Даже ведьмы умеют плакать - Анна Литвиновы
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она так и застыла на пороге комнаты. Возмездие ? Неужели это, правда, возмездие?! Свинцовая чернота, которой наливается сердце… И – краткая, пульсирующая мысль: «Это я. Я убила ее. Я пожелала смерти – и всевышний откликнулся. Только выполнил мою просьбу не совсем так, как я его попросила…»
И тут бабушка пошевелилась и еле слышно застонала.
Лиза мгновенно оправилась от столбняка, кинулась к старушке, обняла ее, прижалась к ее щеке – теплой-теплой и пергаментно-нежной.
– Бабушка! Это я, я! Что с тобой?!
Хотя что спрашивать? Лиза уже и сама почти врач: щеки у старушки горят, глаза блестящие, губы не слушаются… Гипертонический криз. И, похоже, очень тяжелый. Иначе бы бабушка ее так не напугала. Откликнулась бы, когда внучка ее звала…
Лиза вихрем бросилась в кухню, на полсекунды задумалась. Сразу в «Скорую» звонить или сначала давление ей измерить? Да что там мерить, бабулечка шевелится и то с трудом!
Операторша на «Скорой» попалась хорошая. Лишних вопросов не задавала, тут же сказала, что высылает бригаду. И только потом спросила, сколько старушке лет. (Обычно, как узнают, что бабушке – целых восемьдесят пять, сразу голоса становятся равнодушными, и потом машину ждешь чуть ли не час.) А эта даже утешила:
– Не волнуйтесь, девушка. Минут через десять подъедут, вызовов сейчас мало.
И Лиза, чуть успокоенная, вернулась к бабушке. Снова ласково погладила ее по щеке, прошептала:
– Едут врачи, не бойся.
Старушка благодарно сжала ее ладонь – еле-еле, будто с цыпленочком здороваешься. А Лиза ловко закрепила манжетку на бабушкиной руке, накачала грушу… ой-ой-ой, двести тридцать на сто пятьдесят, огромное какое… Дать нитроглицерин? Или дождаться врачей?
– Я… п-пила… – выдавила бабушка.
Прочитала внучкину мысль про лекарство.
– Нитроглицерин, да? Целую таблетку? – уточнила Лиза.
Бабушка с трудом кивнула.
– Давно?
– С ч-час… – пробормотала старушка.
Но почему же тогда давление не опустилось?
Лиза взялась за бабушкин пульс. Так она и думала. Аритмия – чудовищная. Вот сердце стукнуло… пауза… потом слабый, еле слышный толчок… и только теперь с трудом пробивается новый удар… А бабулечка уже и говорить не может, силится что-то вымолвить, а губы не слушаются, и румянец на щеках сменился молочной бледностью. Где же врачи?
– О…от-жила я свое, – наконец с трудом выдохнула старушка.
– Не говори так, бабушка! – вскинулась Лиза.
Губы у старушки дрогнули.
– Жаль… – прошептала она.
А Лиза комкала ее руку и понимала: мало сказать жаль . Это ведь ужасно, когда знаешь, что больше никогда не увидишь ни ковер в пошлый цветочек, ни букет из хвойных веток на столе и никогда-никогда не сядешь на кухне и не выпьешь чаю с любимыми «Стратосферами»…
– Нет, бабушка, нет! Ты выживешь!
Старушка только вздохнула.
А Лиза чуть не взвыла:
– Я не смогу без тебя! И Пират не сможет!
– Вот и жаль мне… – с трудом проговорила бабушка. – Вас обоих жаль. Вы такие… беззащитные…
И Лиза вдруг разозлилась. Закричала на старушку, словно на давешнюю злую кондукторшу:
– Вот и не уходи! Не бросай нас! Ты… ты не имеешь права! Мы без тебя не сможем!
Бабушкино лицо дрогнуло от ее истошного крика. На пороге комнаты замер Пират. Не понимает кот, прятаться ему от гнева хозяйки или, наоборот, бежать к ней, тереться о коленки и утешать.
– По…поцелуй меня, внученька… – с трудом вымолвила бабушка. Ее губы дергались. Казалось, что она пытается проглотить какой-то комочек – да никак не может.
Лиза не просто склонилась к ней – навалилась на нее всем телом. Нет, не сможет она жить без бабушки – такой теплой, оптимистичной, мудрой… И внезапно ее охватила злость. Да как же так! Она с легкостью фокусника отправила в больницу гада – Ряхина, очаровала первого красавца во всем «Ониксе», шокировала несчастную кондукторшу – а бабушке, единственному человеку, который ей дорог, ничем не поможет?!
Но как помогать – Лиза не знала. Внушать ей: «Ты здорова, здорова?» Нет, глупо. А ведь не дождется бабушка «Скорой», у нее уже и крылья носа синеют…
«Я хотя бы одно могу сделать, – сказала себе Лиза. – Я не должна показывать, что волнуюсь. Что я в панике и не знаю, как быть. Мне нужно заразить ее своей надеждой. Нет, уверенностью в том, что она справится. Выживет. Выстоит».
Лиза спокойно обняла бабушку, прижалась к ней и сказала:
– Не волнуйся, моя маленькая (старушка нашла в себе силы слегка улыбнуться). Ты – никуда не уходишь. Ты – остаешься здесь, на земле. Со мной и с Пиратом. И мы с тобой со всем справимся.
Одной рукой Лиза легонько гладила ее по плечу, а вторую – положила на слабую ниточку пульса. Тук-тук… пауза… пауза затягивается, кажется, все… и вдруг снова – тук-тук…
– Я принесла тебе конфет, твоих любимых. И чай мы сейчас откроем, тот самый, который ты давно клянчишь…
Банку чая Лизе подарил коллега, ездивший на конференцию в Цейлон, и они с бабушкой по обоюдному согласию чай не трогали, хранили до какого-нибудь торжественного случая…
– А завтра я схожу в Интернет (Лиза давно рассказала бабуле об удобствах всемирной паутины) и закажу нам с тобой билеты в Большой театр. На «Баядерку», хочешь? Или на новый балет сходим, на «Светлый ручей»… Это из колхозной жизни, там доярки танцуют и трактористы…
Лиза болтала свою чепуху и слушала бабушкин пульс. Тук-тук… пауза. Тук-тук… тук… кажется, бьется все тише, затухает.
– А хочешь, я тебе вообще эксклюзив предложу?! Ты от такого просто отказаться не сможешь! Мы с тобой на мой отпуск в Европу поедем! Хочешь – в Париж, хочешь – в Венецию! Ты же давно мечтала в какую-нибудь «Гранд-опера» сходить!
Но бабушка ее, кажется, уже не слышала. А пульс все-таки бился. Тук. Тук. Тук. Слабенькая ниточка, еле слышная…
И тут в дверь позвонили – резко, как умеют только фельдшеры «Скорой помощи». Умник Пират резво отпрыгнул с порога, под ногами не путался – знает, когда можно, а когда нельзя.
– Где больная? – сухо спросил Лизу желчный, прокуренный врач.
– Т-там, – махнула она на комнату.
Сейчас, когда ответственность была уже не на ней, а на докторе и фельдшере, Лиза почувствовала, что больше сдерживаться не может, всхлипнула.
– Только реветь тут не надо, – дежурно цыкнула на нее толстая фельдшерица.
Но, нужно отдать должное, в коридоре бригада не топталась и деньги авансом не вымогала – сразу прошли в комнату, нацепили на бабушкину руку манжетку, взялись за пульс… И тут старушка вдруг открыла глаза и прошептала:
– Где… я?
– На рай непохоже, – цинично хмыкнула фельдшерица, оглядывая скромную комнату с пошлым ковром на стене. И сообщила врачу: – Давление сто шестьдесят на сто, пульс восемьдесят, аритмии нет.
Лиза не верила своим ушам:
– Только что… только что… еле прощупывала… одни перебои! И давление было двести тридцать!
Фельдшерица посмотрела на нее с сомнением:
– Двести тридцать?
– Ну да. И нитроглицерин не помог, и комочек она сглатывала, будто задыхалась…
– Давай, бабуля, выкладывай, – фамильярно потребовал врач. – Что, на тот свет собралась?
Лиза далеко не первый раз имела дело со «Скорой», но всегда возмущалась врачебной грубостью. Ветеринар с Пиратом разговаривал вежливей, чем «скорпомощные» врачи с пациентами. А бабушка ее наставляла: «Не обращай внимания. Работа у них такая, нервная. Пусть говорят, что хотят. Главное, чтоб помогли».
Но Лиза не могла позволить, чтобы с ее бабушкой разговаривали в таком тоне. Она отлучилась к шкатулке и вынула десять долларов – очередную «неприкосновенную заначку». Молча протянула деньги врачу. Тот купюру принял, сразу оживился, приказал фельдшерице:
– Пойди, кардиограф принеси.
И сразу стал обращаться к бабушке на «вы». Долго расспрашивал ее – та уже могла говорить, хоть голосок и был еще слабенький. Потом слушал сердце, смотрел в зрачки, делал и изучал кардиограмму… И наконец вынес вердикт:
– Ничего не понимаю. Двести тридцать, говорите, было? И аритмия? И комок она сглатывала? С трудом, честно говоря, верится… Все в порядке с вашей бабушкой.
Он подозрительно посмотрел на Лизу. Не дай она ему десятку – уже бы набросился, что «Скорую» по пустякам отвлекает.
– Слава богу! – искренне выдохнула Лиза.
– Вы уверены, что у вас тонометр исправен? – спросил доктор Лизу.
– Конечно, исправен! – воскликнула девушка. – И она… – Лиза не смогла произнести слово «умирала». – Ей правда было очень плохо!
– В какой-то момент я почувствовала… – тихо сказала бабушка и вдруг запнулась.
Фельдшерица уже топталась на пороге, нетерпеливо поглядывая на часы. Но доктор, честно отрабатывающий десятку в свободно конвертируемой валюте, переспросил:
