Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Положение новой знати не было столь же определенным, каким было положение старой родовой аристократии; в то время как эта последняя устраняла остальных граждан от совместного пользования политическими правами юридически, первая делала то же лишь фактически; но именно по этой причине во втором случае было и труднее выносить подобное умаление прав и труднее с ним бороться, чем в первом. В попытках достигнуть последней цели, конечно, не было недостатка. Оппозиция опиралась на общинные собрания точно так же, как нобилитет опирался на сенат, но, чтобы понять эту оппозицию, необходимо прежде ознакомиться с характером римского гражданства того времени и с положением, которое оно тогда занимало в республике. Все, чего можно было бы требовать от такого гражданства, каким было римское, которое было не приводящим все в движение маховым колесом, а неподвижным фундаментом целого, римская община вознесла на такую высоту, что всякий раз, как мы обозреваем ее деятельность в целом, наше почтительное удивление заставляет умолкнуть все, что может ее порочить; в этой общине мы находим и верное понимание общей пользы, и благоразумную готовность повиноваться законному начальнику, и непоколебимую твердость как в счастье, так и в несчастье, и главным образом способность жертвовать частностями для целого, благом настоящего — для счастья будущего. В то время, о котором здесь идет речь, в этой общине еще преобладал верный здравый смысл. Все поведение гражданства в его отношениях как к правительству, так и к оппозиции доказывает совершенно ясно, что в римских комициях решающим был тот же могучий гражданский дух, перед которым оказался бессильным даже гений Ганнибала; правда, гражданство нередко впадало в заблуждения, но эти заблуждения не были кознями невежественной черни, а лишь ограниченностью мещан и крестьян. Тем не менее, тот механизм, с помощью которого гражданство влияло на ход общественных дел, становился все менее удобным на практике, и в результате совершенных этим гражданством великих подвигов оказалось, что оно уже не было в состоянии справляться с новыми условиями общественной жизни. Мы уже говорили, что в течение этой эпохи большинство пассивных гражданских общин и многие из вновь основанных колоний получили права полного римского гражданства. В конце этой эпохи римское гражданство занимало почти сплошь Лациум в самом широком значении этого названия, Сабину и часть Кампании, распространившись таким образом на западном побережье к северу вплоть до Цере и к югу до Кум; внутри этой территории в состав его не входили лишь немногие города, как то: Тибур, Пренесте, Сигния, Норба, Ферентин. Сюда же принадлежали основанные на берегах Италии приморские колонии, которым обыкновенно предоставлялись права полного римского гражданства, основанные позднее пиценские и заапеннинские колонии, которым поневоле пришлось предоставить гражданские права, и значительное число тех римских граждан, которые не составляли особых общин, а были рассеяны по всей Италии по разным местечкам и деревням (fora et conciliabula). Так как организованной таким образом городской общине было крайне затруднительно заниматься отправлением правосудия 224 и управлением, то этому злу старались помочь частью тем, что стали назначать особых делегатов для отправления правосудия, частью тем, что в приморских колониях и в колониях, вновь основанных в Пицене по ту сторону Апеннин, были положены основы для позднейшей организации внутри большой римской городской общины мелких городских общин. Тем не менее право постановлять решения по всем политическим вопросам осталось принадлежностью того первичного народного собрания, которое собиралось на римской площади; понятно, что это собрание как по своему составу, так и по своей деятельности уже было не таким, каким было в то время, когда все имевшие в нем право голоса могли исполнять свои обязанности, приходя со своих хуторов утром и возвращаясь домой в тот же день вечером. К тому же правительство — трудно решить, по неразумению ли, по небрежности ли, или со злым умыслом — не включало вступавшие с 513 г. [241 г.] в гражданский союз общины по-прежнему во вновь организованные избирательные округа, а приписывало их к старым избирательным округам; таким образом каждый округ мало-помалу составился из местностей, рассеянных по всей римской территории. Такие избирательные округа, состоявшие средним числом из 8 тысяч лиц, имевших право голоса (число таких лиц в городских округах, конечно, было более значительно, а в сельских менее), и лишенные как местной связи, так и внутреннего единства, были недоступны для какого-нибудь определенного руководства и не могли быть подготовлены к выборам путем предварительных совещаний; эти недостатки усиливались еще тем, что подаче голосов не предшествовали никакие свободные прения. Далее, хотя гражданство и было вполне способно понимать свои общинные интересы, но в тех высших и крайне трудных вопросах, которые подлежали разрешению владычествовавшей над всем миром державы, было безрассудно и поистине смешно предоставлять последнее слово случайно собравшейся, хотя и благомыслящей кучке италийских крестьян, а в том, что касалось выбора главнокомандующих и заключения государственных договоров, предоставлять решение в последней инстанции таким людям, которые не могли взвешивать ни оснований, ни последствий своих решений. Поэтому всякий раз, как дело шло о предметах, не входивших в сферу исключительно общинных интересов, эти старинные собрания играли ребяческую и даже глупую роль. Обычно эти собрания на все отвечали утвердительно, если же им случалось в виде исключения сказать по собственной инициативе «нет», как это, например, случилось при объявлении в 554 г. [200 г.] войны против Македонии, то эта узкая политика, исходившая из интересов своей колокольни, вступала в бессильную оппозицию против государственной политики и, конечно, никогда не имела успеха. Наконец наряду с независимым сословием граждан появилась чернь клиентов, формально имевшая одинаковые с ним права, а на самом деле нередко бравшая над ним перевес. Институты, из которых она возникла, восходят к глубокой старине. Знатный римлянин с незапамятных времен пользовался чем-то вроде правительственной власти над своими вольноотпущенниками и подзащитными людьми, которые обращались к нему за советом во всех своих важных делах; так, например, эти клиенты неохотно соглашались на вступление своих детей в брак, если на это не изъявил своего согласия их патрон, который нередко сам и устраивал эти браки. Но когда аристократия сделалась настоящим господствующим сословием, соединявшим в своих руках не только власть, но и богатства, тогда подзащитные люди стали играть роль или фаворитов, или выпрашивателей разных милостей, и эта новая дворня богатых людей стала подкапываться извне и изнутри под сословие граждан. Аристократия не только допускала существование таких клиентов, но и эксплуатировала их и в финансовом и в политическом отношении. Так, например, в старину существовало обыкновение собирать копеечные пожертвования, которые обыкновенно употреблялись только для каких-нибудь религиозных целей или на похороны заслуженных людей, а теперь знатные люди стали пользоваться этим обычаем, для того чтобы в чрезвычайных случаях собирать с публики подаяния; впервые к этому прибегнул в 568 г. [186 г.] Луций Сципион по поводу народного празднества, которое он намеревался устроить. Размер подношений был ограничен законом (550) [204 г.] главным образом потому, что сенаторы стали под этим названием собирать со своих клиентов регулярную дань. Но для господствовавшего сословия эта челядь была полезна главным образом тем, что обеспечивала ему власть над комициями; результаты выборов ясно доказывают, как была сильна конкуренция, которую в то время встречало самостоятельное среднее сословие со стороны зависимой черни. Отсюда уже можно заключить, что эта чернь быстро увеличивалась, особенно в столице; о том же свидетельствуют и некоторые другие факты. Что число и значение вольноотпущенников постоянно возрастали, видно из того, что очень серьезные споры об их праве голоса на общинных сходках возникли еще в предшествовавшем столетии и продолжались в течение рассматриваемого столетия; это же видно и из постановленного сенатом во время ганнибаловской войны замечательного решения допускать пользовавшихся общим уважением вольноотпущенных женщин к участию в сборе публичных пожертвований и дозволять законным детям вольноотпущенных отцов носить такие же знаки отличия, какие прежде носили только дети свободнорожденных. Едва ли многим лучше, чем вольноотпущенники, было большинство переселявшихся в Рим эллинов и восточных уроженцев, чья врожденная склонность к раболепию была так же неискоренима, как и та, которая возникла из правового общественного положения вольноотпущенников. Однако нельзя сказать, чтобы только эти естественные причины содействовали возникновению столичной черни: и нобилитет и демагоги виновны в том, что они систематически возвеличивали эту чернь и заглушали в ней, насколько могли, дух старинного гражданства, осыпая народ лестью и прибегая к иным, еще более предосудительным средствам. Класс избирателей еще был слишком честен, чтобы допускать совершать прямые подкупы на выборах в больших размерах, но косвенным образом уже стали прибегать к самым низким средствам, чтобы приобретать расположение избирателей. Старинная обязанность должностных лиц и главным образом эдилов заботиться о том, чтобы цены на хлеб были умеренны, и наблюдать за устройством публичных игр начала вырождаться в то, из чего в конце концов возник при императорах этот грозный пароль столичной черни: даровой хлеб и нескончаемые народные праздники. С половины VI века [ок. 200 г.] эдилы могли продавать гражданскому населению столицы хлеб за бесценок, благодаря тому что хлеб доставлялся в огромном количестве в распоряжение римской рыночной администрации или провинциальными наместниками, или безвозмездно самими провинциями, старавшимися снискать этим путем расположение того или другого из римских должностных лиц. «В том нет, — говорит Катон, — ничего удивительного, что гражданство не внимает добрым советам — ведь у брюха нет ушей». Народные увеселения разрослись ужасающим образом. В течение пятисот лет римская община довольствовалась одним народным праздником в год и одним цирком; первый римский демагог по профессии, Гай Фламиний, прибавил второе народное празднество и второй цирк (534) [220 г.] 225 , и этими нововведениями, тенденция которых достаточно ясно обнаруживается в самом названии нового празднества — «плебейские игры», он, вероятно, купил позволение дать битву при Тразименском озере. По этому раз проложенному пути пошли далее быстрыми шагами. Празднество в честь Цереры, которая была богиней-покровительницей плебеев, если и было учреждено позднее плебейских игр, то лишь не намного. К этому под влиянием Марциев и пророческих предсказаний Сибиллы были добавлены еще в 542 г. [212 г.] четвертый народный праздник в честь Аполлона и в 550 г. [204 г.] пятый — в честь переселившейся из Фригии в Рим «великой матери». То были тяжелые годы войны с Ганнибалом — случилось даже так, что во время первого празднования аполлоновских игр граждане были призваны к оружию прямо из цирка; в то время с необычайной силой пробудилась своеобразная склонность италиков во всем видеть волю богов, и не было недостатка в таких людях, которые пользовались этой склонностью, для того чтобы пускать в ход различные предсказания Сибиллы и других прорицателей и этим способом приобретать расположение толпы, а правительство едва ли можно порицать за то, что оно потакало в этих случаях гражданству, от которого было вынуждено требовать стольких жертв. Но то, что было раз дозволено, оставалось навсегда; даже в более спокойные времена (581) [173 г.] был прибавлен еще один менее важный народный праздник — игры в честь Флоры. Расходы по этим новым празднествам покрывались из собственных средств теми должностными лицами, на которых было возложено их устройство; так, например, курульные эдилы устраивали на свой счет кроме старинного народного праздника также праздники в честь «матери богов» и в честь Флоры, плебейские эдилы — плебейский праздник и праздник в честь Цереры, городские префекты — игры в честь Аполлона. Люди, учреждавшие эти новые празднества, могли оправдывать себя в собственном мнении тем, что они по крайней мере не обременяли общественной казны; но в действительности было бы менее вредно обременить общинный бюджет несколькими напрасными расходами, чем допускать, чтобы устройство народных увеселений делалось фактически неизбежным условием для занятия высшей должности в общине. Кандидаты на консульское звание стали соперничать друг с другом размером издержанных на эти игры сумм и тем возвысили эти расходы до невероятных размеров; они конечно нисколько не вредили успеху своей кандидатуры, если к этим, так сказать, обязательным расходам прибавляли добровольные пожертвования (munus) в виде, например, устройства на свой счет боя гладиаторов. Великолепие этих игр мало-помалу сделалось мерилом, с помощью которого избиратели определяли годность кандидатов. Нобилитету, правда, приходилось издерживать большие суммы денег — приличный бой гладиаторов стоил 750 тыс. сестерциев (50 тыс. талеров), но он платил охотно, так как этим способом закрывал политическое поприще для небогатых. Но подкуп не ограничился публичной площадью, а проник и в военный лагерь. Старинное гражданское ополчение считало за счастье, если получало какое-нибудь вознаграждение за свои военные труды, и в самых благоприятных случаях приносило домой какой-нибудь небольшой дар победы; а новые главнокомандующие со Сципионом Африканским во главе осыпали солдат и римскими деньгами и теми, которые были добыты войной, — именно это и было причиной ссоры Катона со Сципионом во время последней кампании против Ганнибала в Африке. Уже все ветераны, участвовавшие во второй македонской войне и в малоазиатской кампании, вернулись домой зажиточными людьми; даже лучшие из римлян стали осыпать похвалами тех главнокомандующих, которые не удерживали дары провинциальных жителей и военную добычу в свою личную пользу и в пользу своих приближенных и из лагеря которых возвращалось немало людей с карманами, набитыми золотом, и много с карманами, набитыми серебром; в то время уже начинали забывать, что и движимая военная добыча принадлежит государству. За то, что Луций Павел распорядился такой движимой добычей по-старому, его собственные солдаты и в особенности многочисленные добровольцы, привлеченные к участию в войне перспективой богатой добычи, едва не лишили победителя при Пидне путем народного приговора почестей триумфа, которые уже расточались всякому, кто успел завоевать хотя бы только три лигурийские деревни. До какой степени и на военную дисциплину и на воинский дух армии вредно влияло такое превращение военного ремесла в ремесло хищников, подтверждают походы против Персея; а до какой степени возросла трусость, обнаружилось довольно скандальным образом во время незначительной войны в Истрии (576) [178 г.], когда по случаю незначительной стычки, преувеличенной слухами до громадных размеров, стали искать спасения в бегстве сухопутные и морские войска римлян и даже сами италики, так что Катон счел нужным обратиться к своим соотечественникам со строгим выговором за их трусость. И в этом случае знатная молодежь всем подавала пример. Еще во время войны с Ганнибалом (545) [209 г.] цензоры были вынуждены подвергать строгим взысканиям тех, кто, будучи внесен в списки всадников, уклонялся от исполнения своих военных обязанностей. В конце этого периода (574?) [180 г.] состоялось постановление гражданства, что для занятия какой-либо общинной должности необходимо предварительно пробыть десять лет на военной службе; это было сделано с целью принудить сыновей нобилей вступать на службу в армию. Но, конечно, ничто не свидетельствовало так ясно об упадке личного достоинства и чувства чести и среди знатных и среди незнатных, как погоня за почетными отличиями и титулами, которая проявлялась в различных сословиях и категориях населения в различных формах, но оставалась все той же по существу. Почестей триумфа добивались с такой жадностью, что лишь с трудом удавалось соблюдать старинное правило, которое предоставляло эти почести только действительно высшим должностным лицам, возвысившим могущество общины победой на поле сражения, и потому нередко устраняло от этих почестей настоящих виновников самых важных завоеваний. Приходилось снисходительно смотреть на то, как главнокомандующие, тщетно добивавшиеся или утратившие надежду добиться от сената или от гражданства почестей триумфа, самовольно всходили с триумфом хотя бы только на Альбанскую гору (в первый раз в 523 г. [231 г.]). Уже никакое сражение с кучкой лигуров или корсиканцев не считалось настолько незначительным, чтобы не давать права на испрашивание триумфа. Чтобы положить конец появлению таких мирных триумфаторов, какими были, например, консулы 570 г. [184 г.], было постановлено, чтобы почестей триумфа удостаивался только тот, кто одержал победу на поле сражения, стоившую неприятелю по меньшей мере 5 тысяч человек убитыми; но и это требование нередко обходили при помощи фальшивых бюллетеней о числе убитых, а в домах знати нередко красовались неприятельские доспехи, которые были доставлены туда вовсе не с поля сражения. Если в прежнее время назначавшийся на один год главнокомандующий считал за честь поступить в следующем году в штаб своего преемника, то теперь вступление консуляра Катона в звание военного трибуна под команду Тиберия Семпрония Лонга (560) [194 г.] и поступление Мания Глабриона на такую же должность (563) [191 г.] были уже как бы демонстрациями против новомодной спеси. Прежде выраженная только один раз признательность общины служила достаточной наградой за оказанную услугу, а теперь каждая заслуга как будто давала право на постоянные внешние отличия. Одержавший победу при Милах (494) [260 г.] Гай Дуилий добился того, что когда он проходил вечером по римским улицам, впереди него шли факельщик и флейтист. Статуи и памятники, воздвигавшиеся очень часто на собственный счет тех, в честь кого воздвигались, сделались таким обыкновенным явлением, что можно было бы в шутку считать за отличие, если кто-нибудь обходился и без них. Но таких носивших чисто случайный характер почестей скоро оказалось недостаточно. По случаю одержанных побед стали давать постоянные прозвища и победителю и его потомкам; это обыкновение было введено главным образом победителем при Заме, который сам стал носить прозвище Африканского, а своему брату и двоюродному брату доставил прозвища — первому Азиатского, а второму — Испанского 226 . Примеру высокопоставленных лиц следовали и незнатные. Если господствовавшее сословие не брезговало устанавливать различия в рангах при похоронах и декретировало бывшему цензору пурпуровый саван, то нельзя было порицать вольноотпущенников за желание украшать их сыновей пурпуровой каймой, возбуждавшей столь сильную зависть. Туника, перстень и ладанка стали служить отличием не только гражданина и гражданки от иноземцев и рабов, но и свободнорожденных от бывших рабов, сыновей свободнорожденных родителей от сыновей вольноотпущенников, сыновей всаднических и сенаторских от обыкновенных граждан, потомков курульных родов от обыкновенных сенаторов — и все это в той самой общине, где все хорошее и великое было делом гражданского равенства!