Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Среди оппозиции повторялся такой же разлад, какой существовал в общине. Патриоты, опираясь на крестьянство, громко требуют реформы; демагоги, опираясь на столичную чернь, начинают свою работу. Хотя эти два течения не могут быть совершенно отделены одно от другого и нередко сливаются одно с другим, но, рассматривая их, мы должны говорить о каждом из них порознь.

Партия реформы представляется нам как бы воплотившейся в лице Марка Порция Катона (520—605) [234—149 гг.]. Так как Катон был последним выдающимся государственным человеком, который еще придерживался системы, ограничивавшейся владычеством над Италией и отказывавшейся от всемирного владычества, то впоследствии его считали образцом настоящего римлянина старого закала; было бы еще более правильно считать его представителем оппозиции римского среднего сословия, противостоявшим новому эллинско-космополитическому нобилитету. Он родился и вырос пахарем, но был привлечен к политическому поприщу своим соседом по имению, одним из тех немногих знатных лиц, которые не сочувствовали тенденциям своего времени, — Луцием Валерием Флакком: честный патриций видел в этом суровом сабинском пахаре именно такого человека, который был нужен, для того чтобы противодействовать духу того времени, и не обманулся в нем. Под покровительством Флакка и по обычаю доброго старого времени Катон стал служить советом и делом своим согражданам и республике и достиг консульства, триумфа и даже цензорского звания. Вступив в гражданское ополчение на семнадцатом году от роду, он проделал всю ганнибаловскую войну, от битвы при Тразименском озере до битвы при Заме, служил под начальством Марцелла и Фабия, Нерона и Сципиона, сражался под Тарентом и под Сеной, в Африке, в Сардинии, в Испании и в Македонии и проявил одинаковые способности и как солдат, и как штаб-офицер, и как главнокомандующий. На рыночной площади он оставался тем же, чем и на полях сражения. Его бесстрашная и бойкая речь, его грубое и меткое крестьянское остроумие, его знание римского права и положения римских общественных дел, его невероятная подвижность и его железная натура сначала доставили ему известность в соседних городах, а потом, когда он выступил на более широкое поприще — на столичной площади и в столичной курии, он сделался самым влиятельным адвокатом и политическим оратором своего времени. Он стал действовать в том же духе, в каком впервые стал действовать Маний Курий, который был в его глазах идеалом римского государственного человека; в течение всей своей долгой жизни он честно и как умел боролся с прорывавшеюся со всех сторон нравственной испорченностью и даже на восемьдесят пятом году жизни еще ратовал на городской площади против нового духа времен. Он был вовсе не красив: по словам его врагов, у него были зеленые глаза и рыжие волосы; он вовсе не был великим человеком и всего менее мог считаться дальновидным политиком. Будучи человеком по природе ограниченным как в политическом отношении, так и в нравственном и имея постоянно на уме и на языке идеал доброго старого времени, он упрямо презирал все новое. Строгостью к самому себе он оправдывал перед собой свою беспощадную взыскательность и строгость ко всему и ко всем; справедливый и честный, он не был способен понимать никаких обязанностей, выходивших за пределы полицейского благоустройства и купеческой честности; враг как всякого плутовства и всякой низости, так и всякой изысканности и гениальности и прежде всего враг своих врагов, он никогда не пытался уничтожить источник зла и в течение всей своей жизни боролся только с симптомами этого зла и особенно с отдельными лицами. Стоявшая во главе управления знать смотрела свысока на крикуна, у которого не было знаменитых предков, и не без основания считала себя гораздо более дальнозоркой. Но прикрывавшаяся внешними формами изящества нравственная испорченность, которая развилась и внутри и вне сената, втайне дрожала от страха перед старым блюстителем нравов, обходившимся со всеми с гордостью республиканца, — перед покрытым рубцами от ран ветераном ганнибаловской войны, перед высоковлиятельным сенатором и идолом римских землепашцев. Каждому из своих знатных сотоварищей Катон поочередно и публично предъявлял список его прегрешений, впрочем не особенно гоняясь за доказательствами своих обвинений и находя особое наслаждение, если это касалось людей, чем-нибудь ему насоливших или его обидевших. Так же бесстрашно уличал и порицал он публично гражданство за всякую новую несправедливость, за всякое новое бесчинство. Его пропитанные желчью нападки доставили ему бесчисленных врагов, а с тогдашними самыми могущественными кликами знати, особенно со Сципионами и Фламининами, он жил в открытой непримиримой вражде; сорок четыре раза он подвергался публичным обвинениям. Но при подаче голосов крестьянство всегда отстаивало этого беспощадного поборника реформ, из чего ясно видно, как еще был в то время силен в римском среднем сословии тот дух, который помог римлянам перенести поражение при Каннах; а когда Катон и его знатный единомышленник Луций Флакк выступили в 570 г. [184 г.] кандидатами на звание цензора и заранее заявили, что намереваются, состоя в этой должности, радикально очистить состав гражданства, начиная с тех, кто стоит в его главе, то эти оба, внушавших столько страха, кандидата были выбраны гражданством, несмотря на противодействие знати; эта знать даже не была в состоянии воспрепятствовать, чтобы великий праздник очищения действительно состоялся; тогда были, между прочим, исключены брат Сципиона Африканского из списка всадников и брат освободителя греков из списка сенаторов.

Эта борьба с отдельными лицами и многоразличные попытки обуздать дух времени посредством судебных и полицейских мер были достойны уважения по тому чувству, которым были внушены; но они смогли лишь на короткое время сдержать поток нравственной испорченности. Если достойно внимания то, что несмотря на усиление безнравственности или, вернее, благодаря ему, Катон мог разыгрывать свою политическую роль, то не менее достойно внимания и то, что старания Катона устранить корифеев противной партии были так же неудачны, как и старание устранить его самого. Судебные преследования за неправильную отчетность, которые возбуждались и им самим и его единомышленниками, оставались, по меньшей мере в политических случаях, столь же безуспешными, как и направленные против Катона публичные обвинения. Немного более успеха имели и те полицейские постановления, которые издавались в течение этой эпохи в чрезвычайном множестве с целью уменьшить роскошь и ввести бережливость и порядок в домашнем хозяйстве и о которых нам еще придется упоминать, когда будет идти речь о сельском хозяйстве.

Гораздо более практичны и полезны были попытки противодействовать нравственному упадку косвенным путем; бесспорно первое место между попытками этого рода занимают раздачи пахотных участков из государственных земель. Эти раздачи производились в большом числе и в широком масштабе в промежуток времени между первой и второй войнами с Карфагеном и снова после окончания этой последней войны и до конца рассматриваемого периода; самыми значительными из них были: раздача пиценских владений Гаем Фламинием в 522 г. [232 г.], основание восьми новых приморских колоний в 560 г. [194 г.] и главным образом обширная колонизация местности между Апеннинами и По путем основания латинских колониальных городов Плаценции, Кремоны, Бононии и Аквилеи и гражданских колоний Потенции, Пизавра, Мутины, Пармы и Луны в 536 и 565—577 гг. [218, 189—177 гг.] Эти благотворные меры должны быть в основной части приписаны деятельности партии реформы. Они были приняты по требованию Катона и его единомышленников, указывавших, с одной стороны, на опустошение, произведенное в Италии войной с Ганнибалом, и на страшное уменьшение земледельческих участков и вообще свободного италийского населения, а с другой стороны — на обширные земли, которыми знать владела как своей собственностью в цизальпинской Галлии, Самнии, Апулии и бреттийской стране; хотя римское правительство, по всей вероятности, не выполнило этих требований в той мере, в какой могло и должно было бы выполнить, все-таки оно не оставило без внимания предостережение этого благоразумного человека. В том же духе было внесенное Катоном в сенат предложение противодействовать упадку гражданской конницы посредством учреждения четырехсот новых всаднических должностей. В государственной казне не было недостатка в нужных для того денежных средствах; но это предложение не имело успеха, очевидно, вследствие стремлений знати к исключительному владычеству и вследствие ее старания не допускать в гражданскую конницу тех, которые были только кавалеристами, но не принадлежали к сословию всадников. Зато тяжелые требования военного времени, побудившие римское правительство сделать (к счастью неудавшуюся) попытку набирать в армию солдат, по восточному обыкновению, на невольничьем рынке, заставили его смягчить прежние требования для приема в гражданскую армию — понизить низший размер ценза в 11 тысяч ассов (300 талеров) и не требовать доказательств свободного происхождения. Не только свободнорожденные, значившиеся по цензу между 4 тысячами (115 талеров) и 1 500 (43 талера) ассами, а также и все вольноотпущенники были привлечены к службе во флоте; и для легионеров низший размер ценза был уменьшен до 4 тысяч ассов (115 талеров), и в крайних случаях стали принимать в гражданскую пехоту как людей, обязанных служить во флоте, так и тех, которые были занесены в ценз между 1 500 (43 талера) и 375 (11 талеров) ассами. Эти нововведения, относящиеся, по всей вероятности, к концу предшествовавшей или началу рассматриваемой эпохи, точно так же как и Сервиева военная реформа, не были вызваны домогательствами какой-либо партии, но тем не менее они были очень выгодны для демократической партии, так как с гражданскими повинностями неизбежно приходят в равновесие сначала гражданские притязания, а затем и гражданские права. Бедняки и вольноотпущенники приобрели некоторое значение в республике с тех пор, как стали ей служить, и главным образом отсюда произошла одна из самых важных реформ того времени — преобразование центуриальных комиций, имевшее место, по всей вероятности, не ранее того года, в котором окончилась война из-за обладания Сицилией (513) [241 г.]. По прежнему порядку в центуриальных комициях хотя голосовали уже не одни оседлые жители, как то было до реформы Аппия Клавдия, однако преобладали в них все еще зажиточные люди: сначала голосовали всадники, т. е. патрицианско-плебейская знать, потом те, которые значились выше всех по цензу, т. е. те, которые предъявили цензору собственность 227 по меньшей мере в 100 тысяч ассов (2 900 талеров); а когда эти два разряда людей действовали заодно, этим решался результат всякого голосования. Право следующих четырех податных разрядов на участие в голосовании имело сомнительный вес: право тех, которые стояли по цензу ниже низшего разряда в 11 тысяч ассов (300 талеров), было в сущности призрачным. При новых порядках хотя всадничество и сохранило свои особые разряды, но право подачи голосов в первой очереди было у него отнято и передано особому разряду, выбранному по жребию из среды первого класса. Право знати подавать голоса в первой очереди имело громадное значение, в особенности в ту эпоху, когда ее влияние на гражданство фактически неуклонно возрастало. Действительно, мы видим, что юнкерство еще было в то время так сильно, что могло замещать исключительно своими людьми должность второго консула вплоть до конца этого периода (до 582 г.) [172 г.] и должность второго цензора даже при следующем поколении (до 623 г.) [131 г.], несмотря на то, что к занятию этих должностей закон допускал как патрициев, так и плебеев; а в самую опасную минуту из всех, какие приходилось переживать римской республике, во время кризиса, вызванного поражением при Каннах, это юнкерство было в состоянии аннулировать вполне законный выбор считавшегося самым способным из полководцев плебея Марцелла на место консула, освободившееся вследствие смерти патриция Павла, — и поступило оно так только потому, что Марцелл был плебей. При этом, конечно, хорошо характеризуют сущность реформы те факты, что право подачи голосов в первой очереди было отнято только у знати, а не у лиц высшего оклада и что, будучи отнято только у всаднических центурий, оно перешло не к избирателям, избранным по жребию из всего гражданства, а исключительно к первому разряду. Этот последний, как и вообще пять разрядов, остался без изменения, только граница между ними вероятно передвинулась книзу в том смысле, что низший ценз как для службы в легионе, так и для права голосования в центуриях был понижен с 11 тысяч до 4 тысяч ассов. Сверх того, в формальном сохранении прежних размеров ценза при общем повышении имущественного уровня заключалось известное расширение права голосования в демократическом направлении. Общее число отделений также осталось без изменения; но если ранее, как было сказано, в 193 голосующих центуриях большинство принадлежало одним только 18 всадническим центуриям и 80 центуриям первого разряда, то после реформы число голосов первого разряда было понижено до 70, в результате чего по крайней мере второй разряд получил возможность голосовать при любых обстоятельствах. Еще более важное значение имела связь, которая была установлена между избирательными отделениями и порядком триб и которая фактически явилась центром тяжести новой реформы. Центурии с давних пор вели свое начало от триб в том смысле, что принадлежавший к какой-нибудь трибе должен был быть переписан цензором к какой-нибудь из центурий. С тех пор как к трибам начали приписывать и некоренных граждан, они тоже стали попадать в центурии, и, в то время как на собраниях по трибам они ограничивались четырьмя городскими кварталами, на собраниях по центуриям они были формально уравнены с коренными гражданами, хотя в состав центурий, по всей вероятности, и вмешивался цензорский произвол, обеспечивавший также и на собраниях по центуриям перевес за гражданами, приписанными к сельским трибам. При реформированном порядке этот перевес был утвержден законным образом в том смысле, что из 70 центурий первого разряда каждой трибе было предоставлено две центурии и, следовательно, некоренные граждане получили всего только восемь; аналогичным образом и в прочих четырех разрядах перевес обеспечивался за коренными гражданами. В том же смысле было отменено и существовавшее до того уравнение в правах голосования между вольноотпущенниками и свободнорожденными, причем вольноотпущенники — коренные жители — были причислены к четырем городским трибам. Это было сделано в 534 г. [220 г.] одним из знаменитейших приверженцев партии реформы, цензором Гаем Фламинием, и спустя 50 лет (585) [169 г.] подтверждено и усилено отцом обоих инициаторов римской революции, цензором Тиберием Семпронием Гракхом. Эта реформа центурий, быть может во всей своей совокупности также исходившая от Фламиния, явилась первым важным изменением конституции, которого новая оппозиция добилась от нобилитета первой победой настоящей демократии. Сущность этой реформы заключается частью в ограничении цензорского произвола, частью в ограничении влияния, с одной стороны, нобилитета, а с другой — некоренных граждан и вольноотпущенников, т. е. в преобразовании центуриальных комиций согласно с тем принципом, который уже преобладал в комициях по трибам; это было целесообразно уже потому, что выборы, рассмотрение законопроектов, уголовные преследования и вообще все дела, требовавшие содействия гражданства, производились в комициях по трибам, а неповоротливые центурии созывались большей частью только тогда, когда этого обязательно требовали законы или установившиеся обычаи — для выбора цензоров, консулов и преторов и для объявления наступательной войны. Отсюда видно, что эта реформа не внесла в государственную конституцию никакого нового принципа, а только дала более широкое применение принципу, уже давно получившему решающее значение на тех собраниях граждан, которые всего чаще собирались и имели самое важное значение. Ее демократические, но вовсе не демагогические тенденции ясно обнаруживаются в той позиции, какую она заняла по отношению к подлинным опорам всякой действительно революционной партии — пролетариату и вольноотпущенникам. Поэтому и не следует придавать слишком большого практического значения этой перемене в порядке подачи голосов на первоначальных народных собраниях. Новый избирательный закон не помешал одновременному возникновению нового политически привилегированного сословия и в сущности едва ли даже затруднил его. В том, что мы не в состоянии ни в чем подметить фактического влияния этой знаменитой реформы на ход политических дел, виновата конечно не одна только скудость дошедших до нас преданий. Впрочем, с этой реформой стоят в тесной связи и ранее упомянутое упразднение тех римских гражданских общин, которые были лишены права голоса, и их постепенное слияние с общиной полноправных граждан. Нивелирующий дух партии прогресса естественно стремился к устранению всяких различий в среднем сословии, а пропасть, отделявшая граждан от неграждан, в то же время становилась все более и более широкой и глубокой. Подводя итог всему, чего желала и чего достигла партия реформы того времени, мы найдем, что она с несомненными патриотизмом и энергией старалась противодействовать и до известной степени противодействовала усиливавшемуся упадку нации, особенно исчезновению крестьянского сословия и старинной строгой нравственности и бережливости и вместе с тем чрезмерному политическому преобладанию нового нобилитета. Но в ее деятельности не видно никакой высшей политической цели. В этой оппозиции, конечно, находили для себя верное и сильное выражение и недовольство толпы и нравственное негодование лучших людей, но мы не видим у нее ни ясного понимания причин зла, ни твердо обдуманного плана улучшения в целом. Как ни достойны уважения все ее стремления, в них проглядывает какая-то необдуманность; чисто оборонительное положение ее приверженцев не предвещает хороших результатов. Трудно решить, мог ли человеческий ум вообще исцелить недуги, но сами римские реформаторы того времени, как нам кажется, были скорее хорошими гражданами, чем хорошими политиками, и великую борьбу старого гражданства с новым космополитизмом вели как-то неумело и по-мещански.