На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

21

Ивнев ехал рядом с Торчиновым сейчас же вслед за командующим. Кавказец был в своей неизменной бурке, которая служила ему во всякую погоду. Свита держалась саженях в пятидесяти сзади. А дальше за свитой катились двуколки со штабным имуществом, палатками и продовольствием.

Мост через Тайцзыхэ был наведен быстро и хорошо. Гулко стучали кони по деревянному настилу, булькала желтая вода, перед глазами лежал правый берег, заросший гаоляном.

Никогда в России Ивнев не видал такого огромного, сплошного пространства, занятого хлебами. Гаолян сверкал и шелестел, узенькая дорога врезалась в золотисто-зеленый массив, куда-то поворачивала, делала полукольцо и вдруг устремлялась в противоположную сторону.

Алешенька вынул карту и с удивлением увидел, что на карте нет этого района. Не сумели вовремя снять, потому что не предполагали, что здесь будет сражение.

Тяжелое чувство, сменившее радостное настроение позавчерашнего и даже вчерашнего дня, все усиливалось. Гаолян, неведомые дороги и солнце, которое принималось за свою обычную безжалостную работу, создавали в Алешеньке предчувствие чего-то нехорошего, может быть, непоправимого.

Куропаткин направлялся лично руководить боем. Сидел он на коне несколько сутуло, глубоко на глаза надвинув фуражку. Знал он или нет проселочную дорогу, на которую въезжал? Во всяком случае, он без раздумья повернул коня.

— Опять проклятый гаолян, — сказал Торчинов. — Посмотри на коней.

Лошади шли, понурив головы, хотя путешествие только что началось.

Несколько часов двигались по извилистой дороге. Дважды ее пересекали другие, но Куропаткин, неизменно ехавший впереди, продолжал путь по первой.

Нагнали воинскую часть. Солдаты с багровыми лицами шли медленно, тяжело, не строем, а толпой. Одни несли винтовки на правом, другие на левом плече. Плохо пригнанные, надетые наспех скатки, сумки и фляжки увеличивали печальный вид солдатской толпы.

Куропаткин поздоровался, солдаты ответили вразброд.

— Какой части?

Несколько голосов что-то прокричало в ответ.

Куропаткин поехал дальше. Ивнев удивился: Куропаткин ехал мимо солдат, как бы не замечая их, и те тоже как бы не замечали его. Это не был полководец, и это не были его солдаты. Точно на большой дороге встретились случайные прохожие.

Больше двадцати минут командующий армией обгонял свои войска. Наконец он почувствовал неловкость от этого равнодушного молчаливого соседства и круто повернул на дорогу, под прямым углом пересекавшую старую.

С высоты седла ничего не было видно: один гаолян, одни блестящие золотисто-зеленые стебли с пушистыми, начинающими краснеть верхушками. Монотонно шелестят плотные листья. Солнце над головой. Неподвижен воздух в узком коридоре проселка. Ни облачка. Страшная парная духота от намокшей вчера земли!

Неужели здесь, в этих гаоляновых джунглях, будет бой с Куроки? И куда едет Куропаткин?

Дорога описала полукруг, гаолян расступился — деревня. Низкие земляные стены с квадратными башнями по углам. Кони сами пошли быстрее.

Главную площадь затопил дождь. Голый крестьянин в остроконечной соломенной шляпе стоял посреди лужи по колено в воде.

— Вот, Алешенька Львович, какая лужа, — сказал Куропаткин, — пожалуй, больше миргородской. Сейчас остановимся, я продиктую вам несколько распоряжений, и приступим с богом к нашему делу. Сегодня наша задача и простая и сложная: надо, чтобы все корпуса сблизились между собой, вступили во взаимную связь. Завтра мы будем нащупывать противника, а послезавтра, милый Алешенька Львович, решительный бой.

Куропаткин посмотрел на него из-под козырька фуражки. Голос его был спокоен, и глаза были спокойны.

«Отчего он так спокоен? — подумал Алешенька. — Оттого, что уверен в победе, или оттого, что ему все равно?»

Всю вторую половину дня, сидя в одной из фанз деревни, Куропаткин диктовал распоряжения многочисленным генералам. Штаб составлял диспозицию предстоящего боя.

В деревне, расположенной посреди гаолянового моря, было знойно и неподвижно. Дома, деревья, воздух, лужа посреди площади — все было неподвижно. Даже изредка появлявшиеся жители двигались так медленно, что только подчеркивали общую неподвижность.

Но русские внесли жизнь: офицеры уезжали и приезжали; повара, разыскав колодец с хорошей водой, бегали к нему с ведрами; около кухонь царило оживление; в штабе, занявшем три фанзы, кипела работа: на столиках, на досках, на канах люди писали и чертили.

Ивнев хотел ни о чем не думать… Все уже передумано; пусть события идут так, как идут; нет у него сил что-либо изменить… Но мысли не унимались.

Приказы и распоряжения Куропаткина, только что записанные Алешенькой, отнюдь не говорили о том, что послезавтра решительный бой.

Они касались того, как лучше расположиться и по какой дороге пройти. Большая часть войск, как всегда, отправлялась для обеспечения флангов, а меньшая и даже совсем незначительная предназначалась для операции. Как же можно генеральный бой давать с такими силами? И почему генеральный бой давать Куроки, армия которого, как известно, не представляет главных японских сил?

Для того чтобы решительный бой привел к результатам, надо вернуться на северный берег Тайцзыхэ и снова действовать против Ойямы, атакуя свои собственные, только что отданные позиции.

«Что же это такое? — терзался Алешенька, путаясь в противоречиях. — Нет, это просто невозможно. Я скажу ему: прошу прикомандировать меня к полевой части. А спросит почему — скажу: от стыда! Так и скажу».

Генерал Харкевич сидел около окна, прорвав для циркуляции воздуха бумагу. Судя по его лицу (с папиросой в углу рта), по глазам, которыми он весело наблюдал за двумя китайцами, стоявшими посреди лужи, его не мучили мрачные мысли.

— Последние распоряжения… — Алешенька передал ему пачку листков. — Ваше превосходительство, что вы думаете о нашем положении здесь?

— Превосходное положение.

— Я не рад гаоляну, — осторожно, чтобы не выдать всех своих соображений, сказал Алешенька.

— Плюньте вы на гаолян!

Харкевич вынул бумажку, копию приказа, и прочел: «… развернуть правобережную группу армии на фронте Сыквантунь — копи Янтай и, приняв затем за ось Сыквантуньскую позицию, произвести захождение армии левым плечом вперед, дабы взять во фланг позиции переправившихся войск генерала Куроки и прижать их к реке Тайцзыхэ».

— Что-то очень сложно, — сказал Алешенька, — точно на параде. Это ведь не парад. Зачем прижимать Куроки к реке? Его надо утопить в реке, а еще лучше уничтожить до реки, не то он уйдет к Ойяме по своим переправам.

Харкевич прищурился.

— Уверяю вас, прижать — это совсем не плохо. Всеми своими корпусами мы охватываем его группировку. Как-никак у нас сто батальонов, а у Куроки — я не согласен с Алексеем Николаевичем, который преувеличивает его силы, — а у Куроки не более двадцати. Вы понимаете, в какую ловушку заманил его Куропаткин?

Глаза Харкевича заблестели. Он поправил воротник кителя и хлопнул себя по толстой коленке.

— То есть? — спросил Алешенька.

— То есть? Вы посмотрите на карту.

Карта висела на стене против Харкевича, и на ней уже было обозначено завтрашнее расположение частей.

— Мы совершенно застрахованы от поражения. Движение наших корпусов в обхват правого фланга Куроки есть вместе с тем великолепно продуманное движение для отступления наших войск на Мукден.

Харкевич смотрел на поручика, подмигивал ему и улыбался, а Ивнев почувствовал, как кровь отливает от его щек, но он был темен от загара, и генерал ничего не заметил.

— Так-то, — сказал Харкевич. — Война сложна, и большой ум многое должен предвидеть.

Солнце обходило небо и палило нещадно. Алешенька влез на крышу и увидел тот же бесконечный гаолян. Никакого признака войск. Войска потонули в бледно-золотом море.

Поздно вечером Куропаткин еще не спал. Алешенька заглянул в фанзу. Куропаткин сказал:

— Что же вы не спите, завтра трудный день.

— Но ведь и вы не спите, ваше высокопревосходительство!

— Я — другое дело.

Куропаткин положил перо и откинулся к спинке стула.

— Знаете, о чем я вспомнил? О турецкой войне! Под Плевной у нас было не ахти как хорошо. Скажу — даже совсем плохо. Солдаты отступают, выбились из сил, бросаются на землю. Как остановить отступление? В резерве ни человека! Скобелев выхватил шашку, крикнул: «Вперед, дети!» — и бросился вперед. И все, кто был жив, бросились за ним. И ворвались, Алешенька, в окопы, и вместо поражения — победа. У меня в ушах до сих пор звенят его слова: «Вперед, дети!» Да-с, да-с… Ну, идите спать, Алешенька. Я еще попишу.

Алешенька спал рядом в клетушке на гаоляновой соломе.