На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Хозяин ремесленной школы старичок Кузьма Кузьмич, с большой выгодой для себя все это время существовавший в Ляояне, закусывал в ресторане. Когда он спросил, что же будет завтра, ему ответили, что завтра бой будет на старых позициях, а послезавтра — победа…

Но тем не менее тыл и штабы эвакуировались, и Кузьма Кузьмич решил эвакуироваться тоже.

Вечером к помещению училища прибыли китайские подводы. Началась суета сборов.

Шел дождь. Во дворе звучали китайские и русские слова. В сумерках Ханако вышла через калитку на улицу. Дважды после благотворительного вечера она встречалась с артиллерийским поручиком Топорниным, и теперь в руке ее была полученная от него бумажка с адресом дома, где она могла найти приют.

Ей казалось, что она идет бесконечно. Но вот путь окончен, она стучит в дверь и высокому широкоплечему мужчине протягивает записку Топорнина.

— Заходите, заходите…

В небольшой комнате с японскими ширмами и низкими диванами горит на столе свеча.

— Вы вся мокрая. Сейчас же мойтесь и переодевайтесь.

— Я у вас в безопасности от моего хозяина Кузьмы Кузьмича? Он ведь за меня, деньги заплатил, он на меня права имеет.

Алексей Иванович поднимает кверху обе руки и смеется. Должно быть, вопрос ее забавен. Она испытывает глубокое успокоение, которого не испытывала со времени отъезда из Японии, и тоже смеется, оглядывая свое мокрое платье, лужицу воды, успевшую набежать с подола.

— О, сударь, я очень хочу вымыться.

Все вдруг ей показалось исполнимым, утихнувший грохот пушек показался утихнувшим навсегда, — в самом деле, разве не могут завтра начаться мирные переговоры? Потом она пишет письмо, получает ответ… Совместная жизнь, совместная работа… ведь он тоже социалист… какое счастье!..

Она вымылась в маленьком бассейне в полу, куда нужно было спускаться по ступенькам, переоделась во все сухое. И вот она сидит с хозяином дома за столиком и пьет кофе. Камышовая штора на окне спущена. На ней изображен длинноногий журавль, собирающийся взмахнуть крыльями. Вот так и она собирается взмахнуть крыльями.

— Я отчасти посвящен в вашу историю, — говорит Алексей Иванович. А Японию я знаю хорошо. Вы где родились? В Нагасаки? Много раз бывал… Ваш отец, передавал мне поручик, русский?

— Да, сударь, русский.

— Гм, — сказал Алексей Иванович и задумался.

Ханако, решив, что он не верит ей, сказала:

— У меня есть семейная фотография. Там папа, мама и я. Правда, я совсем маленькая.

Из своего узла она извлекла маленьким сверток.

Черная коробочка, в ней фотографии. Вот мать, вот их садик, когда они еще жили в Нагасаки. А вот та, семейная. Молодой человек сидит на берегу крошечного озерца, рядом с ним тоненькая женщина держит на руках годовалого ребенка, а за ними сосны и домик с раздвинутыми передними стенами.

Алексей Иванович разглядывал карточку и молчал. Молчал минуту, другую, третью. Долго молчал. Кашлянул. Положил фотографию в коробочку и встал. Подошел к шторе, приподнял ее. Полоса света упала за окно, скользнула по луже. Мокрый ствол дуба засверкал, точно увешанный блестками. Алексей Иванович вернулся к своему стулу, взялся за спинку.

— Здесь вот какое обстоятельство, — сказал он. — Меня зовут Алексей Иванович Попов. Ведь вашего отца звали так же?

15

Уже рассветало, когда Юдзо покинул Ляоян. Он никого не нашел в ремесленном училище и ресторане Рибо. Дом был пуст.

16

Тридцать первого августа Ойяма сидел во дворе вместительной импани под желтым китайским зонтиком, слушая монотонный шум дождя. Известия от командующих армиями не поступали давно. Последние известия были неприятны. Контрнаступление Куропаткина Ойяма считал неизбежным. Он не представлял себе, чтобы полководец, проведший бой так, как провел его тридцатого числа Куропаткин, не воспользовался преимуществами своего положения и не контратаковал. У Ойямы не было резервов, боеприпасы застряли из-за бездорожья. Несли их на плечах японские носильщики и десятки тысяч китайцев. Но человек, хотя он был и выносливее животных, не мог быстро передвигаться по скользкой, вязкой земле.

Ойяма сидел, прикрыв глаза, делая вид, что спит, не желая, чтоб его кто-либо тревожил вопросом, — и ждал, ждал!

Раздался жесткий стук тяжелых ботинок о камень двора. Ойяма открыл глаза; вошли двое: полковник Дуглас и генерал Хардинг. Ойяма снова закрыл глаза.

Дружественные агенты подошли к маршалу и кашлянули. Ойяма приподнял веки. В глазах агентов он прочел растерянность и надежду на то, что рассеет их страхи.

— Стулья! — хрипло приказал Ойяма.

Адъютант рысью бросился в фанзу и вместе с вахмистром Накамурой вынес громоздкие, неудобные стулья.

Американец и англичанин сели.

Ойяма молчал. Хардинг мрачно спросил:

— Господин маршал, дорогой наш друг, как вы расцениваете положение? Что происходит?

Ойяма пожевал губами. Он не хотел называть то, что происходило.

— Я начинал эту войну со страхом, — проговорил он наконец. — Пока мы шли вперед, все было хорошо и весело. Сияло солнце, пели птицы, и все нас поздравляли. А вот сейчас…

Ойяма вздохнул и смолк.

— Черт возьми, — пробормотал Хардинг, — плохо вы нас утешаете!

— Линия фронта растянута! — помолчав, сказал Ойяма.

— Зачем же вы ее растянули? — воскликнул Дуглас.

— Линия фронта растянута, — повторил Ойяма. — Мой тыл плохо обеспечен. Русское вооружение — трехлинейная винтовка Мосина — лучше нашей! А артиллерия? Куроки после каждого сражения впадает в ярость. А ведь по донесениям агентов, и наших и ваших, выходило, что у нас всё лучше! Кроме того, у Куропаткина сто восемьдесят тысяч человек, у меня же сто тридцать. Резервы? У меня нет резервов. Все резервы идут к Ноги.

— Вы же собирались взять Порт-Артур в два дня!

— Ваша пресса поддерживала во мне это убеждение.

— Не стоит ссориться, — сказал Хардинг. Он живо представил себе, что будет после победы Куропаткина: русская армия в десяти местах прорвет зыбкий фронт японцев, и назавтра японская армия перестанет существовать. «Не надо было играть с огнем, — подумал Хардинг. — Россия — это огонь. Разве можно строить какие-нибудь планы по отношению к стране, где все неизвестно. Это не Франция и не Германия… Николай отхватит не только Маньчжурию, но и половину Китая».

— Плохо вы нас утешили, маршал, — сказал Хардинг, закуривая сигару и поднимаясь.

Здесь явно нечего было больше делать. Надо вернуться домой, пить вино и ожидать катастрофы. После катастрофы мир будет выглядеть иначе.

Протопали, удаляясь, по камню двора тяжелые сапоги. Маршал облегченно вздохнул; в эту тяжелую минуту своей жизни он не хотел думать, соображать, сожалеть. Все было брошено на карту, оставалось только ждать.

Сапоги стояли рядом под зонтом. Босые ноги с тонкими длинными пальцами маршал поставил на дзори, не продевая в переплет. Адъютант несколько раз подносил ему зажженные папиросы, толстые, сдобренные несколькими каплями опиума, и каждый раз Ойяма издавал хриплый звук: «Э!»

Адъютант немедленно гасил папиросу и клал ее в черную лакированную коробку под тем же зонтом.

Все существо Ойямы было сосредоточено на ожидании.

Теперь это было его единственное чувство. Не было никаких предположений, никаких решений.

Все последние донесения были тревожны. Один Куроки был весел, уверен в себе и доносил, что никакой перевес в силах противника не смущает его. Но Ойяма меньше всего верил веселости Куроки. Он хорошо понимал, что самоуверенный, не желающий признавать чужого авторитета генерал ни за что не донесет, что его положение тяжело.

«Наступает великий момент моей жизни», — написал Куроки крупными торжественными иероглифами.

Сейчас решение Куроки перейти со своими слабыми силами Тайцзыхэ казалось Ойяме безумным.

На всем поле боя пехота лежит, и никакие приказы офицеров не могут поднять ее. И в это время Куроки с одной дивизией и одной бригадой переходит реку!

Обезумел от желания доказать свое превосходство над всеми, и в первую очередь над ним, маршалом!

Ойяма приподнял седые косматые брови и посмотрел на потоки дождя, струившиеся по двору.

Сейчас Куропаткин может уничтожить Куроки вместе со всеми его батальонами, до последнего солдата! Переправу этот легкомысленный человек выбрал настолько дерзко, что даже средние куропаткинские пушки могут бить по ней. Куропаткин обрушит артиллерийский огонь на переправу, потом атакует Куроки с трех сторон, и сегодня к вечеру там будут ветер, тишина и могилы. А помочь генералу нечем. Ни одного солдата нельзя взять у Оку и Нодзу, ибо Куропаткин сегодня же перейдет в наступление и там.

Военному суду Куроки! Никакой пощады!