На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Ширинский, поднимаясь к вершине, подумал: «Как назло, встречу Штакельберга».

И действительно, Штакельберг, опять куда-то выезжавший, только что вернулся, слез с коня и совершенно мокрый, без пальто и бурки, стоял на камне.

Увидел Ширинского и поманил его.

— Ну что у вас? Высотка отбита?

— Соответствующее сообщение я направил в дивизию.

— Я спрашиваю — высотка у нас или у японцев?

Ширинский хотел рассказать о положении с высоткой, но понял, что это невозможно, и сказал коротко:

— У меня, ваше превосходительство, в первом батальоне бунт.

— Что, что? — вскричал Штакельберг.

— Солдаты научены офицерами, ваше превосходительство. Капитан Свистунов отказался выполнить мой приказ… Прибыл доложить об этом начальнику дивизии.

Лицо Ширинского, худое, под промокшей, с осевшими полями фуражкой, выглядело жалким и больным.

Штакельберг посмотрел на свои грязные сапоги, вынул носовой платок, вытер руки.

— Сдавайте полк, — сухо сказал он.

11

Куропаткин до обеда не выезжал со своего командного пункта. И так как никому не было известно, что командующий здесь, то никто не тревожил его на форту. Ординарцы разъехались с поручениями. Шел дождь. Звуки канонады то утихали, то усиливались.

Куропаткин писал в блиндаже. Все распоряжения его касались деталей отступления, чтобы не было никакой путаницы, чтобы даже самая малая часть была своевременно извещена о своем дальнейшем пути следования.

Генерал Харкевич, вытянув ноги, курил. Ивнев сидел неподалеку от него. Какую роль он, Алешенька, выполняет в этом самом большом бою эпохи? Сидит в блиндаже, слушает шум дождя и грохот канонады… И он — участник войны и ляоянского боя!

Вдруг мелькнула мысль: Куропаткин потому во время боя занимается расписыванием всех частей к отступлению, что к другой работе не способен! Вот главный его талант — мелкая штабная канцелярщина!

— Не послать ли Левестама с седьмым и девятым полками на поддержку Штакельберга? — спросил вдруг Куропаткин.

Харкевич промолчал, но полковник Данилов, начальник канцелярии штаба, сказал:

— Ваше высокопревосходительство, обязательно пошлите, у Штакельберга жарко.

Куропаткин написал распоряжение, последний дежурный офицер ускакал. Командующий вышел из блиндажа и остановился, поливаемый дождиком. Офицеры, за исключением Харкевича, вышли за ним.

Харкевич остановился, с сомнением глядя на сетку дождя. Алешенька, собирая бумаги, задержался тоже.

— Ваше превосходительство, — спросил он Харкевича, — вы полагаете, что Штакельбергу помощь не нужна?

Харкевич поморщился.

— Совсем не то, поручик… Я считаю, что наша беда в нашей раздвоенности. Из полководцев я особенно уважаю Барклая де Толли — очень умный генерал… И не боялся общественного мнения и даже осуждения! Алексей Николаевич еще задолго до войны разработал план войны с Японией. Суть плана в том, что в первый период мы слабее японцев, а во второй — сильнее. И в первый период мы отступаем — вплоть до Харбина. Понимаете? — Харкевич закурил. — Карт нет, театр войны неизвестен. Сейчас нам нужно отступать и отступать. А командующий раздваивается… Алексеев да Петербург!.. Понимаете? Войну нужно творить в тишине своей души, как художник творит картину. А мы допускаем любого барина путать наши планы. Наша задача: отступать спокойно, организованно, сдерживая пыл япошей! Зачем же здесь поддерживать Штакельберга? Вы посмотрите: дождь! Ни пройти, ни проехать. Как будет отступать артиллерия?

Куропаткин направился к коням. Харкевич застегнул пальто и вышел из блиндажа.

Алешенька вслушался в непрерывный пушечный гул.

— Если японцев можно победить здесь, а не у Харбина, к чему все эти мучения бесконечного отступления и затяжной войны? Нет, нет, — бормотал он, — это безумие! Я больше в это верить не могу. Не могу! И не хочу!

Куропаткин ехал по направлению к сопкам, затянутым дождем и дымом.

— Если дождь будет и завтра, — сказал Харкевич командующему, — то нашей артиллерии… да, по-моему, артиллерии и теперь уже не проехать.

Куропаткин нахмурился. Вот чего не мог предусмотреть самый кропотливо разработанный план отступления — дождя!

Кавалькада выехала на Мандаринский тракт. Еще издали слышался скрип китайских арб, скрежет в грязи по гальке и щебню кованых колес военных повозок. Тягучий гул непрерывного движения доносился сквозь все шумы боя.

Обозы двигались к Мукдену. Их было много, необозримо много, и спокойно-однообразное движение их несколько успокоило Куропаткина.

Вывозили госпиталя. Ивнев остановился у повозки с ранеными и заглянул под тент:

— Братцы, ну как там?

Раненые, мучаясь от тряски, лежали с вытаращенными глазами и стиснутыми зубами. Черноголовый солдат сидел, прижавшись спиной к передку. На изжелта-бледном лице нестерпимо сверкали глаза.

— Бьем их, ваше благородие, прямо косим. Им от нас спасу нет.

Куропаткин направился к 10-му корпусу. Но там было тихо, и он повернул к 3-му. Но до 3-го корпуса он тоже не доехал. Тучи опять стали сгущаться, вечер приближался, бой как будто затихал по всему фронту, и Куропаткин заторопился в штаб узнать про положение дел.

Ехал он опустив голову. Алешенька держался рядом с Торчиновым. Никогда он не чувствовал в душе такой пустоты: он вдруг ощутил, что победа невозможна. Армией командует образованнейший генерал. Если победа невозможна для Куропаткина, то для кого из современных русских генералов она возможна?

В штабе Алешенька шепотом спросил капитана Генерального штаба Савельева:

— Как дела, господин капитан?

Тот ответил громко:

— Японцы везде отбиты. Понимаете, Ивнев, победа!

Слово «победа» он произнес громко, легко; оно сорвалось с его уст совершенно отчетливо, и Алешенька сначала даже не понял этого слова, до того он был от него мысленно далек. Горячая радость охватила его. Он посмотрел на командующего. Тот читал донесения, и лицо его все светлело и светлело.

Над Ляояном в тучах показалось светлое пятно. Подул ветер. Ветер дул с запада, воздух там был чист, и только горячим запахом прелой земли тянуло оттуда. Дождь переставал.

Савельев сказал:

— Представляю себе торжество в России!

— А завтра? — с внезапным сомнением спросил Алешенька.

— Если со свежими силами Ойяма ничего не мог сделать, неужели вы думаете, что завтра с уставшими солдатами он победит? У него нет резервов.

В штабе царило настроение, подобное пасхальному. Сейчас, слушая командующего, Алешенька видел, что Куропаткин никогда и не думал об оставлении Ляояна.

— Штакельберг недоволен, — весело сказал Куропаткин, держа в руке донесение от Штакельберга.

Штакельберг доносил, что обещанный резерв — 7-й и 9-й полки — заблудился без карт, что генерал Левестам прибыл уже после шести вечера, и только с одним 7-м полком, самовольно считая, что излишне в распоряжение его, Штакельберга, давать два полка сразу.

— Левестам испугался, что Штакельберг заставит его наступать, — засмеялся Куропаткин. Теперь все возбуждало в нем веселость. — Решительно Георгий Карлович недоволен и делает мне выговор.

Харкевич засмеялся:

— Рассказывают, что в бытность свою в Варшаве командиром корпуса Штакельберг прославился тем, что прятался где-нибудь на Новом Свете или Краковском за колонной костела и зорко следил, как проходящий офицер откозырнет солдату. Терпеть не мог, если офицер одним пальчиком махнет к козырьку. Остановит такого офицера и раз десять заставит по уставу ответить солдату. Офицеры его ненавидели.

— В этом, между прочим, есть что-то хорошее, — сказал Куропаткин. — Разошлите приказ по войскам. Сообщите, что порт-артурцы в последнем штурме уложили тридцать тысяч врага, а наша славная Маньчжурская армия сегодня под Ляояном тоже отразила все атаки японцев. Владимир Иванович, составьте тексты телеграмм в Петербург и Мукден.

Канонада смолкла. Только отдельные неприятельские пушки подавали еще признаки жизни. После грохота в течение целого дня тишина чувствовалась как великое освобождение.

Алешенька вышел на улицу. Ветер очищал небо. Уже вся западная половина была светла. Чистые, душистые массы воздуха вторгались в Ляоян.

12

Перед утром, еще в темноте, полковник Вишневский зашел проститься к жене. Нина слышала, как он говорил:

— Мумочка, я так решил, я солдат; а там подам прошение на высочайшее имя.

Нина опять заснула и проснулась от пушечных выстрелов. Вышла во двор. Разгоралась заря.

Горшенин сидел около аптечной палатки и выбрасывал из ящика пакет за пакетом.

— Что вы делаете, Горшенин? — закричал Нилов, который только что выбегал за ворота, потому что ему казалось, что за воротами он лучше будет слышать выстрелы.