«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, хотелось крикнуть ему, нет! Я всей душой с вами! Я желаю охранять и множить памятники древности! Но я вынужден выполнять приказы начальства и экономно продвигать наш город по пути прогресса. За годы Советской власти у нас снесли семнадцать церквей, зато почти решили жилищную проблему.
Тут Удалов оборвал этот внутренний монолог, потому что понял, что монолог этот принадлежит не ему: это буквальное воспроизведение речи начстроя Слабенко на последнем совещании.
А вот и Пупыкин. Он что здесь делает?
Пупыкин стоял в сторонке, с ним его семья — Марфа Варфоломеевна и двое детей. Все в зеленом, даже лица зеленые. Дети держат вдвоем портрет неприятного мужчины в папахе.
Пупыкин нервно схватил Удалова за рукав и спросил шепотом:
— Ты ему сказал, что я участвовал в забеге?
— Скажу, — пообещал Удалов. — А ты что покрасился?
— Мы, всей семьей, — сообщил Пупыкин, — организовали неформальное объединение: партию зеленых. Мы охраняем природу.
— Похвально, — сказал Минц. — А чей это портрет?
— Это самый главный зеленый, — сообщил Пупыкин. — Мы его в книжке нашли. Атаман Махно.
— Пупыкин, советую, спрячь портрет. Этот зеленый экологией не занимался, — сказал Удалов.
— А чем занимался? — спросил Пупыкин.
— Совершал ошибки.
К тому времени, когда Удалов вошел в дом, Пупыкины успели растоптать портрет.
Минц с Удаловым поднялись по неширокой лестнице в кабинет Белосельского. Внутри уже действовал главный архитектор города, подтянутый, благородный Елисей Оболенский. С помощью юной архитекторши он прикнопливал к стене виды проспекта Прогресса
Редактор Малюжкин стоял в отдалении, смотрел на перспективы в бинокль. Миша Стендаль записывал что-то в блокнот.
Начстрой Слабенко сел и крепко положил локти на стол. Он был готов к бою. Музейная дама Финифлюкина смотрела ему в спину пронзительным взглядом, но пронзить его не могла
— Начнем? — спросил Белосельский.
Живем в обстановке гласности, подумал Удалов. Вроде бы научились демократии. А силы прошлого не сдаются.
Сила прошлого в лице главного архитектора Оболенского получила слово, взяла в руку указку из самшита и подошла к стене.
Оболенский любил и умел выступать. Но сначала спросил:
— Может, закроем окна? Мы ведь сюда работать пришли, а не с общественностью спорить,
— Ничего, — ответил Белосельский. — Нам не впервой. Чего нам народа бояться?
Часть толпы роилась за окнами. Шмелями жужжали винты, прикрепленные к ранцам.
Эти летательные аппаратики под названием «Дружок Карлсон» были изобретены Минцем по просьбе туристов для преодоления водных преград и оврагов. Аппараты полюбились народу. Некоторые школьники забирались с их помощью в фруктовые сады, некий Иваницкий выследил свою жену в объятиях Ландруса на третьем этаже. Удалов с грустью подумал: насколько гениален его сосед по дому Лев Христофорович! Все подвластно ему — и химия, и физика. Но последствия его блестящих изобретений непредсказуемы. Взять скоростные яблони — шестнадцать урожаев собрали прошлым летом, и в результате лопнула овощная база.
Оболенский взял указку как шпагу, начстрой Слабенко еще крепче сплел свои крепкие пальцы и кивнул союзнику. Бой начался.
— Вы видите, — сказал Оболенский, — светлое будущее нашего города.
Широкий проспект был застроен небоскребами с колоннами и портиками и усажен одинаковыми подстриженными липами, какие водятся только в версалях и на архитектурных перспективах.
Над проспектом расстилалось синее небо с розовыми облаками. В конце его возвышались горы со снежными вершинами. Неужели он хочет свой проспект дотянуть до Кавказа, испугался Удалов. Но потом понял, что это — архитектурная условность.
Все молчали. Проспект гипнотизировал. Оболенский ткнул указкой в первый из небоскребов и заявил:
— Здесь мы расположим управление коммунального хозяйства.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Архитектор Елисей Оболенский — человек в Гусляре новый, но уже укоренившийся.
Его импортировал Пупыкин.
Случилось это лет пять назад, когда Пупыкин, совершая восхождение по служебной лестнице, прибыл в Москву, в командировку. Помимо деловых целей, были у него идеалы. Хотелось найти в столице единомышленников, друзей. Желательно среди творческой интеллигенции.
Повезло Пупыкину на третий день. В гостиничном буфете он познакомился с литературным критиком из Сызрани. Тот прибыл в Москву на семинар по реализму и хотел укрепиться в столице, потому что в Сызрани трудно развернуться таланту. Критик с Пупыкиным друг другу понравились, вместе ходили в шашлычную и в кино, а потом критик повез его к своему покровителю, молодежному поэту. У поэта сильно выпили, говорили о врагах и национальном духе, поэт читал стихи о масонах, а когда жена поэта всех их выгнала из дома, поехали к Елику Оболенскому.
Елик Оболенский, разведясь с очередной женой, жил в мастерской. По стенам висели иконы и прялки, в углах много пустых бутылок. Сам Елик с первого взгляда Пупыкину не понравился. Показался духовно чужим по причине высокого роста, меньшевистской бородки, худобы и бархатной кофты. Но товарищи сказали, что Оболенский — свой парень, из князей, Рюрикович. В мастерской тоже пили, ругали масонов, захвативших в Москве ключевые посты, поэт читал стихи о Перуне и этрусках, от которых, как известно каждому культурному человеку, пошел русский народ. Потом поэт с критиком обнявшись уснули на диванчике, а Оболенский показал Пупыкину свои заветные картины. Город будущего. Эти картины Оболенский показывал только близким друзьям.
Картины были плодом двадцатилетнего творческого пути, который начался еще в средней школе.
Однажды мальчик Елик Залипухин — фамилию отчима он примет позже — пошел с мамой на Выставку достижений народного хозяйства. Они любовались павильонами и фотографировались у фонтана Золотой Колос. Так Елик познакомился с архитектурой. С того времени он рисовал в тетрадках колоннады и портики, стену над своей кроватью обклеил фотографиями любимых памятников архитектуры — греческих храмов, вокзалов на Комсомольской площади и станций кольцевой линии московского метро. Даже гуляя по городу с любимой девушкой, Елик приводил ее в конце концов на ВДНХ, где забывал о девушке, очарованный совершенством линий павильона Украинской ССР.
В Архитектурном институте он стал первым специалистом по отмывкам классических образцов: никто не мог лучше него изобразить светотень на бюсте Аполлона. В иные времена он завершил бы образование с блеском, но тут наступили тяжелые времена. В архитектуру стало внедряться типовое проектирование, а студенты принялись изучать сомнительных Нимейеров и Корбюзье. Успеваемость Оболенского пошла под уклон, он затерялся в толпе середнячков, обзавелся хвостами и в конце концов оставил институт, не отказавшись от своей великой мечты — перестроить должным образом все города мира.
Устроился он почти по специальности: проектировал торты на кондитерской фабрике. Он соединил в тортах крем и архитектуру и тем прославился в кондитерских кругах. Ему
