«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как только Пупыкин стал городской властью, он тут же выписал Оболенского. Дал ему квартиру и пост главного архитектора города. Оболенский начал лихорадочно готовить снос и воссоздание Великого Гусляра на кондитерских принципах. Но не успел. Пупыкин потерял свой высокий пост и неудержимо покатился вниз.
Оболенский остался в главных архитекторах, может, потому, что сблизился с нач-строем Слабенкой. Начстрою тоже хотелось снести Великий Гусляр, мешавший ему развернуться. Правда, от полной переделки Гусляра пришлось отказаться, но одну магистраль Оболенский со Слабенкой надеялись пробить.
Магистраль должна была разрезать город пополам и тем самым решить все транспортные проблемы. Замыслил ее Пупыкин, чтобы возить по ней областные и иностранные делегации. Но общественность подняла свою многоголовую голову и начала возражать. Так что магистраль, ради которой надо было снести всего-то шесть церквей и последний гостинный двор, оказалась под угрозой.
— Без магистрали, — говорил Оболенский, расхаживая вдоль перспективы и тыча в нее указкой, — наш город обречен задохнуться в транспортных проблемах и оказаться за бортом прогресса. Мои оппоненты твердят, что историческое лицо города разрушится. Это не то лицо, которое нам нужно. Позвольте спросить — хотят ли они тащиться на работу по кривым улочкам или предпочтут мчаться на скоростном автобусе по очень прямому проспекту?
Когда Оболенский кончил свою речь, в тишине раздался твердый голос Слабенко:
— Мы согласны.
Сам строитель, хоть и небольшого масштаба, Удалов понимал, что Слабенке куда выгоднее получить для застройки большую, в полгорода, площадку и одним ударом развернуть эпопею. Когда куешь эпопею, не надо мелочиться.
Ох, и сердит Слабенко на общественность, ох, и недоволен он Белосельским, который пошел у нее на поводу. Развел гласность без пределов. Даже секретарш отменил. А если враг проникнет?
— Сколько лет горе-проектировщики измываются над нашим городом? — воскликнул, поднимаясь, главный редактор Малюжкин. — У меня в руках печальная статистика прошлых лет. Снесено несчетное количество памятников архитектуры. Колокольня собора превращена в парашютную вышку…
— Разве мы пришли сюда слушать лекцию о парашютах? — спросил Слабенко.
— Вы меня не сбивайте! — закричал Малюжкин. — Вы лучше ответьте народу, зачем в позапрошлом году затеяли реконструкцию под баню палат купца Гамоватого?
— Под сауну, — поправил Слабенко. — Для сотрудников зверофермы. Труженики хотели оздоравливаться.
— Под личную сауну для пресловутого Пупыкина, — подала реплику директорша библиотеки.
Кипел большой бой.
Трижды он прерывался, потому что массы под окнами требовали информации о ходе совещания, и эту информацию массам давали, потому что в Великом Гусляре не бывает закрытых совещаний.
Трудность была в том, что все понимали: без магистрали с транспортом не справиться. Но даже если отвергнуть планы Оболенского, часовня святого Филиппа и три старых особняка окажутся на ее пути.
На втором часу дискуссии Белосельский обернулся к профессору Минцу и спросил:
— А что думает городская наука? Неужели нет выхода?
— Я держу на контроле эту проблему, — сказал Минц. — Конечно, неплохо бы построить туннель под городом, но, боюсь, бюджет Великого Гусляра этого не выдержит.
— Вот видите, — сказал Оболенский. — Даже Лев Христофорович осознает.
— Есть ли другой путь? — спросил Белосельский.
— Гравитация, — сказал Минц. — Как только мы овладеем ее силами, так сможем подвинуть любой дом без подъемных кранов.
— За чем же дело стало?
— К сожалению, антигравитацию я еще не изобрел, — виновато ответил Минц. — Теоретически получается, но на практике…
— Чем вам помочь? — спросил Белосельский, переждав волну удивленных возгласов. — Средства, помощники, аппаратура?
— Вряд ли кто-нибудь в мире сможет мне помочь, — ответил Минц и чихнул. — Второго такого гения Земля еще не родила… — Тут Минц замолчал и задумчиво опустился на стул.
— Это чепуха! — сказал Оболенский. — Это шарлатанство. Ни один институт в мире этого не добился, даже в Японии нет никакой гравитации. Надо хорошо проверить, из чьего колодца черпает Минц свои сомнительные идеи.
Слабенко лишь саркастически улыбался.
И тогда Белосельский сказал так:
— Я надеюсь, присутствующие здесь товарищи и представители общественности согласятся, что вопрос настолько серьезен, что лучше отложить его решение на день или два. Я лично глубоко верю в гений товарища Льва Христофоровича. Он не раз нам это доказывал.
Удалов проводил Минца до дома. Тот совсем расклеился. Чихал, хрипел — утренний пробег печальным образом сказался на его здоровье, подорванном мыслительной деятельностью.
— Вы что замолчали, Лев Христофорович? — спросил Удалов. — Что за светлая идея пришла вам в голову?
— А вы догадались? — удивился профессор. — Я думал, что никто не заметил.
Удалов остановился, приложил ладонь ко лбу профессора и сказал:
— Лев Христофорович, у вас жар. Сейчас примете аспирин и сразу в постель.
— Нет! — воскликнул Минц. — Ни в коем случае! Я должен немедленно ехать… идти… перейти… Город ждет!
— Лев Христофорович, — возразил Удалов. — Вы неправы. В таком состоянии вам ничего делать нельзя.
— Нет, — сказал Лев Христофорович, пошатываясь от слабости. — Путешествие очень опасно. Совершенно непредсказуемо.
— Путешествие?
— Да, своего рода путешествие.
Они дошли до ворот дома шестнадцать. Погода испортилась, начал накрапывать дождик. Желтые листья срывались с деревьев и приклеивались к мокрому асфальту. Удалов затащил Минца в подъезд, оставил его перед дверью в квартиру и велел переодеться, а сам обещал тут же придти.
Тут же придти, конечно, не удалось. Пока умылся, пока рассказал все Ксении…
За обедом включил телевизор, местную программу. Показывали общественный суд над Передоновым, который кинул на мостовую автобусный билет. Прокурор требовал изгнания из Гусляра, защитник нажимал на возраст и прошлые заслуги. Преступник рыдал и клялся исправиться. Ограничились строгим порицанием. Потом была беседа с сержантом Пилипенкой о бродячих кошках. Пилипенко полагал, что это происходит от недостаточной нашей любви к животным. Если кошку ласкать, она не уйдет из дома.
Только через час Удалов спустился к соседу. Тот был совсем плох.
Удалов принес чай и таблетки. Минц покорно выпил горячего чаю, проглотил таблетки, и только потом Удалов согласился его слушать.
— Я знаю, — сказал Минц слабым голосом, — что ни за день, ни за два проблему гравитации мне не решить. Но есть надежда, что один человек ближе меня подошел к решению загадки.
— И вы к нему собирались ехать?
— Вот именно.
— И куда, если не секрет? В Японию? В Конотоп?
В голосе Удалова звучала ирония. Уж он-то знал, что на Земле нет никого, кто сравнился бы гениальностью с профессором Минцем.
— Еще дальше, — улыбнулся Минц.
— И как же зовут этого вашего благодетеля?
— Минц, — ответил профессор. — Его зовут Лев Христофорович Минц.
— Бредите, что ли? — испугался Удалов.
— Нет, я в полном сознании. Я хочу воспользоваться
