Политическая биография Сталина. Том 2 - Николай Капченко

И Ежов приступил к работе. Вот что докладывал Каганович о первых шагах «сталинского карлика» (так назвали Ежова из-за его маленького роста): «У т. Ежова дела идут хорошо. Взялся он крепко и энергично за выкорчевывание контрреволюционных бандитов, допросы ведет замечательно и политически грамотно. Но, видимо, часть аппарата, несмотря на то, что сейчас притихла, будет ему нелояльна. Взять, например, такой вопрос, который оказывается имеет у них большое значение, это вопрос о звании. Ведутся разговоры, что генеральным комиссаром остается все же Ягода, что де Ежову этого звания не дадут и т. д. Странно, но эта «проблема» имеет в этом аппарате значение. Когда решали вопрос о наркоме, этот вопрос как-то не ставился. Не считаете ли, т. Сталин, необходимым этот вопрос поставить?»[877]

С присвоением наркому внутренних дел Ежову звания генерального комиссара государственной безопасности проблемы не существовало. Вскоре он по воле вождя получил звание, равнозначное маршалу, и теперь ни в чем не уступал своему предшественнику. Не уступал — не то слово. Он его многократно и по всем параметрам превзошел в удивительно короткие сроки. К примеру, уже через несколько дней по инициативе то ли Ежова, то ли кого-то другого Политбюро в опросном порядке принимает постановление «Об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам».

В нем говорилось:

«Утвердить следующую директиву об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам.

а) До последнего времени ЦК ВКП(б) рассматривал троцкистско-зиновьевских мерзавцев как передовой политический и организационный отряд международной буржуазии.

Последние факты говорят, что эти господа скатились еще больше вниз и их приходится теперь рассматривать как разведчиков, шпионов, диверсантов и вредителей фашистской буржуазии в Европе.

б) В связи с этим необходима расправа с троцкистско-зиновьевскими мерзавцами, охватывающая не только арестованных, следствие по делу которых уже закончено, и не только подследственных вроде Муралова, Пятакова, Белобородова и других, дела которых еще не закончены, но и тех, которые были раньше высланы».

В личном архиве Ежова обнаружен рукописный проект этого постановления. В нем имеется не вошедший в окончательный текст постановления третий пункт следующего содержания: «3. В общей сложности расстрелять не менее тысячи человек. Остальных приговорить к 10–8 годам заключения плюс столько же лет ссылки в северные районы Якутии»[878].

Сразу виден размах, которого так от него ждали!

Центральной задачей во второй половине 1936 года для Ежова явилась подготовка и проведение второго большого показательного процесса, на котором оказалось семнадцать обвиняемых. Сам процесс состоялся в январе 1937 года. Главными фигурами среди обвиняемых были Пятаков, Серебряков, Радек и Сокольников. У членов партии, по крайней мере тех, кто был знаком с ленинским завещанием, четко отложилась в памяти характеристика, данная Пятакову. «Пятаков — человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством…» Ко времени своего ареста Пятаков стал государственным деятелем весьма высокого ранга. Он работал заместителем Орджоникидзе по руководству Народным комиссариатом тяжелой промышленности. Фактически он стоял у руля советской промышленности и многие считали — и не без оснований — что именно ему страна в первую очередь обязана успешным выполнением первой и второй пятилеток. Он показал себя выдающимся организатором производства: компетентным, деловым, требовательным, все свои силы, отдававшим исключительно работе. А. Орлов в своей книге приводит такой эпизод, характеризующий отношение Пятакова к вождю: «Из донесения НКВД знал он и о том, что в разговоре с группой друзей Пятаков однажды высказался так «Я не могу отрицать, что Сталин является посредственностью и что он не тот человек, который должен бы стоять во главе партии; но обстановка такова, что, если мы будем продолжать упорствовать в оппозиции Сталину, нам в конце концов придется оказаться в ещё худшем положении: наступит момент, когда мы будем вынуждены повиноваться какому-нибудь Кагановичу. А я лично никогда не соглашусь подчиняться Кагановичу!»[879]

Другие фигуранты процесса также хорошо были известны в стране. Серебряков короткое время состоял членом Оргбюро и секретариата ЦК (сразу же после учреждения этих органов). Сокольников считался творцом финансовой реформы начала 20-х годов, был кандидатом в члены Политбюро в середине 20-х годов, затем играл весьма активную роль в зиновьевской оппозиции, за что подвергался исключению из партии. Радек имел в партии репутацию прекрасного, но довольно путанного публициста, склонного к вопросам теории. Сталин охотно пользовался его услугами в борьбе со своими оппонентами. Тем более что делать это было легко ввиду феноменальной беспринципности Радека.

При подготовке второго показательного процесса были учтены и накладки, имевшие место в первом процессе. На этот раз, чтобы склонить подследственных к признанию, в печати было опубликовано соответствующее изменение в уголовном законодательстве, позволявшее подсудимым рассчитывать на сохранение жизни в случае их чистосердечного признания своих преступлений. Без этого подследственные, помня вердикт проведенного в августе процесса, могли оказаться не столь уж и сговорчивыми. Ведь при сохранении прежних положений им светила только одна перспектива — расстрел.

Арестованные по делу так называемого «Параллельного антисоветского троцкистского центра» в ходе следствия подвергались той же процедуре запугивания, допросов с пристрастием (т. е. всякого рода физическим и моральным пыткам), шантажу. Широко применялись ночные и изнурительные по продолжительности допросы с применением так называемой конвейерной системы и многочасовых «стоек», когда допрашиваемому не разрешали садиться на протяжении многих часов. Не последнюю роль играли и обещания сохранить жизнь в случае лояльного поведения на суде. Если говорить о предъявленных им обвинениям, то они были в каком-то смысле стандартными. Подсудимые, мол, в качестве основной своей задачи ставили свержение Советской власти в СССР. Для достижения этой цели участники центра якобы развернули широкую вредительско-диверсионную, шпионскую и террористическую деятельность. Им вменялось в вину и то, что для непосредственного руководства антисоветской деятельностью на местах в некоторых крупных городах СССР были созданы местные троцкистские центры. Обвиняемых также выставляли в роли козлов отпущения за многочисленные недостатки в снабжении населения продовольствием, промтоварами и т. п. Они должны были признать, что их диверсионная и вредительская работа заключалась в срыве планов производства, ухудшении качества продукции, в организации поджогов и взрывов заводов или отдельных цехов и шахт, крушений поездов, порче железнодорожного пути и т. д. Кроме того, подсудимые были обвинены в шпионаже в пользу германской и японской разведок, а также в создании нескольких террористических групп с целью совершения покушений на руководителей партии и государства. Словом, набор обвинений явно тянул чуть ли не на все статьи уголовного кодекса.

Следует подчеркнуть, что Сталин лично просматривал протоколы допросов обвиняемых и вносил свои собственные коррективы. В русле его директивных указаний шел весь ход следствия. Однако большинство обвиняемых по делу «параллельного антисоветского троцкистского центра» длительное время категорически отрицало свою виновность. Многие обвиняемые, давая требуемые от них показания, делали это, по их словам, прежде всего в интересах окончательного разоблачения и разгрома троцкизма.

Особо следует сказать о Пятакове. После того, как на предыдущем процессе в показаниях подсудимых его фамилия промелькнула в числе тех, кто замешан в делах антисоветской направленности, он обратился с письмом к Сталину, а также имел беседу с Ежовым. Во время этой беседы, проходившей еще до начала первого процесса, он просил назначить его обвинителем на процессе. Причем такое назначение рассматривал бы как акт огромнейшего доверия ЦК и шел на это от души. Считал, что после процесса, на котором он выступит в качестве обвинителя, доверие ЦК к нему укрепится, несмотря на арест бывшей жены. Далее, он просил предоставить ему любую форму (по усмотрению ЦК) реабилитации. В частности, от себя внес предложение разрешить ему лично расстрелять всех приговоренных к расстрелу по процессу, в том числе и свою бывшую жену, и опубликовать это в печати. В личном письме на имя Сталина Пятаков имеющиеся на него показания назвал клеветническими и заверял, что бесповоротно рассчитался со своими прошлыми политическими ошибками, старается на деле проводить линию партии и готов умереть за партию и Сталина[880].