Наш Витя – фрайер. Хождение за три моря и две жены - Инна Кошелева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Про Билама Витя знал, что тот был колдуном и мог летать по воздуху, подобно пушкинскому Черномору. Это — отрывочное, случайное, — вдруг тоже всплыло из детства, вернув к редким разговорам с дедом.
А соседка поспешила и дальше просвещать Витю:
— Моав — потомок Лота и его старшей дочери.
Содом… Гомора… Кровосмешение… Евреи не приукрашивают своей истории и не щадят героев. Родословная Рут была порочна и темна, как ночь.
Казалось, в разреженном пространстве самолётного наднебесья мысли передаются лучше слов, потому что соседка ответила на невысказанное:
— Рут — словно искра в ночи. Во тьме искры ярче… Мидраши, устные комментарии Торы говорят, что была она солнечной…
— ?
— Ну, цвет волос…
«Рыжая? От неё пошли те евреи, чьи волосы вспыхивают от луча света? Царь Давид был рыжим. И ещё где-то читал (у Куприна в «Суламифи»?), что самыми красивыми женщинами в гареме царя Соломона были моавитянки. Огненные гривы их были жаркими, а груди прохладными в самые знойные ночи…
Кэролл! Как мальчишку его окатил вал желания. Видеть её, уткнуться головой в зрелую грудь. И чтобы не дать желанию достигнуть непереносимой остроты, не захлестнуться тоской от всех этих «нет» и «никогда», он схватился за текст, как за соломинку.
…Элимелех умер в чужом краю. Умерли его сыновья, успевшие жениться на моавитянках, но не имевшие потомства. Наоми решила вернуться домой, а с ней и молодые вдовы. Одну Наоми отговорила, а вторую — Рут, не сумела.
«Куда ты пойдёшь — пойду и я, и где ты заночуешь — там заночую и я. Где ты умрешь — там и я умру, и там похоронена буду. Твой народ — мой народ, и твой Бог — мой Бог». Как не поверить таким словам?
Шли долго, добирались на ослах, пока не показались стены Бейт-Лехема.
Вернулись во время жатвы ячменя. Голодная Рут отправилась собирать колоски для себя и свекрови по краю поля Боаза, из колена Иуды, колена царей. Не очень счастливым был Боаз.
В тот день, когда вошла в Бейт-Лехем Рут, умерла жена Боаза, а все его дети умерли ещё раньше…
Видит Витя, как собирает колоски Рут. Другие наклоняются к земле, чтобы сорвать растение, а Рут приседает на корточки, как деревенская русская девчонка, которая нашла гриб. Как это делала там, в России, Манечка. По этому ритмичному, музыкально-весёлому, танцевальному почти движению Боаз и отметил её боковым зрением. А после внимательно рассмотрел скромницу с высокими скулами и нежной розовой кожей, на которой так хорошо смотрятся солнечные отметины — веснушки.
Как ни странно, Витя и сам всегда пленялся женской скромностью (качество не просто не современное, а совсем забытое). Манечкино полудетское платьице в горошек, неуверенность Кэролл, просвечивающая через панцирь победительности…
Почему-то он всегда знал, что кокетки пусты в любви, а «тихие» проявляются в близости сильно и неожиданно. Дачная сторожка Манечки, усыпанная сосновыми иглами… А было-то ей всего ничего, двадцати не было.
…Застенчивая Рут пришла ночью на гумно Боаза, сражённому усталостью, и легла своему господину в ноги…
В полночь Боаза будто что-то толкнуло. Как смотрели они друг на друга при луне? О чём говорили?
Дед рассказывал Вите, что первая брачная ночь очень старого Боаза (кажется, ему было 80) стала его последней ночью (тогда они с Манечкой смеялись над этим и старались каждую ночь в сторожке использовать как последнюю, — это удавалось, сосна посыпала их иглами щедрее и щедрее). Боаз умер, а Рут зачала сына…
Сын… Вот чего он никогда не мог бы объяснить Кэролл. И потому не пытался. Этот первый взгляд Мишки, младенца, явившегося оттуда, где распределяются все смыслы жизни. Сын — награда, сын — вексель, сын — оценка: всё у тебя, как надо, Витенька.
Ребёнок для него, как и для Рут, — мистическое звено в цепи поколений.
Конечно, тепло от парного затылка рождало в нём животную умиленную радость. Но не менее важно и рассудочное знание: на его участке в Иудее, в глубокой тени персиковых деревьев, которые он сам сажал, будут играть Мишины дети, после дети его детей. И так — в бесконечность времени и вселенной.
Еврейское чадолюбие не сводится к простому отцовству. Живём! Выживаем! И выше к небу подбрасывает младенца пляшущий от радости отец: смотрите, смотрите все! Это мой сын!
Еврей. По генам еврей. И он никогда не сможет совсем отвязать от себя выросшее дитя, как это делают американцы. И планировать семью не сможет. И конструировать будущее, не чувствуя, как сложно в этом мире соединяются мужчина и женщина и как много в этом от будущего, не сможет. Пути Рут и Боаза, язычницы и иудея, не должны были сойтись, но сошлись. «Боаз родил Оведа. Овед родил Иессея. Иессей родил Давида…»
Вплетается ещё одна и ещё одна ниточка в ковер человечества.
Он, Витя, родил Мишку.
Кончилась Книга Рут.
И было ещё время полёта, чтобы соседка могла рассказать Вите, что Рут жила долго. И видела она славу своего великого правнука и великого государства, им созданного, сидела на великолепном золотом троне Давида и была любимой его прабабкой. И даже Соломона она провожала по жизни немало лет. Присутствовала при знаменитых его судах и радовалась мудрости своего потомка. Поняла Рут, зачем была послана в этот мир.
— Так говорят еврейские предания, — закончила женщина, похожая на мадонну Рафаэля.
…Земной шар поворачивал свой бок к восходящему солнцу, в ауре планеты чёрные и синие полукружья размывались розовым. — Через час наш самолёт совершит посадку в тель-авивском аэропорту Бен-Гурион, — объявили динамики. Быстрее зажевали все вокруг кошерную и некошерную пищу, забегали к туалетам дети, заходили по проходу стюардессы с пластиковыми пакетами для мусора.
И вот снова стоит Витя в огромном аквариуме аэропорта. Только за бесконечными стёклами не ночь и не мглистая морось, а утренний блеск средиземноморского города. Но Вите неуютно, как тогда, по приезде в Израиль, и даже больше. Куда направиться, если не знаешь, куда хочешь? Точнее, никуда не хочешь?
И вновь то движение, та походка — нелепой раскачкой — Соня Эйнштейн! Вместо шляпы панама с полями, вместо чёрного плащика — белое платьице, сарафан, все бретельки наружу. Кинулась, словно к родному. Приложилась к щеке. Не при исполнении? Нет, всё же в делах, потому что разговор пошёл об очередном Сонином проекте.
— Ты-то мне и нужен… Понимаешь, есть два вьетнамца, охранника. Всё хорошо, но они жрут моих ящериц, а гадюка на десерт стоит куда больше их месячной зарплаты…
— Соня! О чем ты? Какие ящерицы?
— Разве я тебе не говорила? Я открыла питомник. Для животных на время отпуска.
— Твоего отпуска?
— Ты совсем? — Соня покрутила у виска. — Какой у меня отпуск? Богачи не знают, куда девать кошку. Свободная ниша в бизнесе, очень выгодно, если бы… Эти вьетнамцы не могут усвоить расписание дежурств. То приходят оба сразу, то не являются вовсе…
— Меня не было в Израиле больше трёх месяцев. Подожди, расскажи толком. Не о вьетнамцах. О себе…
Лицо её стало несчастным, поля панамы обвисли ещё больше.
Они присели на скамью.
— Значит, ты не знаешь, что я вышла замуж…
— Поздравляю.
— Разве можно поздравлять с этим? Мы разошлись…
— Сочувствую…
— А вот с этим надо поздравить. Мы не сошлись характерами. Я люблю овощи, а он жрал рыбу и мясо.
— Мужчину надо кормить белками.
— Я бы кормила, но он ещё пил. Представляешь, пьющий еврей?!
— Откуда он?
— Из Томска. Представляешь, еврей из Томска?!
Б-р-р… Оказывается, кроме морозов там есть университет, культура всякая, и он такой культурный…
— Волосы шапкой, — Соня покрутила своей маленькой хваткой ручкой над своей панамой. — И глаза голубые.
— Соня, может, надо было бороться?
— Боролась. Он закодировался.
— Ну?..
— Снова пил. «Она код знает», — говорил он про водку и пил. И ещё ходил по бабам. Тратил на них мои деньги. «Послушай, Толя, где твоя голова, а где та манюрка, из-за которой мы разоряемся? — спрашивала я его. — Сиди дома, и экономь».
— Соня, что такое «манюрка»?
— Второе женское сердце… Это если — обо мне. Если об этих б… о его падших женщинах… — Вымолвить бранное слов было выше Сониных сил. Соня посмотрела на Витю обиженно, а он впервые посочувствовал ей всей душой. Что-то варилось в этом существе, и всё, что сверху выглядело и глупо и пошло, могло быть иным. Что-то во взгляде… Витя подумал, что и его приключения в непреображённом виде ужасны. Это про них спето в глупой песенке: «Ты куда, Одиссей, от жены, от детей?» Ощутив пропасть между поисками и результатом-выходом, он увидел Соню не так, как прежде. Не важен уровень, важна сила пережитого. Уровень сказывается лишь в степени умения выразить и осмыслить. По чувствам они были равны. И были на одном пути. Речь не шла о страсти, оба уже выскочили из морока, как яхта из центра шторма. Но оба потеряли себя, порядок и смысл существования. Жизнь для них была разрезана на прошлое и будущее пустотой.
