Ремесло - Сергей Довлатов

Делает косметический ремонт. И затем поселяет там русских эмигрантов. То есть возрождает город.

При этом мечтает сыграть какую-то общественную роль. А потом чуть ли не баллотироваться в Конгресс.

Для этого ему нужна общественная репутация.

Чтобы заслужить ее. Швейцер учредил "Комитет".

Задача "Комитета" - оказание помощи российским беженцам. Параллельно Швейцер организовал курсы английского языка и музей неофициальной советской живописи. Мокер, кажется, сумел убедить Ларри Швейцера в необходимости еще одной русской газеты.

Причем Швейцеру вовсе не обязательно тратить собственные деньги. Он может содействовать нам в получении долгосрочного займа. Речь идет о пятнадцати - двадцати тысячах.

Итак, газета нужна этому типу как выразительный штрих общественной репутации.

Швейцер и его родители - американцы. Но дед, естественно, из Кишинева. Так что эмигрантские проблемы Швейцеру более или менее доступны...

Мокер перевел дыхание. Мы боялись верить. Эрик Баскин сказал:

- По-моему, рано бить в литавры. Дождемся окончательного решения вопроса.

- Но выпьем-то мы уже сейчас? - забеспокоился Дроздов.

- Возражений. - говорю, - не имеется...

НАКАНУНЕ

Как это ни удивительно, деньги мы все же получили - шестнадцать тысяч. Я спросил у Мокера:

- А почему не двадцать? Или не пятнадцать?

Мокер ответил, что круглая сумма - это всегда подозрительно. А в шестнадцати тысячах ощущается строгий расчет.

СОЛО НА УНДЕРВУДЕ

Мой приятель Валерий Грубин деньги на водку занимал своеобразно. Он говорил; "Я уже должен вам тридцать рублей. Одолжите еще пятерку для ровного счета... "

Таинственный Ларри Швейцер захотел с нами познакомиться. Мы приехали в его служебный офис.

Это были две небольшие комнаты, заваленные всяким хламом.

Баскин разочарованно поморщился. Но Мокер объяснил ему:

- Миллионеры здесь не любят выделяться. В "Мерседесах"

разъезжают только гангстеры и сутенеры. А настоящие богачи стараются выглядеть поскромнее.

Я говорю:

- Наверное, меня все принимают за богача. Поскольку мои единственные брюки лопнули на заднице...

Но тут появился Ларри Швейцер, Мокер стал представлять нас. Баскина и Дроздова он назвал знаменитыми журналистами, а меня - знаменитым писателем. Каждый раз Ларри дружелюбно восклицал: "О!,. "

Это был подвижный рыжеватый человек лет сорока. На его кремовых брюках выделялась ровная складка. Коричневые туфли блестели. Зеленая бобочка облегала не слишком тощую поясницу. В Ленинграде так одеваются продавцы комиссионных магазинов.

Ларри куда-то позвонил. Через минуту нам принесли бутерброды и кофе.

Виля Мокер торжествующе взглянул на Баскина.

Мол, что я говорил?! Солидная фирма...

Дроздов предложил:

- Может, сбегать за водкой?

- Этого еще не хватало! - прикрикнул Мокер.

Ларри достал блокнот, калькулятор и авторучку, Потом сказал:

- Я очень рад, что познакомился с вами. Америке нужны талантливые люди. Я говорил с друзьями... Я думаю, вы можете получить ссуду на издание еврейской газеты. Но это должна быть именно еврейская газета. Еврейская газета на русском языке для беженцев из Союза. Цель такой газеты приблизить читателей к еврейскому Богу и сионистским традициям.

Я попытался возразить:

- Нельзя ли использовать более общую формулировку?

Например, "газета третьей эмиграции"? Без ударения на еврействе. А еще лучше - вообще не указывать, кто мы такие. Издавать еженедельник для всех, кто читает по-русски. Уделяя, разумеется, при этом место и еврейскому вопросу. Так мы соберем наибольшее число подписчиков.

- Но ведь бегут из России, главным образом, евреи? - удивился Ларри.

- Не только. Уехало довольно много русских, грузин, прибалтийцев. Не говоря о смешанных браках.

Кроме того, советские евреи не очень религиозны.

Большая часть еврейской интеллигенции воспитана на русской литературе, Пока я говорил все это, Мокер страшно нервничал.

Он делал мне знаки. Затем с нежнейшей улыбкой выговорил по-русски:

- Заткнись, мудак, ты все испортишь, чучело гороховое, антисемит проклятый!..

Но меня поддержал Баскин:

- Я согласен. Еврейскую газету покупать не будут.

В этом есть что-то местечковое. И вообще, я не люблю, когда мне ставят условия.

- Интересно, - возмутился Мокер, - с каких это пор? А в московских газетах тебе не ставили условий?

- Потому-то я и уехал, - возразил Баскин.

Дроздов безмолвствовал. Он пил кофе и ел бутерброды.

Мокер сказал:

- Одну минутку, Ларри.

И затем, обращаясь к нам, с едва заметным бешенством:

- Вы просто идиоты! Человек готов нам помочь.

Он хочет, чтобы газета была еврейской. Вам жалко?

Укажем сбоку микроскопическими буквами: "Еврейская газета на русском языке", и все. Будем раз в год давать материалы по еврейской истории. Отмечать большие праздники... Что же тут плохого? В конце концов, большинство из нас действительно евреи... А главное, иначе денег не получим...

- Лично мне все равно, - отозвался Дроздов.

Баскин махнул рукой.

Мокер сказал:

- Извини, Ларри! Мои друзья уже рвутся в бой.

Обсуждают конкретные творческие проблемы. Нам кажется, еврейская газета должна быть яркой, талантливой, увлекательной...

- Повело, - говорю, - кота на блядки!

- Что? - заинтересовался Ларри.

- Непереводимая игра слов, - быстро пояснил Мокер...

- Значит, - сказал Ларри Швейцер, - в общих чертах мы договорились...

В ДЖУНГЛЯХ КАПИТАЛА

На следующее утро мы получили деньги. Для начала - шесть с половиной тысяч. Тогда нам казалось, что это гигантская сумма. А впрочем, так оно и было.

Мы открыли счет в банке. Зарегистрировали нашу корпорацию. Отправились в Манхеттен снимать помещение.

В тот же день мы заняли две комнаты на углу Бродвея и Четырнадцатой. Строго напротив публичного дома "Веселые устрицы".

Неподалеку в сквере шла бойкая торговля марихуаной.

И все-таки мы были счастливы. Ведь это была наша редакция.

По такому случаю мы организовали вечеринку.

Выпивали, сидя на полу, порожние бутылки ставили в угол. Они появились в нашей редакции задолго до электрической лампы, телефона, календаря и наборной машины.

Допивали в полной темноте. Мокер разливал вино на слух...

Теперь я понимаю - это были лучшие дни моей жизни. Мы покупали оборудование на распродажах.

Заказывали монтажные верстаки и компьютеры с русской программой. Вели переговоры с будущими авторами.

С кадрами проблем не ожидалось. Неустроенных интеллектуалов было вполне достаточно. Из одних докторов наук можно было сколотить приличную футбольную команду. Десятки журналистов предлагали нам свои услуги.

О нас заговорили. Причем не только с любовью.

В русской колонии циркулировали тревожные слухи.

Например, о том, что деньги мы получили в КГБ.

Я рассказал об этом Мокеру. Виля страшно обрадовался:

- Это прекрасно, что нас считают агентами КГБ.

Пусть думают, что за нами стоит могущественная организация. Это повысит наш кредит.

Однако мы все же предприняли небольшое расследование. Выяснилось, что легенды о нас распространяет "Слово и дело". Боголюбов в разговоре с посетителями делал таинственные намеки. Появилась, мол, в Нью-Йорке группа авантюристов. Намерена вроде бы издавать коммунистический еженедельник. Довлатова недавно видели около советского посольства. И так далее.

А слухи распространяются быстро.

Все это меня удивило. О конкуренции я просто не думал. Разумеется, мы знали, что в Америке существует конкуренция. Но это касалось производства автомобилей, ботинок, сигар. Мы же хотели выпускать демократическую независимую газету. То есть участвовать в культурной жизни. Просвещать наших многострадальных соотечественников. Пропагандировать серьезное искусство. Бороться за чистоту русского языка.

И, как неизменно добавлял Эрик Баскин, рассказывать миру правду о тоталитаризме.

И вдруг такое отношение.

Позже мы убедимся, что Америка - не рай. И это будет нашим главным открытием. Мы убедимся, что свобода равно благосклонна к дурному и хорошему.

Под ее лучами одинаково быстро расцветают гладиолусы и марихуана. Все это мы узнаем позже.

А тогда я был наивным младенцем. Я следовал принципу обратной логики. То, что плохо у нас, должно быть замечательно в Америке. Там - цензура и портвейн, здесь - свобода и коньяк.

Америка была для нас идеей рая. Поскольку рай - это, в сущности, то, чего мы лишены.

В Союзе меня не печатали. Значит, тут я превращусь в Арта Бухвальда.

Мы говорили, уезжая:

"Я выбрал свободу! "

При этом наши глаза взволнованно блестели. Ибо свободу мы понимали как абсолютное и неоспоримое благо. Как нечто обратное тоталитарной зоне.

Подобное чувство характерно для зэков, которые глядят на мир сквозь тюремную решетку. А также для инвалидов, которых санитары нехотя подвозят к больничному окну.