Самые скандальные треугольники русской истории - Павел Кузьменко

Сейчас они с Гиппиус отправились пообщаться со старообрядцами разных толков, с сектантами вроде хлыстов. Может быть, опыту набраться, раз с собственной сектой у них не очень получалось. Они посетили берега озера Светлояр (в котором, по преданию, скрыт град Китеж) в Нижегородской губернии, окрестные деревни. «Мережковский наш, он с нами притчами говорил», – делились впечатлениями о своем необычном госте сектанты из глухой костромской деревушки с Михаилом Пришвиным, через несколько лет проехавшим тем же маршрутом.

Позже, собирая материалы для романа о царевиче Алексее, Мережковский снова посетил Керженские леса. «Невозможно передать всего энтузиазма, с которым он рассказывал и о крае этом, и о людях, – писал Василий Васильевич Розанов. – Болярин (так его называли там) уселся на пне дерева, заговорил об Апокалипсисе… и с первого же слова он уже был понятен мужикам. Столько лет не выслушиваемый в Петербурге, непонимаемый, он встретил в Керженских лесах слушание с затаенным дыханием, возражения и вопросы, которые повторяли только его собственные. Наконец-то, «игрок запойный» в символы, он нашел себе партнера».

Удивительно, что не крамольные игры в создание своей интеллигентской церкви, а поездка 1902 года к старообрядцам вызвала недовольство Синода. 5 апреля 1903 года специальным постановлением обер-прокурора Синода знаменитого реакционера Константина Петровича Победоносцева «Религиозно-философские собрания» на квартире Мережковского были запрещены.

Даже по прошествии столетия упрямство, упертость режима Николая II по отстаиванию нелепых идеологических, бюрократических установок вызывает недоумение и досаду. Ладно бы подобные репрессии в отношении философов. От этой интеллигенции любая диктатура всегда ждет неприятностей. Но зачем нужно было еще в начале XX века российским властям сохранять конфликт со своими гражданами, предпочитающими говорить и писать «Исус», а не «Иисус»? Ведь они исповедовали не другую религию, а ту же самую, расходились по форме, а не по существу. Уже давно богатейшие старообрядческие семейства Морозовых, Кузнецовых, Гучковых составляли гордость российской промышленности и торговли. А им урезали права молиться по-своему. Поповскую церковь у Рогожской заставы в Москве время от времени закрывали. Беспоповская церковь у Преображенской заставы почти постоянно была закрыта. Потребовалась кровопролитная революция 1905 года, чтобы ограничения для старообрядцев были сняты. Только Февральская революция 1917 года отменила еще более унизительное и нелепое ограничение – черту оседлости для евреев.

В существовании журнала «Новый путь» главным для Мережковского оказалось опубликование его завершающего романа трилогии «Антихрист. Петр и Алексей». Алексей здесь, это царевич Алексей Петрович, а Антихрист – его отец Петр I. Старообрядцы всегда таковым считали великого преобразователя и своего жестокого преследователя. С первого французского перевода «Юлиана Отступника» начался целый поток переводов трех исторических романов на европейские языки, около полусотни изданий. Это обеспечило автору устойчивую популярность в Европе и на некоторое время – благосостояние семьи.

1904-й оказался знаменательным в судьбе супругов Мережковских. К ним вернулся Философов. И у них появился друг. Но так же как сожительство с Философовым было ненастоящим, так и дружба получилась не слишком сердечной. Московский поэт Андрей Белый страстно влюбился в Любовь Дмитриевну Блок, жену Александра Блока, и начал регулярно приезжать в Петербург. Поскольку все были символистами, своими людьми, то Зинаида Гиппиус предложила Белому не тратиться на гостиницы, а останавливаться у них, места хватало.

Появление нового знаменитого любовного треугольника наполнило сердце Зинаиды Николаевны надеждой на то, что их почин получит продолжение. Все это облегалось, конечно, в идеи о религиозно-мистическом триединстве, а выглядело как простое сводничество. Гиппиус очень хотелось, чтобы Блоки и Белый зажили счастливой семьей.

Душа моя угрюмая, угрозная,

Живет в оковах слов.

Я – черная вода, пенноморозная,

Меж льдяных берегов.

Ты с бедной человеческою нежностью

Не подходи ко мне.

Душа мечтает с вещей безудержностью

О снеговом огне.

И если в мглистости души, в иглистости

Не видишь своего, —

То от тебя ее кипящей льдистости

Не нужно ничего.

Это стихотворение Гиппиус, посвященное мастеру зимних пейзажей Блоку, написано как раз тогда.

Кроме поэтического литературного портрета Гиппиус, Андрей Белый оставил и портрет Мережковского. «Если бы два года тому назад вы прошли около часу в Летний сад в Петербурге, вы встретили бы его, маленького человека с бледным, белым лицом и большими, брошенными вдаль глазами… Он прямой как палка, в пальто с бобровым воротником, в меховой шапке. Высокое его с густой, из щек растущей каштановой бородкой лицо: оно ни в чем не может остановиться. Он в думах, в пурговом хохоте, в нежном, снежном дыме. Мимо, мимо проплывал его силуэт, силуэт задумчивого лица с широко раскрытыми глазами – не слепца: все он видит, все мелочи заметит, со всего соберет мед мудрости… Его лицо тоже символ. Вот он проходит – подойдите к нему, взгляните: и восковое это, холодное это лицо, мертвое, просияет на мгновение печатью внутренней жизненности, потому что и в едва уловимых морщинах вокруг глаз, и в изгибе рта, и в спокойных глазах – озарение скрытым пламенем бешеных восторгов; у него два лица: и одно, как пепел; и другое, как осиянная, духом сгорающая свеча. Но на истинный лик его усталость мертвенная легла трудом и заботой. Отойдите – и вот опять маска. И нет на ней печати неуловимых восторгов неугасимых… Если бы мы подошли к нему здесь, в Летнем саду, посмотрел бы на нас он холодным, неприязненным взором, поклонился бы сухо, сухо». Где уж с таким дружить, особенно эмоциональному, подвижному, как ртуть, холерику Андрею Белому?

Зачастую в энциклопедических статьях об известных людях дается однозначная характеристика их политических взглядов – пламенный революционер, махровый реакционер, циничный соглашатель. Но как ни странно, многим людям свойственно иметь устойчивые мировоззренческие позиции, а вот политические взгляды менять в течение жизни. Бытует миф, что Мережковский вообще убежденный фашист, поскольку общался с Муссолини, заигрывал с Гитлером. Это в 1940-е годы. И не то чтобы так уж заигрывал. Да, всю жизнь он и его философски верная жена Зинаида Гиппиус были далекими от материализма верующими мистиками. А вот во время революции 1905 года стали противниками монархии и чуть ли не революционерами.

Потрясение основ началось в столице 9 января 1905 года расстрелом мирной рабочей демонстрации. Первая реакция тройственной семьи на события была довольно нелепой. Вторая – реакция Мережковского – знаменитой. Было решено устроить демонстрацию протеста против «Кровавого воскресенья». Целесообразнее, конечно, провести бы ее возле Зимнего дворца, Сената, министерства внутренних дел или обороны. То есть показать революционно сжатый кулак интеллигенции тем, кто во всем виноват. Но в вышеуказанных местах полиция могла арестовать демонстрантов, а казаки – и нагайками по спине пройтись. Поэтому решили демонстрировать в теплом публичном месте. Инициатором была, конечно, активная Зинаида Николаевна. Мережковский, Гиппиус, Философов, гостивший у них Белый и группа студентов отправились в Александринский театр. Посреди спектакля, являвшегося бенефисом пожилого артиста Николая Варламова, протестанты начали шуметь, разбрасывать резаную бумагу, выкрикивать здравицы политическим свободам и проклятия царскому режиму. Но проклятия осторожные, чтобы не загреметь на каторгу и не пострадать, как завещал Достоевский. Что-то вроде «Долой тех, о ком нетрудно догадаться!», «Смерть тем, кто этого заслуживает!». В общем, спектакль сорвали. Ни в чем не виноватый Варламов плакал за кулисами…

Мережковские все же ждали ареста. Не дождались. Но затем в течение нескольких месяцев в журналах «Полярная звезда» и «Вопросы жизни» печаталась большая аналитическо-пророческая статья Дмитрия Мережковского «Грядущий хам». За нее нынешние и будущие власти тоже могли автора в принципе арестовать.

Предостерегая общество от «недооценки мощных сил, препятствующих религиозному и социальному освобождению», писатель считал, что интеллигенции, воплощающей «живой дух России», противостоят силы «духовного рабства и хамства, питаемые стихией мещанства, безличности, серединности и пошлости». При этом «хамство» в его терминологии было не социальной характеристикой, но синонимом бездуховности (материализма, позитивизма, мещанства, атеизма и т. д.). Если религиозного обновления не произойдет, весь мир, и Россию в том числе, ждет «Грядущий хам», утверждал писатель. «Одного бойтесь – рабства худшего из всех возможных рабств – мещанства и худшего из всех мещанств – хамства, ибо воцарившийся раб и есть хам, а воцарившийся хам и есть черт, – уже не старый, фантастический, а новый, реальный черт, действительно страшный, страшнее, чем его малюют, – грядущий Князь мира сего, Грядущий Хам».