Тени Донбасса. Маленькие истории большой войны - Олег Юрьевич Рой

Отец Арсена жив. Каждый день они надеются, что он жив. Каждый день ждут его весточки оттуда. Там — это совсем недалеко, на машине доехать можно. Но там — совсем другое дело, там идет непрекращающаяся битва. Раньше война была прямо здесь, каждый день, теперь — понемногу отступает. Каждый день, каждый час отступает благодаря нашим ребятам. Каждый метр этой войны, которую гонят наши бойцы прочь от мирных домов, пропитан кровью. Вчера союзные силы подавили артиллерию врага в Авдеевке. После нескольких недель самых сильных и интенсивных обстрелов за весь период войны пушки нацистов наконец замолчали.

— Мама, а мы уже умерли? — спрашивает Арсен. Он знает, что нет, но ему очень нужно говорить. За сутки все изменилось, мир будто стих, и мальчику, еще недавно засыпавшему под колыбельную канонады, просто нужно сейчас говорить.

Ольга смотрит в окно. За окном зима, но снега нет. Детская площадка, кусты сирени. Она надеется увидеть, как цветет сирень, вновь. Только уже под мирным небом.

— Нет, конечно, — отвечает она тихо. Здесь все говорят тихо — словно враг, притаившийся на горизонте, может услышать. — Почему ты так решил?

— Очень тихо, — серьёзно говорит Арсен. — Так тихо уже очень давно не было.

Действительно, эта ночь очень тихая. Не слышно канонады, не слышно прилётов. Ольга боится загадывать, но твердо верит — это теперь новая жизнь. Это теперь навсегда. И Арсен верит. И даже не боится — он ужасно храбрый, весь в отца. Ольга притягивает мальчика к себе. Они немного молчат вместе.

— Это потому, что мы прогнали врагов, — медленно произносит Ольга. Точно пробует слова на языке.

— И папка вернется? — тут же спрашивает мальчик. Он так долго ждал, когда сможет задать свой вопрос. Самый главный вопрос в его жизни: папка вернется? У него есть друзья, к которым отец не вернется уже никогда.

Это очень тяжело. Это почти невозможно объяснить такому большому, но все еще маленькому человеку, что война не заканчивается, как только прекращаются обстрелы. Откуда ему знать? Он не видел мира без войны. Он не знает, как это бывает, когда заканчивается война. Да и сама Ольга… Еще не знает, но ждет так же горячо, как и сын. Однажды война закончится, и он вернется домой — тот, что храбрее всех. Отец ее ребенка. Мужчина с большой буквы.

— Уже скоро, сынок. Еще немного осталось. Сначала папка добьет врага, чтобы тот никогда больше не вернулся. — Ольга говорит увереннее. Слова становятся твердыми, почти ося-

заемыми.

Арсен кивает. Это он понимает. Он так долго ждал — целую жизнь. Подождет и еще немного. Главное, чтобы враг ушел навсегда. Он не знает отца, который ходит с ним на рыбалку. Не знает отца, который держит его на плечах в День Победы, который разводит костер у палатки в лесу, рубится с ним в шашки, сидит на трибуне, пока Арсен играет свой футбольный матч в школьной команде… Сколько еще всего он не знает про своего отца.

Но Арсен знает отца-героя, который бьется на фронте — бьется за лучшую жизнь для них самих, их родственников и друзей, для всех жителей окровавленного, но несломленного Донбасса. Бьется за мирную жизнь. За самую обычную жизнь. И битва его продолжается. Отец нужен им с мамой, но и на фронте он тоже нужен — куда же без папки? Там без папки никак нельзя, ведь он самый храбрый.

И Арсен подождет. Он знает, что отцовское дело важнее всех прочих дел на свете. И он будет ждать столько, сколько нужно, потому что верит, что однажды в донецком небе расцветёт салют в честь Победы — той, что уже была, и той, что еще только будет. И они с отцом будут вместе стоять, задрав головы в небо, и его рука будет лежать в твердой и большой отцовской руке. Так обязательно случится.

Пабеда

Тетя Наташа скоро придет. Если ничего не случится, конечно. Но тетя Наташа — она такая правильная, с ней никогда ничего не случается. Она всегда приходит вовремя, ни разу даже не опоздала, всегда на ней идеально выглаженная блузка с чуть повыцветшими розами, строгая коричневая юбка — всякий раз одна и та же.

Мишка ставит чайник. Забирается на табуретку и вытаскивает чашки. Немного варенья — бабушка упрямо варит его каждый год. Чуть-чуть сахара в сахарнице. Мишка с сахаром не любит, бабушка экономит, а правильная тетя Наташа говорит, что сахар для здоровья вредный. Но ритуал есть ритуал. Если есть гостья, значит, должны быть чай, варенье, сахарница и салфеточки — бабушка сама их крючком вязала.

Бабушка вообще мастерица. Она уже не так хорошо видит, но все равно вяжет. Что угодно может: распустит старый свитер — будет Мишке кофта теплая, а из остатков — варежки с носками. Петля за петлей, петля за петлей, пропустила — распусти, и опять, упорно, спокойно — петля за петлей. Иногда это помогает не сойти с ума. Если есть бабушка, должны быть спицы и клубок. Когда совсем становится невмоготу от ужаса, который делают люди с людьми, только привычные ритуалы помогают удержаться и осознать, что ты все еще живой — просто кто-то устроил этот ад на земле.

Тетя Наташа приходит вовремя. Ставит туфли в обувницу, моет руки. Присаживается на табуретку, разглаживает юбку.

— Ну что, Мишка, не передумал?

Мишка упрямо мотает головой. Тут как раз бахает. Но Мишкина рука, разливающая чай из чайника в советский сервиз — бабушка сберегла! — не дрогнет.

— Это далеко, — сообщает Мишка со знанием дела.

— Может, все-таки поедешь со мной?

— А как же я Бабаню оставлю? — вскидывает на нее глаза Мишка. Глаза у Мишки голубые — что вода в озере, прозрачные, чистые. Взгляд их твердый, до самого сердца проникает. Тетя Наташа отводит взгляд. Ей сложно сказать правду.

Бабаня — это Анна Анатольевна. Бабушка Аня. Мише, правда, она никакая не бабушка. Просто соседка дяди Толика. Когда Мишке было полтора, его родители умерли. Умерли во сне. В их дом попал снаряд, они даже ничего и не поняли, просто умерли. Не самая ужасная смерть по сравнению с тем, что случается, когда фашисты приходят убивать. А Мишка выжил — чудом. Он спал в своей кроватке, и плита, раздавившая родителей, лишь смяла-выломала деревянные прутья с одной стороны.

За окном раздается еще один взрыв. Чуть ближе. В Киевском районе стреляют чаще других. Тетя Наташа смотрит в окно. Потом на Мишку.

— Что ты