Быть или казаться? - Сергей Львов

Некогда в старых цеховых уставах особо строгие кары были предусмотрены за нарушение правил при исполнении невидимых частей изделия, например скрытых креплений седла. И это понятно: скрытый брак в седле, панцире, мече мог стоить заказчику жизни, а мастеру — репутации. Способы производства ремесленной мастерской, изготовлявшей пергамент во Франции, ткавшей сукно в Италии, ковавшей кольчугу в России, гарантировали безупречность материала и безукоризненность работы. Клеймо мастера было твердо обеспеченным векселем!

Духовные ценности, созданные предшествующими эпохами, среди них заветы мастерства, не погибают, не должны погибать бесследно. Они входят составной частью в духовное богатство других эпох. Мы не хотим и не должны расставаться с представлением об имени артиста, ученого, писателя, художника, переводчика, наборщика, корректора, переплетчика как о гарантии, что все, на чем и под чем стоит его подпись или клеймо, выполнено на высшем, доступном ему уровне совершенства. Работники науки, искусства — люди творческие. Они могут и ошибаться, и заблуждаться. Но не имеют права халтурить, работать вполсилы. И уж конечно, браться за дело, которое не уважают. Качество любой работы — категория нравственная. Как в сфере создания духовных ценностей, так и во всех остальных.

Митрофаны и шарлатаны

Столовая научной библиотеки. У людей, которые бывают здесь, — высшее образование. У многих — ученые звания и степени. К буфету подходит молодой человек, с иголочки одетый, по моде причесанный, холеный. Жизнерадостно осведомляется у тех, кто стоит в очереди:

— Кто крайний?

Получив ответ, замечает знакомого и говорит:

— Уже покушал? А я еще не питался. Чего не звонишь? Ну, будь! Днями звякну и заскочу! Передавай привет супруге.

Распрощавшись, он обратился ко мне:

— Сколько время?

Я ответил, но, признаюсь, улыбки не сдержал. Рассмешило противоречие между тем, как молодой «научный работник» выглядел, и тем, как он говорил. Между тем, каким он на первый взгляд казался, и тем, каким он очевидно был: плохо знающим родной язык, глухим к нему и безразличным. Что ни фраза, то ошибка. Человек, замыкающий очередь, называется не «крайним», а «последним». Мнение, что слово «последний» в подобном и сходных случаях звучит обидно, — вздор! Его еще Чехов высмеял. Слово «кушать» — подобострастно. В слове «звонишь» — ударение не на первом, а на последнем слоге. «Передавай привет» вместо «передай», «звякну» вместо «позвоню», «супруга» в обиходной речи вместо «жена» — признаки малограмотной речи.

Холеный, довольный собой посетитель столовой для научных работников заметил мою улыбку. Проверил, но расстегнулись ли у него пуговицы, не съехал ли галстук, не растрепались ли волосы, нашел, что все в порядке, и удивленно поглядел на меня. Меня же насмешил не его облик (тут все было сама корректность), а его речь. Она вопияла о некультурности и наводила на грустные размышления о том, как он творит свои статьи, как пишет диссертацию, как — страшно подумать! — выступает на конференциях и симпозиумах, представляя, чего доброго, отечественную науку.

По торжественной мраморной лестнице, которая ведет в научные залы, мы поднимались одновременно. В какой зал он направит свои стопы? В зал гуманитарных наук! Это гуманитарий?! Кто же он? Только бы не филолог! Ну, а если историк, философ, социолог? Любое из этих предположений казалось оскорбительным для науки, которой он себя посвятил, не одолев грамматики, фонетики и стилистики родного языка. Однако, окажись он специалистом в области технических наук, все равно за него стыдно.

Я забыл бы эту встречу, если бы знакомая машинистка не рассказала мне доверительно, что у нее с некоторых пор появились выгодные заказчики. Она берет с них вдвое, а то и втрое. Они не только охотно переплачивают, но еще и пылко благодарят ее, дарят цветы, шаркают ножкой. И есть за что! Она исправляет в их курсовых, дипломных и даже диссертационных работах орфографию, расставляет знаки, «причесывает» стиль.

Один из таких заказчиков, расплачиваясь, проникновенно сказал ей:

— Категорическое вам спасибо! Внешняя форма работы играет теперь большое значение!

Слышал бы он, с какой презрительностью и превосходством повторила его фразу эта женщина! Со школьных лет она твердо знает, что «играть» можно «роль», но никак не «значение». Она привыкла, если не уверена, как писать, заглянуть в «Орфографический словарь» да в один-другой справочник, которые у нее всегда под рукой. Для ее заказчиков эти нехитрые пособия — книги за семью печатями.

— Как же ему не благодарить меня категорически, когда он пишет «координальная проблема», но зато «каординировать»!

Возраст ее клиентов, которые не в ладах с грамматикой, от двадцати до сорока лет. Для малограмотности у них оправданий нет. И быть не может.

Мне приходилось в годы студенчества слушать многих прекрасных лекторов. Но чаще вспоминается лектор, о котором этого никак не скажешь. Он был славный, добрый человек. Но как он говорил! Его изречения записывали и цитировали. Неравнодушный к мифологическим образам, наш лектор не в шутку, а всерьез объявлял, что некто вынужден заниматься «сизовой работой», имея в виду «сизифов труд». Он же утверждал, что у некоего общественного установления прошлого века было «четыре ахиллесовых пяты». Упоминал «гордееву петлю», подразумевал «гордиев узел». Ударения в словах расставлял фантастически. Трагикомическое косноязычие приоткрывало биографию: учение, которое началось поздно и шло урывками. Ошибки в его речи объясняются временем и судьбой.

Но клиенты моей знакомой машинистки, современные дипломанты и диссертанты, чем оправдаются они?

…Мне часто присылают на отзыв рукописи начинающих авторов. У всех — законченное или незаконченное высшее, минимум полное среднее образование. Но многие из этих рукописей поражают недостаточной грамотностью. Недостаточной не только для литературного произведения, но и для школьного сочинения, для частного письма.

Принадлежи эти писания людям, которым суровые жизненные обстоятельства помешали учиться, тогда оно было бы понятно и отчасти простительно. Но тоже лишь отчасти. Потому что каждый, кто решил в наше время заниматься литературным трудом, а также и научной работой, да тут никаких оговорок не нужно, каждый обязан во что бы то ни стало овладеть родным языком, его правилами и исключениями, тонкостями, сложностями, в которых выявляется живая жизнь языка. Если знаешь, что нетверд в родном языке, не пожалей сил и времени, чтобы избавиться от малограмотности и косноязычия.

В этой книге я уже вспоминал своего друга — ленинградского рабочего, начинающего литератора Бориса Ивановича Богданкова. В годы войны жил он вдалеке от родного города, в эвакуированном детском доме. Позже ему не удалось закончить даже неполной средней школы. Работал он на Севере, в геологической экспедиции. Тут я процитирую его книгу «Лед и пламя»:

«В шестой класс я пошел, когда мне перевалило за тридцать… что же… меня заставило… отправиться в школу? Стыд!

Это было в экспедиции. Как‑то мне пришлось писать объявление. Эка невидаль — объявление! Взял да написал. Вывесил его в столовой и, довольный, возвратился домой. И вдруг прибегают девчата-минералоги и приносят мне мое объявление. Они увидели в нем грубые ошибки и, чтобы спасти автора от конфуза, поспешили снять.

Этот случай заставил меня не только покраснеть, но и серьезно задуматься. А когда задумался, решил возвратиться в Ленинград, пойти учиться».

Взрослый человек устыдился недостаточной грамотности, стиснул зубы, круто переменил свою жизнь, сел за парту и закончил школу, работая при этом в мартеновском цехе. Мы долго переписывались с Борисом Ивановичем. Его письма были не просто безукоризненно грамотны, в них — прекрасное чувство родного языка, отточенное вдумчивым чтением, долгой работой, упорными упражнениями. Но стыд, испытанный моим другом, несмотря на все причины, которыми он мог бы оправдать прошлую недостаточную грамотность, многим, к сожалению, неведом.

Знакомлюсь с рукописью, присланной в редакцию автором, не знавшим и сотой доли трудностей, испытанных человеком, о котором я только что рассказал. А в ней такие вот «написания»: «дикоративные собаки», «охлОди свой пыл», «облАкотился», «непосебе», «мЕндальные пирожные» и так далее, и так далее, и так далее. Особенно буйна орфография в словах иноязычного происхождения: «тамбОр», «эКскОлатор», «анОнас»… Ее автор не различает смысла слов «благотворный» и «благотворительный» и пишет: «жена способна на благотворительное воздействие». В рукописи сотни грубейших ошибок. Но всего удивительнее, кто и о чем написал эту повесть!

Написал повесть — я глазам своим не поверил — литературный сотрудник одной из столичных редакций. Повесть была автобиографической. Ее главный герой — начинающий журналист, в недавнем прошлом студент. Любопытно, каким видел себя этот человек. А видел он себя талантливым и неотразимым. Сугубо современным, вызывающим восторг окружающих, зависть не столь блестящих мужчин и поклонение женщин.