Стена - Марлен Хаусхофер

Конечно, есть груда дел, с которыми мне пока не справиться, но я ведь только в сорок лет сообразила, что у меня есть руки. Нельзя требовать сразу слишком многого. Главным достижением могла бы стать дверь в новый хлев для Беллы. Плотницкое дело до сих пор мне не дается, зато я ловко справляюсь с землей и с уходом за животными. Мне всегда нравилось все, связанное с животными и растениями. Только никогда не представлялось случая развить эту природную склонность. И такая работа нравится мне больше всего. Всю рождественскую неделю напролет я пилила и колола дрова. Прекрасно себя чувствовала, спала глубоко и без сновидений. В ночь на двадцать девятое декабря сильно похолодало, пришлось бросить возню с дровами и вернуться в дом. Я утеплила двери и окна в доме и в хлеву полосками, отрезанными от старого одеяла. Хлев был добротной постройки, Белла пока не мерзла. Тепло держала и подстилка, сложенная в хлеву и над ним. Кошка холод ненавидела, ее круглая головенка обвиняла во всем меня. Она корила меня недовольными, попрекающими взглядами и жалобно требовала, чтобы я прекратила наконец это безобразие. Только Луксу холод был нипочем. Впрочем, он радовался любой погоде. Был только несколько разочарован, что я не хочу гулять в трескучий мороз, и все пытался выманить меня на небольшую прогулку. Я волновалась за зверей в лесу. Снега выпало больше чем на метр, травы не достать. У меня было два мешка каштанов, оставшихся от прошлогодней подкормки, я хотела сохранить их как неприкосновенный запас. Ведь может статься, что буду рада и конским каштанам. Однако держались сильные морозы, я начала колебаться и все вспоминала о мешках в спальне. Шестого января, на Трех Королей,[5] я не выдержала. Кошка продолжала глубоко презирать меня и поворачивалась ко мне полосатым задом, Луксу же страстно хотелось гулять. Я надела, что нашлось самого теплого, и мы с псом пустились в путь.

Был изумительный морозный день. Заснеженные деревья сверкали на солнце так, что глазам было больно, а снег сухо скрипел под ногами. Лукс помчался со всех ног в облаке сияющей пыли. Было так холодно, что перехватывало дыхание и при каждом вдохе кололо в легких. Я обвязала нос и рот платком и низко надвинула на лоб капюшон. Сперва направилась к тому месту, где подкармливали дичь. Там все было истоптано. Я похолодела, поняв, что в трудную минуту они все пришли, а кормушки оказались пустыми.

Внезапно я возненавидела голубой мерцающий воздух, снег и саму себя, потому что ничего не могла сделать для животных. В такой ситуации каштаны мои были почти что ничем. Чистое безрассудство расставаться с ними, и все же иначе я не могла. Ни минуты не медля, вернулась, вытащила оба мешка из кладовой, связала их вместе и потащила за собой по снегу. Лукса это мероприятие глубоко восхитило, подбадривая, он с лаем скакал вокруг меня. Всего-то и ходу было минут двадцать, но в гору и глубоким снегом, я совсем запыхалась, а руки окоченели, пока добралась. Опорожнила мешки в кормушку и показалась самой себе совершенно сумасшедшей. Было отчаянно холодно, я не решилась присесть и побрела поэтому дальше в гору. Всюду следы. Крупная дичь спустилась с гор вниз, к косулям. В сумерках они все придут к кормушкам и хоть раз наедятся досыта.

Кора на молодых деревцах обглодана, и я решила будущим летом припасти для дичи немного сена с лесной луговины. Принять решение было просто: до лета еще далеко. Правда, позже, выкашивая луговину, я судила об этом уже иначе. Как бы там ни было, теперь у меня всегда напасено столько сена, что в самом скверном случае я смогу подкармливать дичь целую неделю. Верно, умнее было бы не делать этого, дичь и без того неуемно размножается, но я просто не могу бросить животных на голодную смерть.

Четверть часа спустя почувствовала, что больше не в силах мерзнуть, и повернула к дому. Казалось, Лукс тоже не прочь вернуться, его восторг стремительно остывал. На обратном пути я наткнулась на косулю, почти полностью заметенную снегом. Она сломала заднюю ногу и не могла двигаться. Перелом очень тяжелый: сквозь кожу торчали обломки кости. Я знала, что немедленно должна положить конец ее мучениям. Косуля была молодая и сильно отощавшая. Ружья я не взяла и была вынуждена прикончить животное ударом складного ножа в затылок. Косуля неуверенно подняла голову, взглянула на меня, потом вздохнула, задрожала и рухнула на снег. Хороший удар.

Всего-то маленькая косуля, но дотащить ее до дома было страшно тяжело. Согрев руки, разделала тушу. Шкура заиндевела, но когда я распорола брюхо, оттуда поднялся парок. Сердце еще совсем теплое. Я положила мясо в деревянную кадку и отнесла в верхнюю комнату, там оно к утру превратится в лед. Луксу и Кошке дала печенки. Сама выпила только стакан горячего молока. Ночью слушала, как на морозе трещат деревья. Все время подкладывала дров, но зябла под одеялом и никак не могла уснуть. Иногда в печке стреляло полено. Я чувствовала себя больной. Я знаю, это оттого, что все время приходится убивать. Попыталась представить себе, что может чувствовать тот, кому убийство в радость. Не получилось. Волоски на руках встали дыбом, а во рту от отвращения пересохло. Вероятно, таким нужно родиться. Мне удалось научиться проделывать это по возможности быстро и сноровисто, но никогда мне к этому не привыкнуть. Долго лежала без сна в потрескивающей темноте и думала о маленьком сердце, которое в кладовке над моей головой превратилось в кусок льда.

Это было в ночь на седьмое января. Мороз держался еще трое суток, но каштаны исчезли уже на следующий день.

Я нашла еще трех замерзших косуль и олененка, кто знает, скольких я не нашла. После сильных холодов в котловину проникла волна теплого сырого воздуха. Тропинка к хлеву превратилась в гладкий как зеркало каток. Пришлось посыпать ее золой и колоть лед. Потом западный ветер сменился южным, он день и ночь свистел за стенами. Белла беспокоилась, я заходила к ней по десять раз на дню. Она мало ела, переступала с ноги на ногу и во время дойки болезненно вздрагивала. Думая о предстоящих родах, я впадала в панику. Как мне извлечь теленка из Беллы? Я однажды видела, как родился теленок, и примерно помнила, как оно было. Из материнского чрева теленка тащили двое здоровенных мужчин. Мне это показалось ужасным варварством, и было очень жалко корову, но, наверное, так и надо. Я же в этом ничегошеньки не понимаю.

Одиннадцатого января у Беллы случилось небольшое кровотечение после вечерней дойки, и я решила на ночь остаться в хлеву. Налила в термос горячего чая, приготовила крепкую веревку, шнурок и ножницы, а на плиту поставила таз с водой. Луксу непременно надо было идти со мной, но я заперла его дома: в хлеву от него одна суматоха. Я уже соорудила из досок маленькое стойло для теленочка и позаботилась о подстилке. Белла глухо замычала в знак приветствия, похоже, мое появление ее обрадовало. Я уповала на то, что теленок у нее не первый и имеется некоторый опыт по этой части. Потом я ее погладила и принялась увещевать. Начались схватки, и происходящее в собственном теле захватило ее. Она беспокойно переминалась с ноги на ногу и больше не ложилась. Казалось, мои уговоры ее успокаивают, вот я и повторяла ей все, что мне говорила в свое время в клинике акушерка. Все будет хорошо, уже недолго осталось, больно больше не будет, и все в таком роде. Я сидела в кресле, которое притащила из гаража. Потом принесла воды из дому, крутой кипяток, но у него будет время остынуть. От него шел пар, а мне было так муторно, словно я сама собралась рожать.

Девять часов. Ветер тряс крышу, меня начала быть нервная дрожь, и я налила себе горячего чаю. Я снова наобещала Белле, что роды будут легкими и на свет появится красивый крепкий теленочек. Она повернула ко мне голову, глядя терпеливыми мученическими глазами. Она знала, что я стремлюсь помочь, это придавало мне веру в себя.

Потом долго ничего не происходило. Я снова убрала навоз и сменила подстилку. Ветер улегся, вдруг стало совсем тихо. На маленькой плите ровным желтым светом горела лампа. Ее никак нельзя опрокинуть. Так много всего нельзя упустить из виду. Наверное, когда начнутся роды, света все равно будет мало.

Я вдруг смертельно устала. Болели плечи, голова на них не держалась. Больше всего мне хотелось лечь на чистую солому в стойле для теленка и уснуть. Я несколько раз засыпала и в ужасе просыпалась. У Беллы снова началось кровотечение, схватки усилились. Ее бока поднимались и опадали. Иногда она тихонько постанывала, а я ее успокаивала. Она немного попила. Ясно было, что дело потихоньку двигается. И вот наконец появилась мокрая нога, а сразу же за ней — вторая. Белла тужилась изо всех сил. Дрожа от волнения, я связала вместе маленькие каштановые ножки и потянула за веревку. Без толку. Ведь нет же у меня силы двух здоровенных мужчин. Я оглядела Беллу, и мне вдруг все стало ясно. Я точно представила себе, как в ней лежит теленок. Бессмысленно тянуть за передние ножки, голова будет отгибаться назад, а не идти вперед. Я вымыла руки и осторожно проникла в теплую утробу Беллы. Это оказалось тяжелее, чем я думала. Пришлось подождать, пока не кончится очередная потуга, а уж потом внедряться глубже. Мне удалось нащупать головку и обеими руками пригнуть ее. Следующая потуга стиснула мне руки, но головка пошла. Белла громко застонала и подалась в сторону. Я рванулась за ней, пригибая головку, пот заливал глаза. Руки свело от боли. Но тут головка вышла. Белла вздохнула с облегчением.