Стена - Марлен Хаусхофер

Я дождалась следующей потуги и потянула за веревку, тут теленок и появился на свет, да так неожиданно, что мне пришлось подскочить и поймать его. Я мягко опустила его на пол, пуповина уже оборвалась. Я положила малыша у передних ног Беллы, и она тотчас принялась его облизывать. Мы обе были счастливы, что так замечательно справились. Теленок оказался бычком, и мы произвели его на свет совместными усилиями. Белла без устали все лизала да лизала сыночка, а я восхищалась влажными кудряшками у него на лобике. Он был серо-коричневым — в мать, но, верно, станет немножко темнее. Уже спустя несколько минут он попытался встать на ножки, а Белла, похоже, от любви готова была слопать его. В конце концов я решила, что хватит уже вылизывания, подняла бычка и отнесла его в стойло. Белла могла просунуть туда голову и облизывать ему мордочку сколько влезет. Затем я дала ей теплой воды и свежего сена. Однако я знала, что на этом роды не кончились. Я была мокрая как мышь. Полночь. Уселась в кресло и выпила горячего чаю. Спать нельзя, я встала и принялась расхаживать по хлеву взад-вперед.

Через час Белла опять забеспокоилась, снова пошли схватки. На этот раз — всего несколько минут, вот уже вышел послед, и измученная Белла легла. Я все убрала, сменила подстилку и еще раз взглянула на теленка. Он уснул, зарывшись в солому. Я взяла лампу, заперла дверь и вернулась в дом. Меня встретил возбужденный Лукс, я рассказала ему, как было дело. Может, Лукс и не так силен в человеческом языке, но он отлично понял, что с Беллой случилось что-то хорошее, и успокоенно залез под свою печку. Я тщательно умылась, подкинула дров и легла.

Этой ночью я даже не услышала, как Кошка прыгнула ко мне на кровать, проснулась, только когда рассвело. Тут же отправилась в хлев. Когда отодвигала щеколду, сердце заколотилось. Белла как раз облизывала мордочку сына, это зрелище позволило мне вздохнуть с облегчением. Он уже крепко стоял на сильных ножках, я подвела его к матери и ткнула мордой в вымя. Он моментально сообразил, что к чему, и вволю наелся. Белла переступала с ноги на ногу, когда он бодал ее в живот круглой головенкой. Явно был смышленый малыш. Когда он наелся до отвала, я подоила Беллу. Молоко, желтое и жирное, мне не понравилось. Белла выглядела немного спавшей с тела и измученной, но я знала, что при хорошем уходе это скоро пройдет. По ее влажным глазам видно было, что она плавает в теплом блаженстве. Мне пришлось бежать из хлева, так странно стало на душе.

Южный ветер все не стихал, дождило. Потом из-за летящих облаков проглянуло влажное синее небо, по прогалине побежали черные тени. Я ощущала беспокойство и напряжение. Кошку же словно наэлектризовало. Когда я ее гладила, шерсть вставала дыбом и трещала. Она беспокоилась, бегала за мной с жалобным мяуканьем, тыкалась в руки сухим горячим носом и не хотела есть. Я уж испугалась, не заболела ли она какой-то неведомой кошачьей болезнью, но поняла наконец, что ей нужен кот. По сто раз на дню она убегала в лес, возвращалась и приставала ко мне с жалостными нежностями. Даже Лукс, почти неподвластный южному ветру, заразился ее беспокойством и бестолково носился вокруг дома. Ночью я проснулась оттого, что какой-то незнакомый зверь орал в лесу: ка-ау, ка-ау. Немного похоже на кота, но не совсем, и я забеспокоилась о Кошке. Ее не было три дня, я почти и не надеялась больше ее увидеть.

Погода переменилась, пошел снег. Я обрадовалась, поскольку чувствовала себя вялой и не могла работать. Теплый ветер сильно выбил меня из колеи. Я даже навоображала, что он пахнет тлением. А может, и не навоображала. Кто знает, что там оттаяло в лесу, замерзшее за зиму. Чудесно было не слышать больше ветра и смотреть на легкие снежинки, танцующие за окном.

Той ночью вернулась Кошка. Я зажгла свечку, а Кошка прыгнула ко мне на колени. Сквозь рубашку я почувствовала, какая у нее мокрая и холодная шерстка, и обняла ее. Она все мяукала и мяукала, рассказывая, что с ней приключилось, и тыкалась мордочкой в мой лоб; мяуканье выманило из-под печки Лукса, и он радостно ее обнюхал. Наконец я встала и подогрела им обоим немножко молока. Кошка страшно оголодала, взъерошенная шерсть выглядела ужасно — точь-в-точь как тогда, когда она плакала под дверью. Я одновременно смеялась, хвалила и бранила ее, а Лукс, будучи удостоен дружеского бодания головой, пришел в совершенное недоумение. С Кошкой определенно приключилось нечто из ряда вон выходящее. Вероятно, Лукс понял больше меня, во всяком случае, речь явно шла о приятных событиях, поскольку он умиротворенно отправился на боковую. Кошка же все не могла угомониться. Задрав хвост, она расхаживала туда-сюда, терлась о мои ноги и мяукала. Только когда я легла и задула свечу, она забралась ко мне в постель и принялась старательно умываться. Впервые за эти дни я успокоилась и расслабилась. Тихая зимняя ночь была приятной неожиданностью после завываний и всхлипываний ветра. Потом под довольное мурлыканье Кошки я уснула.

К утру снегу выпало на десять сантиметров. По-прежнему было тихо, мягкий белый свет заливал лужайку. В хлеву со мной нетерпеливо поздоровалась Белла, требуя, чтобы привели ее голодного сынишку. Он рос и креп день ото дня, а впалые бока Беллы уже немного округлились. Скоро ничто не будет напоминать о ветреной январской ночи, когда мы произвели на свет бычка.

Оба были поглощены друг другом, я же чувствовала себя несколько потерянной и лишней. Я поняла, что завидую Белле, и поспешила убраться из хлева. Там я нужна теперь лишь для того, чтобы кормить, доить и убирать. Как только за мной закрывалась дверь, полутемный хлев превращался в островок счастья, нежности и теплого дыхания. А мне лучше чем-нибудь заняться, чем об этом раздумывать. Сена в гараже оставалось мало, и после завтрака мы с Луксом отправились в ущелье за сеном. Изможденная, с тусклой шерстью, Кошка лежала на моей кровати и спала беспробудным сном.

Я дважды сходила за сеном с утра, столько же раз — после обеда и на другой день — тоже. Было не холодно, иногда сыпал сухой снег. Безветрие. Как раз такая зима, какую я люблю. Лукс, устав наконец носиться туда-сюда, и носа не казал из-под печки, Кошка тоже спала день-деньской, просыпаясь только поесть да немножечко прогуляться ночью. Сон был ей лекарством: глаза очистились, а шерстка снова заблестела. Она казалась совершенно довольной, и я стала подозревать, что незнакомый зверь в лесу оказался котом. Я окрестила его господином Ка-ау Ка-ау и представляла себе страшно гордым и отважным, ведь иначе ему бы в лесу не выжить. Но появление котят меня не радовало, они наверняка принесут мне новое горе. Тем не менее за Кошку я была рада.

Так много всего стряслось за последнее время. Погибла Жемчужина, родился маленький бычок, Кошка нашла кота, замерзали косули — для хищников зима была сытой. Я же так много пережила, что безмерно устала. Я лежала на лавке и, закрывая глаза, видела снежные горы на горизонте и белые снежинки, что садились мне на лицо светло и тихо-тихо. Не было ни мыслей, ни воспоминаний, только большое тихое снежное сияние. Я знала, что одинокому человеку такие мысли опасны, но не было сил противиться.

Лукс не желал оставлять меня в покое. Он все подбегал и тыкался носом. Я с трудом повернула голову и увидела, как в его глазах тепло и требовательно сверкает жизнь. Вздохнув, встала и принялась за привычные дела. Теперь нет больше Лукса, нет моего друга и стража, а желание раствориться в белом покое, где не будет боли, порой крайне велико. Я вынуждена сама следить за собой и быть к себе строже, чем прежде.

Кошка глядит желтыми глазами вдаль. Иногда она внезапно возвращается ко мне, ее глаза вынуждают меня протянуть руку и погладить круглую головку с черным «М» на лбу. Кошка мурлычет, когда ей это приятно. Иной же раз мое прикосновение ей не нравится. Но она слишком вежлива, чтобы уклониться от него, она просто замирает под моей рукой и сохраняет полное спокойствие. А я медленно отвожу руку. Лукс всегда был вне себя от счастья, если я его гладила. Конечно, иначе он и не мог, поэтому-то мне и не хватает его еще больше. Он был моим шестым чувством. Когда он умер, у меня словно что-то ампутировали. У меня что-то отняли, и отняли навсегда. Не только когда я охочусь и ищу след, когда мне часами приходится карабкаться за подстреленной дичью. Не только, хотя жизнь из-за этого стала намного тяжелее. Самое скверное, что без Лукса я чувствую себя на самом деле одинокой.

После его смерти мне часто снятся звери. Они говорят со мной, как люди, во сне это вполне естественно. Люди, населявшие мои сны первой зимой, ушли насовсем. Их я больше вообще не вижу. Во сне люди всегда плохо ко мне относились, в лучшем случае — безразлично. Звери во сне всегда приветливы и полны жизни. Не думаю, что в этом есть что-то особенное, просто сразу видно, чего я всегда ждала от людей, а чего — от зверей.

Намного лучше было бы не видеть снов вообще. Так давно уже живу в лесу, мне снилось столько людей, животных и разных разностей, но стена — ни разу. Всякий раз, как иду за сеном, я гляжу на нее, то есть я гляжу сквозь нее. Теперь зима, деревья и кусты голые, и я вновь ясно вижу домик. Когда лежит снег, разницы почти не заметно, бело и тут и там, лишь с моей стороны — следы тяжелых башмаков, тех, что на мне.