Стена - Марлен Хаусхофер

После его смерти мне часто снятся звери. Они говорят со мной, как люди, во сне это вполне естественно. Люди, населявшие мои сны первой зимой, ушли насовсем. Их я больше вообще не вижу. Во сне люди всегда плохо ко мне относились, в лучшем случае — безразлично. Звери во сне всегда приветливы и полны жизни. Не думаю, что в этом есть что-то особенное, просто сразу видно, чего я всегда ждала от людей, а чего — от зверей.

Намного лучше было бы не видеть снов вообще. Так давно уже живу в лесу, мне снилось столько людей, животных и разных разностей, но стена — ни разу. Всякий раз, как иду за сеном, я гляжу на нее, то есть я гляжу сквозь нее. Теперь зима, деревья и кусты голые, и я вновь ясно вижу домик. Когда лежит снег, разницы почти не заметно, бело и тут и там, лишь с моей стороны — следы тяжелых башмаков, тех, что на мне.

Стена настолько стала частью моей жизни, что иногда я неделями не вспоминаю о ней. А если и вспомню, она кажется мне не страшнее кирпичной стенки или садовой ограды, что мешает пройти. Да и что в ней такого? Предмет из вещества, состава которого я не знаю. Таких предметов в моей жизни всегда было более чем достаточно. Стена заставила меня начать абсолютно новую жизнь, но по-настоящему меня волнует то же, что и раньше: рождение, смерть, времена года, рост и распад. Стена просто такая штука, не живая и не мертвая, мне нет до нее, по сути, никакого дела, вот она мне и не снится.

В один прекрасный день придется ею заняться, потому что я не хочу оставаться тут навсегда. Но до тех пор не желаю иметь с ней никаких дел.

С нынешнего утра я убеждена, что никогда больше никого не встречу, разве что кто-нибудь остался в горах. Если бы снаружи еще были люди, они бы давным-давно прилетели на самолетах. Я же вижу, что стену перелетают даже самые низкие облака. И они не ядовитые, а то меня бы уже не было на свете. Почему же не прилетают самолеты?

Мне бы следовало раньше сообразить. Не знаю, отчего я об этом не подумала. Где же разведывательные самолеты победителей? Или нет победителей? Не думаю, что когда-нибудь свижусь с ними. В общем-то хорошо, что я прежде не думала о самолетах. Еще год назад такая мысль повергла бы меня в глубокое отчаяние. А сейчас — нет.

Уже несколько недель с глазами у меня, кажется, не все в порядке. Вдаль я вижу отлично, но при письме строчки часто расплываются перед глазами. Это, наверное, из-за слабого света и из-за того, что писать приходится твердым карандашом. Я всегда гордилась своими глазами, хотя гордиться физическим преимуществом глупо. Никогда не могла представить себе ничего хуже слепоты. Может, я просто стану чуть более дальнозоркой и беспокоиться не о чем. Скоро снова мой день рождения. С тех пор как живу в лесу, не замечаю, что старею. Ведь нет никого, кто мог бы обратить на это мое внимание. Никто не говорит мне, как я выгляжу, сама же я никогда об этом не думаю. Сегодня двадцатое декабря. Буду писать, пока не придет пора весенних работ. В этом году лето будет не таким тяжелым, поскольку в горы я перебираться не стану. Белла, как в первый год, попасется на лесной луговине, и это избавит меня от дальнего трудного пути.

Февраль первого года в календаре совершенно пустой. Но кое-что я все-таки помню. По-моему, было скорее тепло и сыро, чем холодно. На лужайке травка зазеленела, пробиваясь сквозь желтые прошлогодние стебли. Ветер дул не южный, а теплый, западный. В общем, для февраля ничего особенного. Я радовалась, что дичь хоть немного поживится листьями и старой травой и переведет дух. У птиц дела тоже пошли на лад. Они держались вдали от дома, значит, во мне больше не нуждались. Только вороны хранили мне верность до прихода настоящей весны. Сидели на елках и ждали отбросов. Жизнь их протекала по строгим законам. Каждое утро в один и тот же час они оккупировали прогалину, долго кружили, взволнованно каркая, потом рассаживались по деревьям. А под вечер, когда начинало смеркаться, поднимались с криком над лесом и куда-то улетали. Понятия не имею, где они ночуют. Вороны ведут захватывающую двойную жизнь. Со временем я почувствовала к ним определенную симпатию и не могла понять, как это не любила их раньше. В городе они встречаются только на грязных свалках, поэтому они казались мне унылыми грязными созданиями. Здесь же, на блестящих елях, они стали совсем другими, и я позабыла старую антипатию. Нынче я каждый день жду их появления: я определяю по ним время. Даже Лукс к ним привык и оставил в покое. Он вообще привыкал ко всему, что было мне по душе. Он здорово умел применяться к обстоятельствам. Только для Кошки вороны остались постоянным источником раздражения. Взъерошив шерсть и скаля зубы, она сидела на подоконнике и глядела на них, прямо-таки впадая в ярость. Всласть назлившись, она мрачно укладывалась на лавке, чтобы во сне забыть злость. Недалеко от дома жила сова. С тех пор как появились вороны, она куда-то переселилась. Я ничего против совы не имела, но мы, судя по всему, ждали котят, и очень хорошо, что вороны ее прогнали.

К концу февраля состояние Кошки стало вполне недвусмысленным. Она потолстела и то дулась, то ластилась. Лукс ничегошеньки не понимал. Только получив здоровенную затрещину, он стал осторожнее и не приставал к своей капризной подружке. Забыл, стало быть, что однажды все уже было точно так же. В этот раз, конечно, Жемчужины не будет, оно и к лучшему. С уверенностью при таких разных родителях совсем ничего ждать нельзя. Вопреки гласу рассудка я радовалась котятам. Мысли о них отвлекали и занимали меня. Чем дольше становился день, чем ближе была весна, тем больше улучшалось мое настроение. Вообще зиму в лесу пережить невообразимо трудно, особенно в одиночку.

Уже в феврале я как можно больше времени проводила на улице. Свежий воздух утомлял и возбуждал аппетит. Прикинув запасы картошки, я поняла, что должна экономить, если хочу дотянуть до нового урожая. Семенная картошка в любом случае неприкосновенна. Пожалуй, летом опять придется питаться только молоком да мясом. Однако в этом году можно расширить картофельное поле. Картошку ела с кожурой, ради витаминов. Не знаю, так ли оно на самом деле, но сама мысль уже подбадривала. Через два дня на третий позволяла себе яблоко, а в промежутках жевала малюсенькие дички — они так вяжут рот, что потом не сделать глотка. Их-то хватит на всю зиму. У Беллы появилось столько молока, что бычку было всего не выпить, хватало даже сбить немного масла. Зимой с провизией легче, чем летом: мясо хранится намного дольше. Не хватало только овощей и фруктов. Не зная, сколько бычок должен сосать мать, я искала ответа по всем календарям, но ни словечка не нашла. Их-то писали для людей, знакомых с азами сельского хозяйства. Подчас незнание делало мою жизнь захватывающей. Я повсюду подозревала опасности, которых не смогу вовремя узнать. Я постоянно была готова к неприятным сюрпризам, и мне не оставалось ничего другого, как стоически сносить их.

Пока я давала бычку сосать вволю. Ведь все зависело от того, как быстро он станет большим и сильным. Понятия не имела, в каком возрасте бык уже может производить телят, но надеялась, что он сам своевременно сообразит. Отдавала себе отчет, что план мой несколько авантюрен, но мне не оставалось ничего, кроме как надеяться на его удачный исход. Я не знала, что получится в результате такого близкородственного скрещивания. Может, у Беллы вообще не будет теленка или родится уродец. Но об этом в календарях не было ни слова. Судя по всему, так не делалось — случать быка с его собственной матерью. Я не люблю блуждать в потемках и жить как Бог на душу положит, поэтому сохранять спокойствие мне было нелегко. Нетерпеливость всегда была одним из моих главных недостатков, в лесу я, однако, научилась до определенной степени обуздывать ее. Оттого что я буду ломать руки, картошка быстрее не вырастет и мой маленький бычок за одну ночь не станет взрослым. А когда он наконец вырос, мне иногда хотелось, чтобы он навсегда остался маленьким круглым теленочком. Задачи, которые он мне задавал, страшно осложняли жизнь.

Нужно было ждать да ждать. Здесь очень много времени, его не подгоняют тысячи разных часов. Ничто не гонит и не подталкивает, в лесу единственный источник беспокойства — я сама, до сих пор страдаю от этого.

В марте зима вернулась. Пошел снег, ударил мороз, лес за ночь превратился в стеклянный дворец. Но холод долгим не был, уже ведь пригревало солнце и с крыши капало. Дичи ничего не грозило, на южных склонах хватало проталин с травой и листьями. Той весной мертвых косуль я больше не находила. Когда светило солнце, мы с Луксом ходили в лес или носили сено с сеновала. Однажды я подстрелила ослабевшую косулю и заморозила ее. Наконец началась оттепель, несколько дней подряд шел дождь и дул сильный ветер. Из дома было видно только хлев — так низко висел туман. Я жила на маленьком теплом островке в сыром океане тумана. Лукс заскучал, грустно бродил от дома к прогалине и обратно. Я ничем помочь не могла, промозглая погода худо на меня действовала, я боялась простудиться. В горле уже першило, и начинался кашель. Но я не заболела, на следующий день все прошло. Куда хуже, что начались ревматические боли в суставах. Тут же опухли и покраснели пальцы, их было больно сгибать. Меня знобило, я принимала таблетки от ревматизма из запасов Гуго, мрачно сидела дома и мрачно представляла, как в конце концов совсем не смогу пошевелить руками.