Витязь в барсовой шкуре - Шота Руставели

24. Сказ о том, как вторично встретился Автандил с Тариэлем

Если месяц волоконце разовьет вдали от солнца,Смотрит ярко он в оконце, — если ж близко, бледен свет.Но бессолнечность для розы есть бесцветность, мгла угрозы.Как печальны наши грезы, если милых с нами нет.

Вот, расскажет песнопенье, как тот витязь в отдаленьеОтбывает, и кипение в горьком сердце, плач и стон.Едет, едет, обернется. Что, коль солнце, свет чей льется,Солнцем сердца там зажжется? В обомленьи меркнет он.

В полуобмороке млея, обессилел он, немея.Только слезы, не редея, льют, не видит ничего.Где же помощь? Где подмога? Только скорбь терзает строго.Он не видит, где дорога, конь куда несет его.

Говорит: «Моя златая! Без тебя изнемогая,Если будет мысль — немая, мысль — проклят ем назови.Сердце все к тебе стремится, хочет к милой возвратиться,Кто в любви, да подчинится он сполна своей любви.

До того, когда мгновенье принесет соединенье,В чем найду отдохновенье? Я б себя убил сейчас.Я б ушел из жизни вольно. Ты была бы недовольна.И тебе бы стало больно. Лучше слезы лить из глаз».

Молвит: «Солнце! Нежа очи, образ солнечной ты ночиПеред тем, кто средоточий есть единство, в бурях тишь.Ты, что всем телам небесным быть даешь в пути чудесном,За скитанием безвестным дай мне с нею быть. Услышь.

Для премудрых, в жизни сменной, образ бога ты нетленный.Помоги. Я ныне пленный. В кандалах железных я.Через горы и равнину я к кристаллу и рубинуПуть держу, — сам, бледный, стыну. Ранит близь и даль моя».

И «Прости» сказав покою, в плаче тает он свечою.Опоздать страшась, порою поздней едет между гор.Пала ночь, и звезды встали. Отдых в них его печали.С ней сравнил их в синей дали, с ними держит разговор.

Он до месячного круга молвит: «Страстного недугаОгнь ты шлешь. Любить друг друга ты велишь. Страдать, любя.И бальзам даешь терпенья. С той, в ком лунное горенье,Дай мне с ней соединенье — через пламя — чрез тебя».

Ночь была ему услада. День лил в сердце капли яда.Словно отдыха средь сада, ждал, когда придет закат.Видит ключ, остановился. До журчанья наклонился.И опять он в путь пустился, не стремя уж взор назад.

В одиночестве так вдвое плачет тот, чей стан — алоэ.Хочет пищи все живое. Застрелил себе козла.Ел, зажарив. Стал бодрее. Лик воинствен, пламенея.Молвит: «Жизнь без роз беднее, и совсем не весела».

Все о нем не расскажу я, как он ехал там, тоскуя,То отраду в сердце чуя, то скорбя о гнете зол.И не раз глаза краснели. Но уж путь дошел до цели.Вон пещеры засерели. Прямо к входу он пошел.

Вон Асмат. К нему душою рвется. Хлынули струеюСлезы. Радостью такою не зажжется дважды взгляд.Витязь прочь с коня скорее. Обнял. Сердцу веселее.И целует. Если, млея, ждет кто друга, встрече рад.

Он спросил ее: «Владыка где?». И слезы льются с ликаЮной девы. Горше крика безглагольная печаль.Молвит: «Чуть ты удалился, стал блуждать он, вовсе скрылся.Быть в пещере тяготился. Где он? В чем он? Скрыла даль».

Столь был витязь огорченный, словно был копьем пронзенный,Прямо в сердце. И к смущенной обратясь Асмат, сказал:«О, сестра! Как некрасиво лгать тому, в ком все правдиво?Иль он клялся — торопливо? Иль, поклявшись, он солгал?

Целый мир в ничто считал я. Клятву дал, ее сдержал я.В нем был мир, — и потерял я все, когда превратен он.Света нет мне никакого. Как он смел нарушить слово?Впрочем, что же? Рока злого властью весь я омрачен».

Дева молвила стыдливо: «Прав ты в этот миг порыва.Но суди же справедливо, — и в пристрастьи не вини —Сердце может обещаться, — клятву выполнить, не сдаться, —Сердце вырвано, — скитаться должен он, сжигая дни.

Сердце, дух и мысль — в слияньи. Сердца нет, — и те в скитаньи.Кто в том странном сочетаньи потеряет сердце вдруг,Он как вихрями носимый, от людей бежит, гонимый.Знал ли ты, какие — дымы, если пламени — вокруг?

С побратимом разлученный, прав ты в боли огорченной.Но какой он был взметенный. Как скажу о пытке той?Изменяют здесь слова мне. Возопить могли бы камни.Та видна была тоска мне, под моею злой звездой.

Еще не было сказанья о такой тоске страданья.Тут в скалу войдет терзанье. Влагу рек придашь ручью.Эта огненная пытка больше всякого избытка.А ума в любом не жидко, если кто другой в бою.

Как пошел он, так, сгорая, молвлю я: «Твоя сестра я.Автандил придет, — тогда я что ж отвечу, побратим?»Он сказал: «Коли придет он, здесь меня легко найдет он.Молви: «Брат твой, — близко ждет он». Клятву я сдержу пред ним.

Слово дал, не жди другого, не нарушу это слово.Буду ждать, хотя сурова пытка дней, что суждена.Коль умру, пусть похоронит, и свое: «Увы» обронит.Если жив я, значит, стонет дух, и жизнь уж неверна».

С той поры я и доныне все одна в моей кручине.Солнце было на вершине, и сокрылось там в горах.Вся исполнена отравы, увлажняю грустью травы.Дух безумья — дух лукавый. Я забыта смертью в днях.

Камень есть в краях Китая. Надпись там на нем такая:«Кто не ищет друга, — злая жизнь его, — себе он враг».Но зачем бродить по странам? Кто, как роза, был румяным,Ныне желтым стал шафраном. В путь к нему, — и всяких благ».

Витязь молвил: «Осуждая, что бранил его тогда я.Ты права. Но глянь, какая также в этом боль моя.Раб любви к рабу другому я бежал, уйдя из дому,Как олень, тая истому, до ручья стремился я.

Только он был сердцу нужен. С той, в ком нежный свет жемчужинС хрусталем, рубином дружен, был я счастлив без конца.И не мог быть с ней счастливым. Скрылся в беге торопливом.Богоравных тем порывом оскорбил, пронзил сердца.

Царь, кому я сын приемный, от кого мой свет заемный,Перед ним я вероломный, бросил в старости его.В самом сердце окровавлен, беглецом он там оставлен.Божий гнев здесь будет явлен. Ждать ли доброго чего?

В том, сестра, и тоскованье, что усердные скитаньяПривели не на свиданье. А спешил я день и ночь.К свету шел — и нет мне света. Он ушел — и там он где-то.Сердце лаской не согрето. Скорбь не в силах превозмочь.

Но уж больше нет досуга словом тешить здесь друг друга.Что ж, еще одна услуга: поищу и поброжу.Иль найду я побратима, или сам умру — и мимо.Знать судьба неотвратима. Что я богу сам скажу?»

Так сказал он, скорбно-строгий, и пошел своей дорогой.Миновал он скат отлогий. За скалой прошел поток.Тростниками — до равнины. Ветр такой, что в ветре льдины.Заморозились рубины. Упрекал он в этом рок.

И вздыхает он все чаще. «Бог всесильный, бог всезрящий.В чем же грех, меня чернящий? Разлучен с друзьями я.Для чего сюда заманен? О двоих я мыслью ранен.Сколь мой рок непостоянен. Да погибнет жизнь моя.

Друг мне прямо в сердце кинул роз пригоршню, — иглы вдвинул.Эту клятву он низринул. С ним я ныне разделен.Если с другом я судьбою разлучен, я с мукой злою.Друг иной передо мною обесчещен, посрамлен».

Молвил: «Это прямо диво: грусть и в умном говорлива.Ну чего ронять со срыва слез тот брызжущий ручей?А не будет ли виднее, поразмыслить, и скорееВ путь к тому, чей стан стройнее, чем взнесенье камышей?

Вот, обрызганный слезами, витязь кличет. Ищет днями.Ищет темными ночами. Вновь искать, кричать, чуть свет.Побродил он там на воле. Лес прошел, и дол, и поле.И не менее, не боле — трое суток. Вести нет.

И исканье тут не гоже, ни к чему. Он молвит: «Боже!В чем я грешен? И за что же так тобой наказан я?Боже, боже, эта пытка превзошла размер избытка.Буквы огненного свитка — мне ли? Правый ты судья».

Бледный витязь-привиденье говорил свои реченья,И взошел на возвышенье. На равнине тень и свет.В камышах там, у густого у куста, он вороногоВидит. «Он там. Никакого здесь сомненья больше нет».

Радость в витязе блеснула, сто в нем раз переплеснула.Сердце витязя скакнуло и притихло в тот же час.Роза — в красном сне богатом. Блеск стал блеск, агат — агатом.Мчится, ветром стал подъятым, не сводя горящих глаз.

Тариэля увидал он, как не думал, не гадал он.Лик был смертно бледен, впал он. Зачарованней, чем ночь.Воротник — весь лоскутками. Головою — кровь ручьями.Смотрит тусклыми глазами. Он шагнул из мира прочь.

Справа — лев лежал сраженный, меч, весь кровью обагренный.Слева, с шкурой испещренной, труп пантеры, бездыхан.Сам он, призраком могильным, слезы током льет обильным.В нем пожар огнем всесильным сердце жжет, и дик, и рьян.

Взор задернулся, туманен. К смерти близкий, лик тот странен.Видно, в сердце юный ранен. Витязь кличет, будит слух.Говорит ему о встрече. И припал к нему на плечи.И напрасно нудит к речи. Брат являет братский дух.

У объятого тоскою слезы стер своей рукою. Сел с ним.Речью огневою будит брата своего.«Сердце, что ль, в тебе остыло? Иль не знаешь Автандила?»Говорит о том, что было. Неподвижен взор его.

Было все — как повествую. Вот смягчил тоску он злую.Душу чувствует живую. К Автандилу — долгий вздох.И признал, и обнимает. Брата братски он лобзает.Мир других таких не знает, — мне живой свидетель бог.

«Брат», — сказал он, — «что, в чем клялся, что сдержать я обещался,Я сдержал, — не отлучался. А теперь, в томленьи дней,Ты оставь меня с тоскою. Буду биться головою.Как умру, покрой землею, тело скрой ты от зверей».

Витязь молвит: «В чем страданье? Злого хочешь ты деянья.Кто любил, тот знал сгоранье, схвачен огненной волной.Средь людей ты исключенье. Уклоняясь от мученья,Мысля самоубиенье, взят ты, что ли, сатаной?

Мыслишь — лучше, станет — хуже. Мудрый — дрожь не множит в стуже.Муж? Прилична стойкость в муже, и как можно реже плачь.Раз печаль идет волною, крепостною будь стеною.Кто в несчастьи, — он виною. Наша мысль для нас палач.

Мудрый ты, а изреченья мудрых ввергнул в небреженье.В чем есть мудрость, в чем свершенье? Тосковать среди зверей?Помираешь из-за милой, — а себя сокрыл могилой.Будто слаб, — когда ты с силой. Раной тешишься своей.

Кто ж любил, не знав сгоранья, ярких пламеней касанья,Кто о ком-нибудь терзанья не прошел, в огне часов?Молви словом достоверным: что здесь было беспримерным?Не лети же легковерным. Роз не встретишь без шипов.

Молвят розе, в час цветенья: «Почему с шипами рденье,И прекрасной нахожденье не свершится без беды?»Роза дать ответ умела: «Сладость — с горьким, с духом — тело.Коль любовь подешевела, то — сушеные плоды».

Если так цветок бездушный мыслит, мудрости — послушный,Где же ты прием радушный встретишь сердцу без борьбы?Жатву радости без горя, в мире с дьяволом не споря,Не сберешь ты. В приговоре наших дней — устав судьбы.

Слушай, что тебе скажу я: на коня — и не тоскуя,В путь иди, с тобой пойду я. Не веди свою межу, —Лишь свою, с своим советом. Скорбь дана нам здешним светом.Верь, что прав я в слове этом. А уж лести не скажу».

Тариэль сказал: «Немею, брат мой. С той тоской моею,Вряд ли дать ответ сумею. Обезумленный, я глух.Видит так твое сужденье, что легко терпеть мученье.Ныне — смерти приближенье. Вот уж я почти потух.

Да, конец земному краю. И о ней я умоляю.С нею здесь не встречусь, знаю. Но любовного огняСвет живет. Здесь — разделенье, там — восторг соединенья.Да приходит погребенье. Бросьте землю на меня.

Как любимую любимый не увидит через дымы?Мы в ином соединимы. К ней светло пойду туда.Встречу, встретит. В миг свиданья будет сладостным рыданье.Против слова увещанья, сердца слушайся всегда.

Вот мое постановленье: смерти чую приближенье.Умираю, нет сомненья. Что тебе до мертвеца?Коль в живых мне оставаться, нужно с разумом расстаться.Птицы к душам вверх стремятся, — так и тело ждет конца.

Что сказал ты, речи друга понимать мне нет досуга.Полн душевного недуга, вижу смерть, она близка.Жизнь лишь беглое мгновенье. К миру только отвращенье.Мне с землей соединенье. В ночь ведет моя тоска.

Мудрый! В чем есть мудрость эта? От безумца ждать ли света?Сам будь полон я совета, твой совет бы взял, не лгу.Роза — в солнце. Солнце тает, — роза в грусти увядает.Друг меня да покидает. Уходи. Уж не могу».

Автандил к нему с другою речью доброй и живою.«Нет, клянусь я головою. Делать этого нельзя.В том не лучшее свершенье — пожелать уничтоженья».Но напрасны убежденья. Слово падает, скользя.

Наконец сказал: «Прекрасно. Если речь моя напрасна,Если внемлешь безучастно, что ж мне слово длить сейчас.Смерти хочешь? Без ошибки смерть придет.Мгновенья зыбки. Вянут розы и улыбки. Вянь». Блеснул слезою глаз.

«Лишь одно мое моленье ты сверши. Есть где-то рденьеРозы, — есть агатов мленье, — от всего укрылся я.Поспешил, всего лишился. И с царем я разлучился.От меня ты отделился. В чем же радость есть моя7

Не отвергни же сурово, а мое исполни слово:Раз еще тебя я снова пусть увижу на коне.Ты души был, ворожащим, похитителем блестящим.Не уйду же я грустящим. В этом будь послушен мне».

«На коня!» И для моленья уж не нужно повторенья.Знал он сердцем без сомненья: не дружна с конем печаль.Тот тростник до конской шеи склонит лик, — и веселее.Радость в той была затее. Уж не рвутся стоны в даль.

Молвил грустный: «Я поеду. Дай коня». В душе победуЧует тот. Идет по следу. Помогает сесть в седло.Он его не нудит ныне. Едут вместе по равнине.Гибок стройный. И в кручине стало легче и светло .

Говорит. И блещут зубы. И коралловые губыЗнают речи, что не грубы, а уходят прямо в слух.Стал бы юным тут и старый, слыша слово в свете чары.И смиряются пожары. И не так печален дух.

Есть гашиш и для печали. Розы бледно увядали, —Видит витязь, ярче стали. Радость — зелье для ума,Для безумья — жалоб вздохи. Ну, дела не так уж плохи.Были разума лишь крохи, а теперь светлеет тьма.

И гуторят эти двое. Молвит слово он прямое:«Изъясни мне, что такое на руке там на твоей.Это нежной той запястье, кем ты ранен? Что ж в нем счастье.Над тобою полновластье? Расскажи, — потом убей».

Молвит тот: «В чем есть сравненье несравненного виденья?В этом жизнь, восторг, мученье. Это лучше мне, чем мир.Что земля, вода, деревья! Что людские все кочевья!В этом скрыта чара девья. Только с этим сердцу пир».

Тот сказал: «Я мыслил верно. Ты ответил беспримерно.Но и я уж достоверно льстить не стану пред тобой.Бросить так Асмат — злосчастье больше, если то запястьеПотерять. Быть без участья — выбор худший, не худой.

То запястье золотое драгоценщик сделал в зное,И остыло неживое, и бездушна в нем игра.Для Асмат — отъединенье. Вот так верное сужденье.Но с твоей в ней есть сплетенье. И она твоя сестра.

Связь меж нею и златою, для кого была слугою.Чрез нее и та с тобою, а прекрасна и она.Между ними единенье. Что же, ей лишь небреженье?Ну, шабаш. Твое сужденье — глубина совсем без дна».

Тот ответил: «Справедливо. Речь твоя вполне правдива.Жаль Асмат. Без перерыва скорбь. Душой она с Нэстан.И меня все зрит такого. Жить уж я не думал снова.Ты терзанья огневого боль смягчил, но все — туман».

Но, Асмат воспоминая, едет к ней. И речь живаяМежду братьями — как стая птиц в час утренней поры.Как скажу им восхваленья? Зубы — жемчуг, губы — рденье.И змея, оцепененье сбросив, смотрит из норы.

Витязь молвит: «Для тебя я, ум и сердце раскрывая,С ними душу отдавая, всем пожертвовать готов.Но не будем трогать рану. И указывать не стану,Что подобен клад обману, если спрятан меж кустов.

Так и мудрость, если ею сам я править не умею.Скорбен? Все ж тоской своею не обрежь теченье дней.Смерть придет и не обманет. Роза сразу не завянет.Бог позволит, — солнце глянет, лишь уверуй и посмей».

Грустный молвит: «То ученье сколь достойно разуменья.Умный любит наставленье. Даже глупый им пронзен.Но и мудрость светит скудно, если мне чрезмерно трудно,И тебе ведь с этим нудно. На укор твой удивлен.

Воск с огнем горячим сроден: Светит, — свет тот благороден.Но с водою он не сходен: в воду пал, и вдруг погас.Если в ком есть огорченье, он составит заключенье,Что в другом. Мое горенье мог бы ты понять сейчас.

Все, что было здесь со мною, расскажу тебе, не скрою.Правосуден будь со мною, поразмыслив обо мне.Ждал тебя я там сначала. Но пещера раздражала.В ней простора было мало. Я к равнине на коне.

Тростником мой путь измятым. Пробираюсь этим скатом.И с пантерой вижу льва там. Любовался ими я.Лик казался их влюбленным. Сразу стал я восхищенным.И лотом я был смущенным. Ужаснулась мысль моя.

Здесь на скате, над равниной, были двое те картинойДвух влюбленных, сон единый. Лев с пантерой был мне мил.И потом меж них сраженье, и борьба, и озлобленье.Он за ней. Того виденья вынесть — я не в силах был.

Раньше весело играли. В ссоре бешеными стали.Лапы резко ударяли. Смерть была им не страшна.Вдруг в пантере обомленье, словно в женщине смущенье.Лев погнался. Раздраженья в нем кипучая волна.

Я не мог им любоваться. За любимой так погнаться?И терзать ее, и драться? Нет, такая удаль — срам.Меч блеснул мой обнаженный, и копьем он был сраженный.С головой своей пронзенной, он простился с жизнью там.

Меч я в сторону бросаю. Прыг к пантере, и хватаю, —Я обнять ее желаю, в честь моей, в ком все — мое.Но на то движенье веры — рев и когти мне пантеры.Это было мне — вне меры. Тут убил я и ее.

Я искал пожар тот страстный укротить. Порыв напрасный.И во мне тут вспыхнул властный гнев. Изранен весь мой лик.Хвать и в землю. Стихла злая. Вспомнил милую тогда я.Но душа — во мне. Страдая, разрешил я слез родник.

Видишь, брат мой, что со мною. Как же боль мою укрою?Жизнь мне бремя. Но судьбою присужден я длить мой час.Жизни нет, а жизнь все длится. Смерть прийти ко мне боится».Смолк. И слез поток струится. Сколь печален тот рассказ.

25. Сказ о том, как направились Тариэль и Автандил к пещере и как увидели они Асмат