Сеньор Виво и наркобарон - Луи де Берньер

– Ты только об этом и думаешь! – смеялась Аника, а про себя размышляла, что Вальедупар и Новая Севилья все-таки достаточно далеко от Ипасуэно. А пока выдумывала поводы, чтобы не пускать Дионисио туда, где он обычно появляется.

Заправила никаких болей в толстой рыхлой заднице не испытывал. Отсюда вопрос: быть может, боль в руке была чисто психосоматической?

28. Laslocas[26] (1)

Аника с Дионисио пили кофе в гостиной и смотрели телевизор. Дионисио сидел в мокрых брюках: почтенная кофеварка, излишне возбуждаясь, плевалась содержимым по всей кухне, и Дионисио попал под один судорожный выплеск. Аника счистила гущу и велела переменить брюки, а испачканные замочить.

– Хорошо, любимая, – сказал Дионисио. – Только сначала выпью кофе.

Аника привалилась к нему, положив голову ему на плечо и взяв под руку, и ни о чем в особенности не думала – разве о том, как хорошо сидеть вот так, положив голову ему на плечо и взяв под руку.

Дионисио зубами вытянул из пачки сигарету, щелкнул по ней языком, чтобы выпрямилась, и достал спичку из коробка. Поставил коробок на бок, прижал средним пальцем, большим и указательным зажал спичку и, чиркнув, зажег ее одной рукой.

– Мне нравится, как ты это делаешь, – сказала Аника; ловкий фокус внезапно усилил ощущение счастья.

Дионисио попробовал ее научить, но сначала коробок не хотел стоять на боку, потом улетел через всю комнату. На третий раз спичечная головка отломилась и, ведомая безошибочным инстинктом разрушения, описала пламенную дугу и приземлилась на диванной подушке.

– Матерь божья! – воскликнула Аника и, вскочив, заплясала по дивану, приговаривая: – Нет уж, лучше буду зажигать, как все люди.

В этот момент в Ипасуэно прибыла женщина по имени Фульгенсия Астиз; привлеченная мифом, она поклялась родить ребенка от Дионисио Виво. Весь путь от Буэнавентуры она проделала с одной котомкой, где лежали самые необходимые пожитки и несколько бутылочек с безотказным приворотным зельем. Фульгенсия добиралась на попутных грузовиках и джипах, избегая назойливых приставаний водителей с помощью образка с телом Христовым, который отпугивал насильников, и посредством внушительных мускулов, позволивших ей обезоружить мужчину с ножом и выйти из схватки победительницей, сломав обидчику нос. Фульгенсия Астиз остановилась в дешевых меблированных комнатах и целыми днями бродила по городу в поисках Дионисио, уверенная, что узнает его по наитию, как только увидит.

Но вечером выяснилось, что три женщины, с которыми Фульгенсия Астиз делила комнату, прибыли с той же целью. Завязался горячий спор: каждая отстаивала право первенства в вопросе рождения ребенка от Дионисио Виво, перечисляла собственные добродетели и распространялась о неизмеримой силе своей любви; затем дамы подрались. Бой шел по принципу «каждая против всех», образовался клубок, откуда торчали молотящие, царапучие конечности, летели плевки и доносились словечки, от коих покраснели бы уши самого невозмутимого закоренелого уголовника, что пожизненно обретается за решеткой. Когда весь пол был усеян вырванными клоками черных волос и сломанными ногтями, но Агустин из полицейского участка еще не прибыл утихомиривать потасовку, женщины упали друг другу в объятья, поклялись навеки стать сестрами и содействовать друг другу в поисках, а остаток вечера провели за составлением планов наполеоновской четкости и размаха.

Сообщницы расселись по кроватям и поведали, как почувствуют, что перед ними Дионисио Виво. Фульгенсия была убеждена, что узнает его по виду – он невероятно красив; другая женщина сказала, что однажды, когда изучала его письма в «Прессу», комнату заполнил слабый, но несомненный аромат гвоздик, и она точно узнает его по запаху. Третья сообщила, что, мечтая о постели с Дионисио, отчетливо слышала, как ураган срывает рифленое железо с крыш, а последняя поведала, что он явился в виде призрака, говорил с ней, и теперь она узнает его по голосу. Они купили в ратуше карту города и разделили его на четыре сектора, чтобы каждая в боевой готовности систематически прочесывала свою часть, пока местонахождение Дионисио не будет установлено. Когда он отыщется, они все явятся к нему и на коленях предложат свою совместную преданность.

Тем временем женщины тонкой струйкой наполняли Ипасуэно. Они прибывали отовсюду: приезжали антиохийки, известные своим фатализмом и неустрашимой волей к борьбе даже в отсутствие противостояния, бережно взлелеянными неврозами, нездоровым местным патриотизмом и неискоренимой склонностью произносить звук «с» еще гуще кастилийского. Появлялись работящие нариньийки, славившиеся ненормальной приверженностью традициям, политической страстностью, полной трезвостью, смущающим гостеприимством, упрямым сопротивлением всему новому, пока оно не превратится в старомодное, любопытной лексикой и манерой говорить словно через губу. Прибывали кундибоя-кийки с индейской внешностью, которых отличали напускная скромность и робкий взгляд оленьих глаз, жажда получать бессвязную и ненужную информацию, а также пылкая покорность. Приезжали самоуверенные уроженки прибрежных районов, известные склонностью к преувеличению, добродушием, наличием африканской крови в жилах, щедрым распутством, дурацким чувством юмора, душой нараспашку и манерой проглатывать между гласными согласные звуки, придающие речи осмысленность. И помимо нескольких случайных женщин из других стран (например, из Тибета, полагавших, что Анды являются подлинными Гималаями), приезжали сантандерианки. Это непреклонные и агрессивные женщины, которые в более спокойные времена посвящали себя территориальным тяжбам, таили обиды, поклонялись бессмысленной доблести и затевали дьявольские романы со смертью в самых жутких ее проявлениях. Численно они превосходили всех остальных, вместе взятых, ибо предсказывали верную гибель Дионисио Виво, хотели воочию видеть его героизм и присутствовать при убийстве, желали, чтобы рожденные от него дети, унаследовав его храбрость, погибли в такой же неравной борьбе.

К вышеупомянутым обобщениям можно добавить и национальные черты, присущие всем этим женщинам. Как известно, широта и долгота местопребывания нации значения не имеют, важна высота над уровнем моря: чем выше страна, тем менее общителен и доверчив, тем более подозрителен и замкнут ее народ. Впрочем, женщины все, как одна, не желали сравнений – каждая боялась, что сравнение окажется не в ее пользу, – и единодушно не любили ответственности из страха потерять свободу. Менее вспыльчивые, нежели испанки, они были способны на большую преданность, самопожертвование, стойкость и выдержку. Каждая непредвзято считала себя центром вселенной и потому находила чужую гордыню невыносимой. Их объединяло страстное нетерпение в достижении результата и столь сильная нелюбовь к технике, что поломка автобуса, в котором они ехали, даже в глуши, доставляла им огромную радость, потому что подтверждала справедливость их ненависти к машинерии.

Эти женщины обладали невероятным талантом с ходу оценить человека с объективностью бихевиориста, интуицией юнгианца и уверенностью ученого-логиста, выше всего ставя тех, в ком не было позы и наигранности. Ум их был острее крестьянского мачете и цепче колючек кактуса, что компенсировало их неприязнь к труду и позволяло в разбитом ими лагере приятно проводить время.

Но более того – они в полной мере проявляли дар национального характера: умение дружить и быть щедрым. Подарки циркулировали по лагерю с такой скоростью, что презент мог вернуться к первоначальной дарительнице через несколько часов, побывав в руках у каждой, а клятвы в вечной дружбе давались столь часто, что утомили святых, призывавшихся в свидетели. Подобно всем соплеменникам, эти женщины владели уникальным даром к месту цитировать стихотворные строки, и поскольку они пребывали в обществе друг друга непрерывно, их речь приобрела совершенный поэтический ритм.

Поначалу у женщин возникли сложности с размещением. Гостиниц как таковых не имелось, а малоприятные пансионы уже переполнились. Некоторые дамы приспособились к нищенской жизни и спали в подъездах и подворотнях, создавая угрозу здоровью прохожих, спотыкавшихся о них в темноте. Другие, из числа более предприимчивых, снимали угол у местных, устраивались прислугой, работая за стол и жилье, и семьи, бывшие беднее нищих, вдруг оказались в завидном положении – их прямо на руках носили. В конечном счете женщины устроили лагерь на окраине; Ипасуэно, совсем как столица, обзавелся собственной небольшой трущобой с лачугами из картона, кровельного железа, брошенных автомобильных каркасов, досок, горных обломков, что приносили лавины, и все это скреплялось веревочками и тряпочками. За песо с человека в день Рамон сдал женщинам в пользование свой козий луг, что приносило хороший доход, да еще женщины любили и баловали козочек, кормили сахаром и всякими лакомствами, отчего молоко и мясо сделались душистыми, сладкими и поднялись в цене на рынке. За козью своенравную, но забавную дружбу терпеливые женщины мирились с тем, что животные жуют в лачугах что ни попадя.