Остановись, мгновенье… - Виктория Самойловна Токарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аньку я запомнила хорошо. Сильно немолодая еврейка, старше своего мужа лет на пятнадцать. Ей нравился Данелия, и потому ей не нравилась я. Она предлагала мне мерить свои шубы в надежде, что я умру от зависти. Но я не умирала. И даже не расстраивалась. Что мне шубы, когда у меня есть взаимная любовь? Разве это не главное богатство?
Анька позвонила и спросила:
– Ты знаешь про Колю?
– Знаю.
– Его завтра отпевают. Знаешь?
– Знаю.
– Ты должна пойти.
– Зачем?
– Гия должен тебя увидеть.
– Мы разошлись, – напомнила я. – Он женился.
– Это не важно. Он должен видеть, что ты соболезнуешь. Если хочешь, я буду стоять возле тебя.
Я представила себе Любу у гроба сына. Ее сокровище в гробу. И тут еще я, которая испортила ей годы жизни.
– Я не пойду, – сказала я. – Пусть Люба спокойно похоронит сына.
– Ну как хочешь, – обиженно проговорила Анька.
Анька – вампир, клоп, который напитывается чужой кровью. Ей интересно, когда вокруг драматургия. Все равно какая. Анька – плохой человек. Но сейчас не о ней. Мало ли плохих людей…
Коля ушел в двадцать пять лет. Он пришел случайно, мог не родиться. И ушел случайно. Мог не умереть.
Перестройка. Горбачев разрушил социализм с человеческим лицом. Появился капитализм с нечеловеческим лицом.
Горбачев – молодой, в сравнении с остальными седыми патриархами. На лысине – клякса с брызгами. Простоватый, многословный.
Я однажды специально села перед телевизором, чтобы послушать речь Горбачева. Послушала, сделала вывод: шестьдесят процентов лишнего текста. Как специалист, работающий со словом, я не люблю лишнего текста. Это брак.
Ельцин, который пришел следом, говорил коротко и ясно. Слишком коротко и слишком ясно. Как дикарь.
Лучше других говорил Гайдар. У него прозвучало слово «отнюдь» – это свидетельство интеллигентности.
Раису Горбачеву не любили. Прежние лидеры прятали своих жен. Понятия «первая леди» не существовало. Жена Хрущева – милая, скромная, пожилая. В обществе Жаклин Кеннеди чувствовала себя неуютно. Контраст был оскорбителен.
Жена Брежнева вообще не вылезала на обозрение. А Горбачев высунул свою Раису на крупный план, буквально впереди себя, и всех остальных женщин страны это раздражало.
Все изменилось, когда Раиса Максимовна заболела и стала умирать. Ей все простили. Сочувствие размягчило души. Сочувствие благороднее, чем зависть.
Начало перестройки было пугающим. По поселку бродила молочница Зина, стучала к Рязанову. У нее пропал сын, концов не найти. Зина просила Рязанова, чтобы он помог. А как? Пропал человек среди бела дня. Никому нет дела. Раньше такого не было. А теперь есть.
Вся страна уселась перед телевизором. Слушали правду о своей жизни. Это узнавание было захватывающе.
Начало лета. Молодая зелень. На улицах радостные лица. Стадо рабов превратилось в народ. Народ сбивается в митинги. Надежда пузырится в груди, как шампанское. То ли еще будет…
Пресса ожила. Читать стало интереснее, чем жить.
В магазинах пусто, но не хлебом единым жив человек.
Горбачев разрушил Берлинскую стену. Запад воспрянул. Холодная война проиграна. «Империя зла» ослабла и осела, можно больше не бояться.
Возник большой интерес к русской культуре, в том числе к писателям. Меня пригласили в Германию, в город Саарбрюкен. Там проходил фестиваль «Европа читает».
Меня переводила славистка Ангелика Шнайдер. Она говорила по-русски с еле заметным акцентом, как прибалтка.
Голубые глаза, золотые волосы, крупные зубы, отвратительный характер. Феминистка.
Феминистки на Западе с утра до вечера отстаивают свои права. А это противно, когда человек что-то отстаивает для себя лично. Если он отстаивает для себя, значит, выдирает у другого.
В Саарбрюкене я впервые увидела публичный дом и проституток. Они торчали в окнах, подложив под грудь подушку. Деревенские девахи, толстые и некрасивые. Единственная худая дежурила на улице в боа из перьев. Абсолютная Кабирия.
Сладкая жизнь разочаровала меня. Но зато магазины ошеломили. Из страны тотального дефицита я попала в сокровища Али-Бабы. Чего там только не было. Все можно померить и купить. Но Ангелика объявила, что она ненавидит магазины, поэтому будет ждать меня внизу у входа.
Немецкого языка я не знаю. Объяснить ничего не могу. Продавцы пожимают плечами. У меня рвутся мозги от напряжения. А моя переводчица стоит у входа и жрет немецкую сосиску – большую и румяную. Хочется плюнуть ей в рожу. Но здесь не принято плевать в рожу, тем более феминисткам.
Приходится идти в очередной собор. Для меня все соборы одинаковы: высокие своды, витражи с синими и красными стеклами, сквозняки.
Ангелика работает в ратуши. Это что-то вроде нашего исполкома.
Ратуша делает прием для приезжих писателей. Ангелика на приеме последний раз. Ее увольняют за независимый характер, который никому там не нужен. Нужна дисциплина, как в армии.
Для Ангелики увольнение – стресс, она перейдет на пособие по безработице. С голоду не помрешь, но и только. Существование впроголодь. Желудок прилипает к спине.
Я вернулась домой с подарками. Игорю – вельветовые брюки, дочке – джинсы. Джинсы оказались малы. Дочка стала мерить, удалось натянуть до колен. Дальше – стоп. Я покупала на глаз. И ошиблась. Моя девочка беспомощно смотрела на себя в зеркало, потом повернула ко мне несчастное личико и проговорила:
– Какая же ты сволочь, мама…
Мне стало стыдно. Действительно, кто покупает на глаз?
Себе я привезла юбку, которая могла быть выходной, повседневной и в гроб. Бывают такие универсальные вещи.
Ангелика не исчезла из моей жизни. Через полгода она появилась в России. Сопровождала немецкую группу туристов.
Я пригласила ее в гости. Она приехала. И надо же, в этот короткий ее визит позвонили сотрудники издательства «Диогенес».
«Диогенес» – самое крупное немецкоязычное издательство в Швейцарии. Женский голос мне что-то журчал в телефоне. Хотя немецкий не журчит, а рубит. Я сказала: «Айн момент…» – и передала трубку Ангелике.
Ангелика мастерски провела переговоры и пригласила сотрудников «Диогенеса» ко мне домой. Встреча была назначена на утро следующего дня.
Я уговорила Ангелику остаться ночевать. Она согласилась.
Утром явились четыре красавицы и заключили со мной договор. Напрямую, без участия ВААП (агентство по авторским правам).
Оказывается, хозяин «Диогенеса» по имени Даниель Кель давно за мной охотился. Однажды он прочитал мою повесть «Старая собака», и эта повесть легла на его душу и на его настроение. Он захотел приобрести Токареву, но московское агентство (ВААП) уже продало меня в ГДР. Агентство забирало себе восемьдесят процентов
