Дорога на высоту - Инна Кинзбурская

Плакала дочка брата, единственная моя племянница, очень похожая на меня. Она стояла с опущенными плечами и вытирала слезы. Наверное, она горевала не столько о том, что мы уезжаем, хотя и нас терять ей было тяжко, она оставалась -- об этом она плакала, о том, что остается. Брат мой не приехал, он был болен, мы простились с ним накануне. Приехал сын его, внешне похожий на моего сына. Странно было от него услышать:

-- Нет, я никуда не поеду. Моя земля здесь.

Мой сын не мог бы сказать этого. Кто знает, где -- наша земля?

Плакала самая близкая подруга дочки, она знала, что ей самой никуда не уехать, она оставалась в страшном и неясном мире. Всю оставшуюся жизнь она будет только писать письма и ждать писем.

Пришел друг дочери, тот самый, что встретил и приютил нас в Москве. Он стоял рядом с молодой миловидной круглолицей женой своей, она улыбалась, и он тоже говорил бодряще:

-- Семнадцать лет назад я провожал туда свою тетю, через год она прислала фотографию -- в брючном костюме и в темных очках. Совсем заграничная дама. Так что не волнуйтесь, все там будет у вас хорошо.

-- Я куплю себе брючный костюм и темные очки?

-- А почему бы нет?

-- Спасибо, хороший ты человек. Пишите, когда вас встречать -- там.

-- Да, конечно.

Я вижу высокую статную фигуру сына. Он приблизился ко мне:

-- Прощайтесь.

-- Да-да... уже... -- у меня сдавило горло.

Жена сына приехала в Москву нас проводить и привезла детей, чтобы мы могли увидеть их еще раз. Маленькая дочка сына, моя тезка, бегала и каталась по скользкому полу вокзала. Она все подбегала ко мне и просила: "Не уезжай!" При этом казалось, она вот-вот заплачет. Но она не плакала, вновь убегала и вновь возвращалась: "А когда ты приедешь?" Так она спрашивала всегда, когда мы расставались, нам часто приходилось расставаться: мы жили в разных городах. Но раньше были и встречи. А теперь -- будут? Старший брат ее, сын сына, тоже далеко не взрослый, наверное, многое понимал. Он ничего не спрашивал и был грустным.

Надо было прощаться: их поезд в большой русский город, где они живут, уходил раньше нашего. Мы пошли проводить их немного, и, выходя из здания вокзала, жена сына оглянулась и незаметно перекрестила нас. Она просила Господа сохранить нас. И сказала тихо:

-- Все. Теперь все у вас будет в порядке.

Но о чем я пишу? Я же собиралась рассказать о Васе.

До Васи на ролике, что я прокручиваю, есть кадры, где -- носильщики московского вокзала. Последние кадры в Москве. Носильщики вели себя, как их коллеги в нашем областном центре. Появились как раз вовремя, погрузили часть вещей на телегу, увидели -- не помещается, тут же подкатили еще одну, работали дружно, слажено, молча, с сознанием важности того, что делали. Вагон еще был закрыт для посадки, а наши ребята уже грузили поклажу с другого входа, и когда разрешили посадку и мы вошли в вагон, все было уложено здесь в лучшем виде, мы могли спокойно сесть и расслабиться.

Сын вошел в купе последним, на лице у него я заметила такое выражение, словно его уложили на ковер. Муж, видно, тоже заметил, потому что спросил:

-- Что случилось?

-- Знаешь, сколько пришлось выложить?

Сын назвал сумму. Она была вдвое больше той, которую запросили, когда договаривались, и почти вчетверо превышала сумму, которую отважились получить с нас три дня назад на вокзале в областном центре.

-- Как? -- не понял муж.

-- Сказали, что мы так договаривались. С каждой семьи -- по столько.

-- Но ведь раньше не было речи о том, что -- с семьи? -- спросила дочка.

-- Ясное дело. Грузят не людей, а вещи. О вещах и договариваются.

-- Почему они решили, что нас две семьи? -- дочка возмущалась. -- Не надо было давать.

-- Да, конечно, -- усмехнулся сын, -- ты бы так и сделала. Я бы посмотрел, что бы из этого вышло.

-- Да... -- сказал муж. -- Ситуация непредсказуема. Ладно. Все в порядке. Едем.

Поезд тронулся, мы в самом деле поехали. И вскоре появился Вася. Несколько секунд -- и Вася оценил ситуацию.

-- Значит так... сколько вас?

Нас сидело семеро. Четыре места у нас были в этом купе, одно -- в соседнем, а у сына и Алеши билеты были в другой вагон. Наш шел до Будапешта, а им ехать только до границы, кассир решил, что вместе нам быть ни к чему, никакие уговоры не помогли.

-- На ночь -- туда, -- строго сказал Вася, медленно рассматривая наши билеты.

Да... журналистам бы, писателям, врачам-психологам, учителям и прочим инженерам человеческих душ васино понимание людской природы, знание, что человеку надо, кто на что клюнет.

Секунду-две сын и Вася смотрели друг на друга, затем Вася быстренько сложил билеты в свою сумку, похожую на кассу первоклассника, и молча вышел.

-- Надо бы поговорить с ним, -- сказала я.

-- Надо, -- согласился сын.

Он знал, как это важно для нас -- еще около полутора суток вместе. Ему и самому это было важно, хотя, наверное, он думал о другом -- чтоб мне было спокойнее. Но говорить с Васей не хотелось, это было тягостно, и он медлил.

Но тут открылась дверь, и вошел Вася. Он сел рядом со мной на полку и сказал горестно, очень сочувствуя нам.

-- Вещей многовато... Вдруг выгрузят на таможне.

-- Зачем?

-- Как -- зачем? Проверить.

Из слухов мы про таможню знали. Рассказывали, как вытряхивают все из чемоданов, попробуй потом -- сложи. Чемоданы полным-полны, набиты туго, дома все не раз перекладывалось, чтобы все было аккуратно и рационально. А как сделать это быстро и в чужом помещении? Выгрузят, ни за что не успеешь обратно на этот поезд, он уйдет, пишите письма, жди, когда придет следующий. Да еще будут ли в следующем места. И сына уже не будет рядом, чтобы помочь. И носильщиков -- где взять? И на чем добираться? На таможню отвезут, а к поезду -- как хочешь.

-- Вы же не хотите, чтобы вас проверяли на таможне? -- сочувственно спросил Вася.

Подразумевалось, что он понимает -- у нас есть недозволенный груз. Но мыто понимали, что он видит нас насквозь и знает, что такого груза у нас нет, что такие, как мы, ничего незаконного вывозить бы с собой не стали, но выгружаться на границе у нас нет ни сил, ни желания -- у кого может быть такое желание?

-- Да... -- потянул Вася, неожиданно поднялся и вышел.

Несколько минут в купе царило молчание. Потом я опять сказала, что надо поговорить с Васей.

-- Надо, -- опять согласился сын.

-- Положимся на судьбу, -- сказал муж.

Но как раз Вася и был послан нам судьбою. Он опять появился, приоткрыл дверь, сделал сыну знак: выйди.

-- Значит так, -- сказал ему Вася в коридоре, -- можно сделать, что вас не тронут на таможне. -- У него был вид заговорщика, озабоченного тем, чтобы мы провезли свой недозволенный груз.

-- Давай, -- сказал сын, -- делай.

Говорить, так обо всем сразу.

-- В соседнем купе есть два свободных места, -- сказал Васе сын.

-- Должны сесть в Киеве, -- сказал Вася.

-- Жаль.

-- Подумаю, -- бросил Вася и снова быстро ушел.

Сын вернулся в купе и попросил меня:

-- Собери чего-нибудь повкуснее. Пойду выпью с Васей.

Дома за бутылкой коньяка в дружеской беседе решались многие вопросы. Из всего, что было, я выбрала еду получше, сложила на тарелку и накрыла салфеткой. Сын взял бутылку водки, положил в пакет и вышел. Вернулся он через несколько минут -- без пакета. На мой немой вопрос он ответил жестом: все нормально. Наивный человек -- он хотел играть с Васей в кореши. Очень он ему нужен был -- в кореши! Презент Вася взял, но сына выпить не пригласил, кореши у него были свои, он пил со своими, а чтоб было, за что, -- надо, чтобы мы ехали.

Так даже лучше, хотя, конечно, немного не по себе. И главное -- что будет?

Вася явился через полчаса, к водке он явно уже приложился. Опять вызвал сына в коридор:

-- Перетаскивайтесь и рассчитывайся.

-- Сколько?

Вася сказал. Сын присвистнул. Вася развел руками -- дела сложные, того стоят.

Сын вернулся в купе, отец задал ему тот же вопрос, что и он Васе:

-- Сколько?

Сын сказал.

-- Что? -- не выдержала я.

-- Да, цены растут. Торговаться?

-- Бесполезно, -- махнул рукой муж.

-- Я тоже так думаю.

Вмешалась дочка:

-- Но он может взять деньги, а когда придут таможенники и станут нас потрошить, сделает вид, что не при чем.

-- Конечно, может, -- подтвердил муж.

-- А если плюнуть на этого Васю? -- предложил муж дочки. -- Ничего же у нас нет, чего мы боимся?

-- И Вася знает, что ничего у нас нет, -- сказал сын, -- но хочет заработать. А сорвется куш, обязательно приведет таможню.

-- Ну, не обязательно, -- умудренно произнес муж. -- Но может.

-- Слушайте, о чем мы думаем? Он переведет вас в соседнее купе? -- спросила я у сына.

-- Да.

-- Плати.

Только за это надо было платить -- еще немного вместе.

Мы долго сидели, далеко за полночь, больше молчали. Иногда я давала наставления: надо следить за здоровьем, надо чаще писать. А сын все говорил, чтобы я не плакала, хотя я не плакала -- у меня уже не было слез, обещал, что скоро приедет. Потом муж сказал, что надо бы поспать, уже поздно, все устали, завтра будет еще день. Мы разошлись по своим купе, но только улеглись, еще не успели заснуть, в коридоре послышался шум.