Профессор Вильчур - Тадеуш Доленга-Мостович

– Почему нет? Вы молоды, способны, перед вами открыта вся жизнь. Вы только вступаете в нее. Чем вы огорчены?

Вместо ответа она локтем прижала его руку. Так они долгое время шли в молчании.

– Была единственная минута в праздничные дни, когда я почувствовала себя счастливой. Очень счастливой. Это когда я поняла, что те розы прислали мне вы.

Профессор кашлянул от неожиданности.

– Я знаю, что это вы, – продолжала она. Вы сделали плохо, что не написали ни единого слова и не сообщили мне о том, что вы в Варшаве. Вы и так незаслуженно добры ко мне, пан профессор, что вспомнили и подумали обо мне.

– Подумал, старый эгоист, подумал о вас в рождественский вечер и, признаюсь, пришла мне в голову нелепая мысль пригласить вас на рождественский ужин.

Люция остановилась и заглянула ему в глаза. В ее взгляде он почувствовал столько тепла и радости, что у него сжалось сердце. Чтобы скрыть волнение, он заговорил:

– Я сидел в этом своем одиночестве, как барсук в яме, поэтому нет ничего удивительного в том, что мне приходили в голову самые головокружительные замыслы. Да еще в Рождество. Но не будем стоять здесь, пойдемте, мы мешаем движению. Рождество, елка, сено под скатертью. Воспоминания. Все это выводит человека из равновесия.

– Но почему, почему вы не вызвали меня? – сказала она с искренним упреком в голосе.

– Вовремя опомнился. Правда, мне хотелось быть с вами в тот вечер, но вы, наверное, нашли более приятное и веселое общество, соответствующее вашему возрасту…

– Нет-нет, не говорите так, – прервала она. – Вы же знаете, что больше всего мне хотелось бы провести с вами не только этот вечер, но и все вечера, все вечера до конца своей жизни.

Голос его задрожал, когда он одернул ее:

– Не говорите глупостей!

– До конца жизни, – повторила она.

Он заставил себя улыбнуться.

– Ну, что касается меня, то вы немногим бы рисковали, потому что до конца моей жизни осталось не так уж много вечеров. Но не стоит говорить о таких вещах, ведь это же смешно. Если бы нас кто-нибудь подслушал, то мог бы повеселиться. У меня дочь почти вашего возраста, и я гожусь вам в отцы, да еще как.

– Но это не имеет никакого значения, – энергично запротестовала она.

– Имеет и большое.

– Для меня имеет значение только то, что я люблю вас, что я преклоняюсь перед вами и просто не представляю, как могла бы жить вдали от вас…

Сейчас остановился Вильчур.

– Панна Люция, – сказал он серьезно, глядя в ее горящие глаза. – Вы еще очень неопытны. Поверьте мне, что ваше чувство во всей своей красоте и свежести – это результат лишь недоразумения. Вам кажется, что вы любите меня, что я заслуживаю восхищения, расположения, наконец, сочувствия из-за тех переживаний, которые достались мне в последнее время. Но это не любовь. Через месяц или через год это пройдет, потому что должно пройти, и тогда вы убедитесь, что в эти минуты, сегодня, вы безрассудно приближались к пропасти. К счастью, у края этой пропасти есть барьер, который задержит вас. А барьер этот – мой опыт, знание жизни. Дорогая девочка, когда-нибудь вы будете благодарны мне за это. Когда-нибудь вы вспомните мои слова.

Люция грустно улыбнулась.

– Пан профессор, я не ждала другого ответа. Я знаю, что недостойна вас. Я знала, что вы так мне ответите. Конечно, что еще можно ответить женщине, любовь которой не находит отзвука в вашем сердце…

– Вы ошибаетесь, панна Люция. – Вильчур нахмурил брови. – То, о чем вы сказали мне, то, что чувствуете, – это большой, большой и ценный дар для меня. Человек, которому досталось в жизни так мало нежных чувств, умеет их ценить высоко. Однако это не значит, панна Люция, что я сумею ответить такими же чувствами. Жизнь делает свое, годы берут свое. Сердце старится, душа утрачивает свои живительные соки, становится терпкой и жесткой, высыхает, как пергамент. Это нужно понять, панна Люция.

– Не верю, – покачала она головой. – Три года мы знакомы, три года я присматриваюсь к вам, каждый день отмечаю проявление вашего чуткого сердца, великодушия и жизнеспособности вашей души. Ваше сердце молодо, как сердце ребенка. Ведь вы любите людей?

Профессор в задумчивости шел дальше.

– Да, дорогая, но это уже нечто иное. Это не личное, это не трогает до глубины души, не затрагивает все нервы, не становится содержанием дня и ночи. Как бы это вам объяснить? Между любящим сердцем молодого человека и моим такая же разница, как между полыхающим костром и тихим костелом… Вы понимаете, это два чувства, два разных чувства любви…

Они снова погрузились в молчание. Немногочисленные прохожие обходили их.

– И вы никогда не любили? – спросила Люция.

Вильчур поднял голову, как бы всматриваясь в какую-то точку между звездами, и, наконец, ответил:

– Любил когда-то… Ее звали Беатой.

Казалось, он забыл о присутствии Люции и обращался сам к себе:

– Она была молодой и красивой и никогда меня не любила. Она была моей женой. Давно, много-много лет назад… Была моей женой… Нет, не женой – сокровищем, королевой, ребенком. Я уже сам не знаю сейчас, она была смыслом моей жизни. Все мои мысли были о ней, каждый мой поступок – поступком для нее. Я любил. О, я знаю, что значит любить. Я помню себя в те годы, помню также, что я не сумел, я был не способен завоевать ее сердце. Вероятно, я был толстокожим. Я осыпал ее ласковыми словами, дрожал при мысли, что какое-нибудь малейшее желание не будет выполнено. Но у нее не было маленьких желаний. Она желала только одного: полюбить. А я не умел стать тем, кого бы она могла полюбить. Каждый день я видел в ее глазах как бы страх передо мной, то беспредельное пространство, которое разделяло нас, ее мир от моего. Она была самой примерной женой. Бывали даже такие минуты, когда я начинал верить в то, что мы сближаемся. Однако иллюзии быстро рассеивались. И снова я становился беспомощным перед этим молчаливым непонятным для меня существом, видимо так же непонятным для меня, как и я был для нее. Она вела себя по отношению ко мне как малый ребенок, оказавшийся в клетке слона: уважает его, но боится каждого своего движения, каждого своего слова, потому что не знает, как на него отреагирует этот большой и грузный зверь.

– Он замолчал, а спустя несколько минут Люция спросила:

– Ее нет?

Профессор кивнул головой и вдруг оживился.

– Пошли. Зайдемте ко мне. Я покажу вам ее фотографию.

И, точно не могло быть со стороны Люции никакого протеста, он сразу повернул в сторону дома. Вся внутренне дрожащая, Люция шла рядом с ним. Собственные признания, а сейчас признания профессора разожгли в ней досадные мысли и чувства: почему не жила она раньше, почему не узнала его раньше той, той глупой и недостойной, которая не сумела оценить свое счастье?..