Аллигат (СИ) - Штиль Жанна

Мысль, что им нужно взять ребёнка из Дома малютки, окрылила Ольгу. Она долго вынашивала эту идею, прежде чем поделиться ею с мужем. Съездила в учреждение, поговорила с заведующей. Рассказала ей свою историю, выслушала предложение поработать для начала воспитателем и только потом принять решение.

Мама поддержала желание дочери, посоветовав, не откладывая, поговорить с супругом. Всё же это должно быть их совместным решением.

Ольга так и поступила. С горящими глазами рассказывала Сашке о брошенных детях, о том, что хотя бы одного они могут сделать счастливым. Он кивал, соглашался и улыбался, глядя на похорошевшую жену. Однако их визит в Дом малютки остудил пыл Ольги. Сашка казался подавленным, хоть и не подавал вида.

— Тебе не нравится моя идея? — допытывалась Ольга, обнимая мужа и заглядывая в его глаза.

— Нам не стоит торопиться. Давай подождём немного. Мне нужно привыкнуть к этой мысли.

— Подождём? Саша, у меня ничего не изменится, сколько бы мы ни ждали.

— Понимаешь, там нет детей из благополучных семей. Они все брошенные, — прятал глаза мужчина.

— Ты имеешь в виду наследственность?

— Да. Дети алкоголиков, насильников и убийц, просто психически больного одного из родителей.

— Совсем не обязательно брать такого. Дети по разным причинам попадают туда. Можно взять трёхлетнего, здоровенького по всем показателям.

— Существуют скрытые болезни.

— Ты не хочешь брать ребёнка из Дома малютки. Так и скажи, — упорствовала Ольга.

— Мне нужно подумать, — ушёл от прямого ответа Сашка.

Ольга знала, кто сеет сомнение в его душу. Он ведь сначала загорелся мыслью о приёмном ребёнке, потом быстро остыл.

Через полгода мать Ольги через знакомых подыскала ей работу библиотекарем на мебельной фабрике и она, не раздумывая, согласилась, окончательно оставив мысль об усыновлении малыша. На новом месте её приняли радушно, с расспросами не приставали, как жить — не учили. Мысль вернуться в школу, где нужно будет бороться со своими страхами, больше не тревожила. В тиши библиотеки среди книг Ольга лечила растерзанную душу, свыкаясь со своим недугом.

Прошло ещё полгода.

Нина Аркадьевна нагрянула вечером в субботу, когда Сашка был на дне рождения коллеги. Ольга отказалась пойти с ним, как он ни уговаривал. Никого там не зная, она чувствовала бы себя неуютно.

Положив на стол пакет с пачкой масла, творогом, маленькой головкой сыра и глазированными сырками, Нина Аркадьевна села.

Ольга молча отодвинула пакет в сторону и поставила чайник на плиту.

— Так ни крошки и не берёшь? — процедила свекровь сквозь зубы. Схватив пакет и развернувшись к холодильнику, небрежно бросила его на полку. С силой захлопнула дверцу.

— Не беру, — села Ольга напротив, всматриваясь в злые серо-зелёные прищуренные глаза женщины. Показалось, что Нина Аркадьевна подшофе.

— Принципиальная, да? Ворованное поперёк горла станет? Подавишься?

— Да.

— Все воруют.

— Не все. Я не беру чужого, Саша тоже.

— Не ворует тот, кому нечего воровать.

Ольга замолчала, слушая, как закипает чайник. Нина Аркадьевна, конечно же, имела в виду её. Спорить с ней бесполезно. Уверенная в своей правоте, она всегда слышала только себя.

— Почему нечего? Можно взять мел, несколько листов бумаги в учительской, — сыронизировала Ольга.

— Раз такая принципиальная, то почему позволяешь мужу есть краденое? — проигнорировала её поддевку свекровь. — Запрети ему, он тебя послушает.

Ольга в начале совместной жизни с Сашей, поняв, каким образом на их стол попадают молочные продукты, как-то сказала ему, что не будет есть краденое.

— Не ешь, — пожал тот плечами, отправляя в рот любимый сырок.

— Саша, а когда ты понял, что Нина Аркадьевна приносит вынесенные продукты?

Он задумался и, вскинув брови, пожал плечами:

— Уже точно не вспомню… Лет в пятнадцать, когда столкнулся в коридоре с соседкой, которая благодарила мать за творог и передавала ей деньги. Раньше не обращал на это внимание, да и после тоже.

— И что дальше?

— Оля, ни-че-го. Пойми, родная, — он привлёк её к себе и поцеловал в макушку, — ну откажемся мы от масла, сырков, станем покупать их в магазине, а мама будет давать нам деньги, продавая те самые сырки соседям. Ты видишь разницу?

— Саш, давай не будем брать у неё деньги.

— Оля, давай тогда и у твоих родителей ничего не будем брать.

— Саша, не сравнивай, пожалуйста.

— Оля, оставим всё как есть. Мать уже не станет другой, она живёт в своём мире и помогает нам, чем может. Разве плохо?

Тогда Ольга только тяжело вздохнула и, ответно обняв Сашку, упрямо пробубнила:

— А я всё равно не буду есть краденое.

До задумавшейся Ольги долетел голос свекрови:

— Ты сделала из него подкаблучника. Саша, иди на рынок, Саша, сбегай в магазин, Саша — в химчистку, Саша — туда, Саша — сюда, — сыпала она обвинениями. — К родной матери дорогу забыл.

— Вы же не просто так пришли, Нина Аркадьевна, — прервала словесный поток женщины Ольга, наливая чай в чашки и доставая вазочку со свежевыпеченной «Гатой».

— Сядь, Оля. Не буду я пить чай, — отодвинула свекровь чашку. — Отпусти моего сына.

Ольга замерла. То, что брак с Ботаником умирал, она поняла полгода назад, когда вышла на новое место работы. Тогда она, окунувшись с головой в новые обязанности, взбодрилась, повеселела, в скором времени собираясь вернуться к вопросу об усыновлении малыша. А что стало с Сашкой? Она сейчас вспоминала, что? Он, наоборот, притих и осунулся. На все её попытки вытянуть его на откровенный разговор, отшучивался, избегал неудобной темы. Ольга ждала подходящего момента, чтобы выяснить, что с ним происходит? Выяснять, как оказалось, было нечего, спорить не о чем. Сашка замкнулся в себе.

— Оля, он ведь сам от тебя не уйдёт, я его знаю, — неожиданно ласково заговорила Нина Аркадьевна, гладя её руку. — Он честный, добрый, жалостливый. Ты же знаешь… Он здоровый красивый мужчина, ему нужна нормальная полноценная семья с ребёнком. Своим ребёнком, Оля. Отпусти его. Выгони, если откажется уйти.

— Я разве инвалидка? — прошептала Ольга, хорошо понимая, к чему клонит свекровь.

— Ты уже не женщина. Ты никогда не родишь, а Саша мечтает о сыне. И мне хочется внуков. Как мужчине без сына? Или дочери, — уговаривала она обескураженную Ольгу. — Разве он не достоин быть счастливым? Он жалеет тебя и никогда не бросит первым. А очень скоро возненавидит. Расстаньтесь, пока вас не съела ненависть друг к другу. Сам Бог противится вашему браку.

— Нина Аркадьевна, что вы такое говорите?

Не женщина… Били слова раскатистым эхом в уши Ольги.

Не женщина… Надрывали гудением душу, заполняли сознание гнетущей тоской.

Не женщина… Топили в мутном омуте невыносимой сердечной муки.

Нина Аркадьевна сорвалась с табурета и, опрокинув его, упала перед Ольгой на колени. Схватила её руки, целуя. Слёзы прорвали плотину из слов:

— Отпусти его, не мучай. Прошу тебя, как мать, — всхлипывала она.

А Ольга… окаменела. Сдвинув брови, не чувствовала ничего: ни сочувствия к стоящей перед ней на коленях женщине, ни жалости к себе, ни сострадания к Сашке. Она ведь не женщина теперь: бесчувственная, жестокая, эгоистичная.

Не заметила, как Нина Аркадьевна вышла в коридор. Только услышала злобное:

— Хотя, что ты можешь понять, пустобрюхая. Теперь никогда и не поймёшь. Костьми лягу, а разведу вас.

От стука закрывшейся двери Ольга вздрогнула. Машинально подняла опрокинутый табурет. Вылила остывший чай из кружки свекрови, к которой та так и не притронулась. Тщательно вымыла с моющим средством фарфор, протёрла табурет, на котором сидела женщина и отправила в урну пакет с молочными гостинцами. Бесцельно сновала по убранной квартире, переставляя безделушки и фотографии на книжных полках.