Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 2. Столпотворение - Семар Сел-Азар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне нравится твоя речь, и я вижу искренность в твоих глазах. Но увы, это не поможет. Тебе все равно придется умереть.
— Я знаю. Я рад. Я горд. — С радостным воодушевлением признался молодой уммиец.
Подивившись и сожалея, о таком преданном последователе, вдруг появившемся среди тех, кто его должен ненавидеть, Аш-Шу уже собирался оставить приговоренных с их судьбой, как вспомнилось.
— Парень. — Оборотился он к уммийцу.
— Да, мой господин. — Глаза парня, все так же выражали радостную готовность, несмотря на окончательный приговор пустынника.
— Что ты хотел сказать, говоря, что имя ему дали, чтобы оградить от козней чародеев?
— Это имя для чужаков, а для нас он всегда был Адамен. Так прозвали его за доблесть в бою, ибо он не ведал поражений.
— Адамен? Ты говоришь правду, боец???
— Адамен. Почему, это удивляеет господина? У наших воинов, второе имя в обыденности. Многие не любят своих домашних имен, из-за простоты или дурного звучания, заслуживая новые прозвища от товарищей и кингалей, а порой и от врагов. А наш са-каль, заслужил его доблестью в бою. Разве у воинов пустынь не так?
— Так. Об этом, я даже и не подумал. — Пустынник оживясь, не скрывал своей радости, скалясь в бороду. — А ведь и вправду, такому доброму воину и лушару славного лима, не пристало носить недостойное имя как какому-то деревенщине.
Молодой пленник, в ответ лишь хлопал глазами, все так же невинно улыбаясь.
— Я вижу, ты уже собрался. Не торопись умирать, если хочешь это сделать для меня. Ты всегда успеешь это сделать, а я верными людьми дорожу. Хочешь служить мне?
— Ооо, господин, я не смел даже мечтать об этом. — Коленопреклоненно, дрожащим от волнения голосом, произнес пораженный неожиданной честью и внезапной переменой, парень. — Это великая честь для меня. Я готов всегда служить моему славному господину и, если только потребуется — умереть за него.
— Хорошо. Как звать тебя?
— Ус-а-Ма, мой господин.
Аш-Шу велел развязать его, и принять в свою личную стражу, вызвав удивление приближенных. Однако никто из них не стал возражать, зная, что действиями их вождя движет высшая сила.
— Магару, — обратился он к подручному — уже выбрали счастливчиков из городской стражи, что удостоены чести заменить уммийцев?
— Да.
— Остальные?
— Приняты в сброд новобранцев.
— Придется видно, еще одной счастливой голове из их рядов, подставиться. — Пошутил пустынник.
***
Чаля последним плотом к берегу, десятник, с сожалением вспоминал о судьбе своих друзей и верных соратников, павших защищая чужих для себя людей. Но оглядев хмурые лица детей, оставшихся без попечения родителей, он засовестился, подумав, что бы ему сказала, на сей счет его старая товарка, не пожалевшая своей жизни ради них, несмотря на то, что могла спокойно отсидеться за стенами. Стерев следы нахлынувших чувств, он улыбнувшись, ободряюще кивнул чете огромных глаз, с любопытством разглядывавших, как дядя с красивыми бляхами на перевязях, правит их маленькое суденышко. Поругавшись с замешкавшимися причальщиками, десятник сошел на берег со своими маленькими плавщиками.
Глядя на то, сколько людей они спасли от смерти и рабства, десятник с гордостью подумал, что все же не зря погибли его товарищи, и тысячу раз была права корчмарка, когда подбила его на измену. Предать предавших не предательство, а справедливость, особенно если на кону жизни людей. Дождавшись пока все соберутся, получив дозволение старост, он обратился к людям:
— Досточтимые граждане славного Нибиру! Вот и нет у нас дома: нашего любимого города, священного, славного в землях. Разрушен не нашим предательством, но тех, кто свое благополучие возвысил выше совести и жизни других. Вам ли, сожалеть теперь о них? Тем, кого они не ставили, ни в горсть ячменя. Давайте лучше вспомним о том, что все вы свободны теперь: от их поборов и обязательств перед ними, и от поборов тех, кто вместе с чужаком, пришел завоевывать вас как враг. И вместе подумаем, как быть дальше, что делать!
— Так, что нам делать?! — Послышались возмущенные голоса, тех, кто отсиделся в сторонке, пока другие умирали за них на валах. — Вы своими самовольствами, только раззадорили чужака! А теперь еще, на нас точат зубы и люди Загесси!
— Вам ли, трусливым шакалам судить нас?! Ваше дело теперь, сидеть тихо и помалкивать! Бабы, и те храбрей вас! — Тут же осадили их защитники, не побоявшиеся мечей пустынников, и ропщущие пугливо втянули шеи; а дружинники стали внимательно выискивать глазами недовольных, опасаясь возможных распрей.
Дождавшись, пока волнение уложится, десятник продолжил:
— Я вижу, вы все понимаете, что путь домой нам теперь заказан! Хоть мы и выстояли теперь. Это ненадолго. Чужаки никуда не денутся и придут снова. Придут и унукцы, ненавидящие вас лишь за то, что Нибиру предпочел Унуку Киш, подпав под власть Ур-Забабы. Думаю, вы догадываетесь, что сейчас творится с городом и теми, кто был за стенами, и что ждало вас. А без подмоги, нам не выдержать новой напасти.
"Идем в Киш!!" — Послышались голоса, и кто-то уже собрался двигаться в ту сторону. Но десятник, подняв ладонь, в знак того, что еще не закончил, провел рукой по своим людям.
— Глядите! Здесь дружинники, дважды предавшие ради вас! Восставшие против своих господ, своего военачальника — ставившего долг, выше человеческих жизней. Предавшие лучших, ради худших. Зачем же они сделали это?! Ведь они могли спокойно отсидеться за стенами, охраняя покой лучших, пока вас убивали бы и уводили в плен. Так зачем они сделали это?!.. А я вам скажу — зачем. Они могли отсидеться за стенами, но, не поколебавшись, заняли сторону худших, ибо знали, кто в Нибиру действительно — лучший…! Теперь же этих людей ждет дома кара: за то, что богачи Нибиру, надумали сдать город без боя; за то, что вопреки приказу, не наплевали на оставленных за пределами стен.
Я знаю, вы горюете о простых работягах: ремесленниках и общинниках. Но, разве они подумали о вас, когда закрывали перед вами ворота и оставляли один на один со страшным
