Не бойся, мама ! - Нодар Думбадзе

Он поднял телефонную трубку и назвал номер.

- Здравствуй, Чхартишвили!

...................

- Отлично!

- Направляем к тебе писателя Мдинарадзе. Знаешь его? Да, да, "Я, бабушка, дедушка" и так далее... На два месяца, заместителем по политчасти.

- Пусть Королев не волнуется, Мдииарадзе будет нештатным замполитом!

- Через час... Создайте ему все условия! Приласкайте, приголубьте человека!.. Стол не зябудь поставить в комнате!.. Выполняйте все его просьбы!..

.........................

- Кроме этого!.. Ну, бывай! Пока!..

- Что? - спросил я.

- Выполняйте, говорю, все его просьбы! А если, говорит, он захочет перейти в Турцию, как, говорит, мне поступать?

Мы рассмеялись.

...В двенадцать часов мы прибыли в село. Здесь я бывал и раньше - с экскурсией. Но теперь меня не покидало чувство скованности и смущения. В кабинете начальника заставы меня встретил майор, такой красивый, ладный, с такими умными глазами и лицом, что я невольно позавидовал ему. Майор встал, поздоровался со мной, вежливо пригласил сесть, окинул быстрым взглядом и тут же с улыбкой обратился к сопровождавшему меня лейтенанту:

- Выгладили бы, что ли, человека... Словно теленок его жевал...

- Не беспокойтесь, пожалуйста, я сам все выглажу! - выпалил я краснея. Майор подозрительно покосился на меня, видимо подумал: "Врешь, братец! Если ты теперь не постеснялся надеть такую мятую одежду, то вряд ли ты ее погладишь потом..."

Забыв о моем существовании, Чхартишвили углубился в дело: он что-то записывал в огромную книгу. Наконец явились два молодых лейтенанта, вытянулись перед майором. Тот коротко приказал:

- Знакомьтесь, принимайте, любите и жалуйте!

Лейтенанты, улыбаясь, откозыряли мне, представились. "Чего они все улыбаются! - подумал я, чувствуя, как краска заливает мое лицо. Взглянуть бы в зеркало - видно, уж очень смешной у меня вид!"

- Товарищ майор! Застава выстроена! - доложил кто-то.

- Пожалуйте! - попросил меня майор. Все направились к двери.

На дворе нас ждала выстроенная в две шеренги застава.

- Равняйсь! Смирно-о!

Строй замер... Потом я смутно, словно во сне, слышал голос майора, слышал произнесенную несколько раз мою фамилию. Помню отчетливо - майор спросил, не желаю ли я говорить с солдатами,

- Друзья, как вам сообщил докладчик... - начал я.

Больше я ничего не помню.

- Р-р-р-разойдись! - донеслась до меня команда майора, и тут я только увидел, что солдаты покатываются со смеху. Глядя на хохочущий строй, я сам почему-то засмеялся...

Потом ко мне подошел Чхартишвили, осторожно дотронулся до моего плеча и - то ли серьезно, то ли в шутку - попросил:

- Уважаемый Владимир, отдайте мне вашу речь, если она у вас написана... Повесим рядом с присягой...

Сгорая от стыда, я молча повернулся, пошел в свою комнату, бросился на койку и закрыл глаза...

В тот день я не выходил из комнаты. А потом... потом все улеглось на свои места, и я стал приобщаться к пограничной жизни.

В окне напротив моей койки выбит кусок стекла.

Я просыпаюсь утром, и кажется мне, что море пожаловало сюда, в мою комнату. Не думаю, чтобы где-нибудь на свете существовали бы лучшее море и лучший пляж. Синяя вода так прозрачна, что каждый камешек, каждую рыбешку, каждую медузу видишь ясно, как в аквариуме. Ляжешь в море на спину, и кажется, что синее, прозрачное небо над тобой - это тоже море, и ты плывешь между двух морей, и что солнце нежится вместе с тобой в безбрежной этой синеве. Кто не видел моря? Но поверь, дорогой Саргис, здешнее море особое, это море особых чувств, волнений и раздумий...

Сколько пляжей объездили мы с тобой! Сколько раз штрафовали нас за то, что мы игнорировали ограничительные флажки, продолжали свои дальние заплывы. Сколько раз гонялись за нами разгневанные спасатели в шлюпках, но мы не обращали на них внимания. Сколько раз свистели и орали с берега перепуганные наши друзья, но мы, не замечая их волнения, смело вступали в единоборство с разбушевавшейся морской стихией... Здесь, на зеркальной морской глади, метрах в двадцати от берега тихо колышутся три маленьких флажка. А попробуй заплыви дальше этих, казалось бы, невзрачных и незначительных точек!

Не заплывешь! И не потому, что ждешь погони, штрафа, свиста и крика! Нет! Не заплывешь потому, что там, за этими безобидными флажками, ты перестаешь быть самим собой, становишься беспомощным, не можешь, каким бы ни был хорошим пловцом, даже двинуть рукой, задыхаешься, идешь ко дну. Клянусь тебе, это не выдумка, это святая правда, испытанная и пережитая! Это чувство - великое, могучее чувство какой-то внутренней силы - мы, очевидно, впитываем вместе с молоком матери. Оно дремлет в тайниках нашего разума и сердца и вспыхивает лишь тогда, когда человеку нужно быть до конца чистым душой, быть настоящим Человеком. Здесь, на границе, это чувство владеет нами безраздельно, оно обострено до предела.

Здесь каждый полон сознанием того, что он хозяин, страж и хранитель всего, что стрит, живет и дышит по эту сторону трех невзрачных флажков, что ему доверено нечто необъятное, родное, любимое до боли, имя которому Родина.

Наш мир, дорогой Саргис, полон парадоксов. Казалось бы, человек должен только радоваться - кругом все спокойно, никто не нарушает границу, мирно, размеренно текут дни... Ты лежишь на теплом песке, блаженствуешь, всматриваешься в голубые дали, в вечное движение моря...

Море, словно живое, дышит, стонет, ворчит, о чем-то говорит. Кажется, ты слышишь его и оно слышит тебя... И земля вокруг тебя живет, дышит, зеленеет, засыпает, пробуждается. Кажется, ты слышишь ее и она слышит тебя...

И небо над тобой живет своей жизнью, и ведут на нем праздничный хоровод звезды, то скрываясь, то появляясь из-за пушистых облаков, и луна плывет медленно и величаво, и радуга тянется через весь небосвод, словно стремясь обнять его... И кажется, слышишь голос неба, слышишь эфир, и голос твой, радостный и восторженный, устремляется ввысь, к солнцу, небу, звездам...

Я стою на вершине, простираю руку к небу, к солнцу, и кажется мне, что солнце венец мой. Я гляжу вниз, на плывущие подо мной облака, и кажется мне, что это пыль ног моих. Я взираю на необозримый морской простор, и кажется мне, что море - это капля воды на моей ладони.

Подует ветер, и кажется мне, что это я взмахнул крыльями. Я зову бога, и эхо, вырвавшись из горных ущелий, отвечает мне моим же голосом. И если бог создал землю и все живущее на ней - значит, это я бог, творец мира и жизни, и все, что ни есть на земле, это плод моего труда, моего пота, моей крови и моего разума... В такие минуты чувствуешь себя счастливым, и хочется, чтобы это счастье длилось бесконечно... Именно такое чувство владеет сейчас мной на сторожевой вышке. О чем же думают они, эти молодые парни?..

- Щербина, о чем ты думаешь? - обращаюсь я к Щербине, который сидит тут же на табуретке и рукавом полирует дуло автомата.

- Как вам сказать... Так, ни о чем... - отвечает он не поднимая головы.

- А все же?

- И думать-то, собственно, не о чем... Скоро кончаю срок службы, эти два года, считайте, пропали даром...

- Почему даром?

- А какая в них польза? Ни одного выстрела, ни одного нарушителя... Бывает, бежим сломя голову по тревоге, а там, глядишь, медведь или шакал, а то и просто ворона на проводе!.. Вот и вся наша работа...

- Но ведь за два года ты много узнал, многому научился, друзей скольких приобрел - разве этого мало?

- А для этого, товарищ лейтенант, достаточно было приехать сюда на два месяца... Вроде вас.

- Да, но если каждый станет так думать, кто же будет защищать границу? - спросил я, стараясь придать вопросу максимальную идейную нагрузку.

- Я не о том, товарищ лейтенант! Границу обязан защищать каждый, и мы делаем это честно!.. Просто скука здесь, никаких происшествий...

- Разве это плохо?

- Не знаю, может, и хорошо... А по мне, было бы лучше, если...

- Что "если"?

- Если бы попался нарушите ль... Я бы его!.. "Куда ты, собака, лезешь? Ты что, подлюга, думаешь? Что тебе, Советский Союз - забегаловка какая-нибудь? Врешь, сшшья!

Тут стою я, Петро Щербина! Я тебе покажу, гад! Раз, два!

Газ, два! Получай!.." Вот это я понимаю, товарищ лейтенант... А то вернешься домой - о чем расскажешь? О каких таких геройских делах? Только и память о границе - мозоль от бинокля на носу... Вот вы, писатель, возвратитесь в город - о чем писать станете?

- Как это о чем! О том, что служит на границе хороший парень Щербина, сильный, здоровый, честный, засмеется - горы дрожат, скалы крошатся, реки из берегов выходят, разозлится - море отступает, солнце за тучами скрывается, топнет ногой - земля проваливается... Напишу, что ни один враг, глядя на Щербину, не осмелится нарушить границу и потому поймать шпиона стало мечтой Щербины... Что, плохо?

Щербина улыбнулся:

- Ну, это скорее про Пархоменко...

- Напишу и про Пархоменко.

- А может, они действительно его боятся?

- А ты как думал?

Щербина недоверчиво взглянул на меня, потом махнул рукой и продолжал свое дело.