Шекспир мне друг, но истина дороже. Чудны дела твои, Господи! - Устинова Татьяна

– Это прекрасно! – сказал из угла Федя Величковский. Он всю репетицию просидел тихо как мышь, даже не шевелился, только блестел глазами. – И с лимоном!

– Я не буду с имбирем, – объявил Роман Земсков.

– Тогда… для вас… отдельно, – прошелестела Ляля.

Утром они с Ромкой столкнулись у лестницы. Он сбегал сверху, легкий, как перышко, а она тяжело, как больная, поднималась снизу. Он налетел на нее так, что она покачнулась и уронила сумку. Он поддержал ее под локоть, поднял сумку и извинился.

Он сказал: «Прошу прощения, Ольга Михайловна!»

Вот как он сказал.

Ляля писала и думала, что он назвал ее Ольгой Михайловной, и нет и не могло быть в ее жизни ничего худшего, чем эта самая Ольга Михайловна!..

– Раз, два, три, четыре, – считала Никифорова. – Лялечка, чашек не хватает!

– Там, внизу, еще есть. Их только ополоснуть надо…

Никифорова присела и распахнула нижнюю створку старинного буфета. Створка скрипнула. Снег продолжал валить, и Озеров заметил, как Валерия быстро и незаметно зевнула в кулачок – словно кошка.

Зря он назначил эту читку. Нужно было репетировать прямо на сцене, как обычно. Сцена артистам привычнее, роднее. С другой стороны, их обязательно нужно чем-то занять, отвлечь – натуры тонкие, а завтра похороны…

Что-то звякнуло, брякнулось, Марина Никифорова ойкнула, и все оглянулись на нее.

– Ляля, там в чашке ключи какие-то…

Марина поднялась с корточек и аккуратно положила на стол рядом с чашками большую связку ключей.

Ляля взглянула и отвернулась – она наливала в чайник кипяток.

– Подождите, это же… Это же Виталия Васильевича ключи! Верховенцева!..

Озеров оглянулся, а Федя Величковский выскочил из своего угла.

– Ну да, – сказала Валерия громко, встала и подошла. – И брелок его, он из Мюнхена привез, всем нам эти пивные кружки дурацкие дарил! Ну?! Это же его ключи!

– Точно, его, – пробормотал Ваня Есаулов. – Я помню.

– Как они здесь оказались?! Ляля, он что, давал тебе свои ключи?

– Кто?

– Верховенцев!

– Нет, – сказала Ляля удивленно. – Конечно, нет!..

Алина выхватила из кармана телефон и нажала кнопку.

– Папа, – скороговоркой выпалила она. – Подойди к нам сюда, в литературную часть. Прямо сейчас!..

– Но они в чашке лежали! – продолжала Марина Никифорова. – Я взяла чашку, а там… Они вывалились на пол, ну, вы видели!..

Роман Земсков взглянул на связку и отвернулся.

– Я не знаю, – растерянно сказала Ляля, – он мне никогда своих ключей не давал… И я никогда…

– Да, но они – вот! Как они сюда попали?

– Хорошего всем дня, – из дверного проема провозгласил Юрий Иванович. Он тяжело дышал и был бледен нездоровой бледностью, но бодрился и потирал руки, как будто в предвкушении чего-то приятного. – Что тут у нас такое?

– Нашлись ключи Верховенцева, – равнодушно сообщила Лера Дорожкина. – Вот они. У Ольги Михайловны в чашке были припрятаны.

– Как?!

– Я не прятала никаких ключей! Я не знаю, откуда они взялись!

– Должно быть, от Виталия Васильевича. Может, это он сам в чашку их положил? Или вы их у него вытащили?

Несчастный директор перестал потирать руки, подошел и взял связку.

– Точно, его ключи, – заключил он убитым голосом. – И брелок его… Кружка пивная, помнится, он его из Германии привез… Вот этот от кабинета, этот от репзала, эти от наружных дверей, а этот…

– Юриваныч, – очень быстро и неубедительно сказала Ляля, – я их никогда в руки не брала, я не знаю, как они там оказались, в этой чашке!..

– Поня-ятно, – протянула Марина Никифорова, и они с Валерией обменялись понимающими взглядами, как две закадычные подружки. – Теперь все поня-ятно…

– Ничего не понятно! – тихим голосом крикнул Юрий Иванович. – Ляля, объясни мне…

– Я не знаю, – пролепетала Ляля Вершинина и затряслась. – Я понятия не имею… честное слово… откуда… у меня кабинет всегда заперт… не всегда, но когда меня нет…

– Денежки, значит, вот как пропали, – будто подытожила Валерия. – Надо же, я и подумать не могла…

Федя Величковский по-собачьи стал на колени и сунул голову в буфет.

– Я не брала денег!

– Да и ключиков тоже не брала, – кивнула Валерия. – И в чашку их не прятала!

– Лера, замолчи, – сквозь зубы процедил Роман Земсков. – Замолчи, и все!

Она усмехнулась. Щеки у нее порозовели.

– Ну, я так понимаю, репетиция отменяется, – сказала она почти весело. – Здесь сейчас начнутся следственные действия, и всем будет не до нас, грешных. Можно идти?..

И поднялась.

Очень хороша, мимоходом подумал Максим Озеров. Ни капли грима, только, пожалуй, еле заметный акцент на глаза. Уместный наряд – узкие джинсы, свободный серый свитер, мягкий шарф. Небрежная прическа, заколотая как будто наспех. По опыту общения с разного рода актрисами, певицами и ведущими он знал, сколько сил, времени и упорства требует такая небрежность.

Валерия Дорожкина к сегодняшней встрече с коллегами подготовилась очень тщательно и с умом.

Дверь распахнулась, и в помещение заглянул Валерий Клюкин, оказавшись с Валерией нос к носу. Она отступила, как будто ей плюнули в лицо.

– Юриваныч, мне в приемной сказали, что вы здесь. Акты подпишите, сейчас машина придет, – не глядя на Валерию, произнес Клюкин.

– Какие акты! Ольга Михайловна, ты мне скажи только, как ключи могли к тебе попасть?!

– Отстаньте от нее, – повысил голос Роман. – Вы же знаете, что она ни при чем!

– Ни при чем, а ключи в чашке, – вздохнула Алина.

– А что? – заинтересовался и обрадовался Клюкин. – Ключи от сейфа нашлись?

Он сунул свои бумаги на полку, подошел и тоже стал смотреть.

Федя Величковский выбрался из буфета и собрался что-то сказать, но Озеров похлопал его по спине, и тот послушно закрыл рот.

– Юрий Иванович, забирайте связку, – распорядился он. – Ольга Михайловна, разливайте чай. Мы продолжаем работу.

– О чем вы говорите, – Валерия покачала головой, сожалея о том, что столичный режиссер так туп, – какая теперь работа…

– Юрий Иванович без нас решит, что делать. У нас свои задачи, послезавтра запись.

Директор проворно спрятал связку в карман, как будто она могла прожечь в столе дыру.

– Ольга Михайловна, пойдемте со мной.

Ляля, ни на кого не глядя, подхватила свою сумку – как арестант, которого ведут в тюрьму, – и вышла следом за директором. За ними, забрав свои акты, вышел Клюкин.

Дверь тихо притворилась.

– Итак, – Максим Озеров отлистал свой экземпляр распечатки на нужное место. – Дамы, может быть, кто-нибудь все-таки нальет нам чаю? Сцена шестидесятая, дьякон и фон Корен на набережной, затем доктор Самойленко. Ваня Есаулов начинает.

– Балаган, – себе под нос сказала Марина Никифорова. – Все равно никто не сможет!..

На нее шикнул пожилой актер с трудной фамилией, игравший доктора Самойленко.

Федя Величковский пристроился у самой двери, и когда Максим в очередной раз поднял глаза, его уже не было – исчез, испарился.

Озеров дотянул репетицию до пяти часов, пересилив артистов, которые думали только о том, что, оказывается, Ляля Вершинина стянула из директорского сейфа деньги и мало ли каких еще наделала дел!.. Он гнул свое, останавливал их, заставлял читать сначала, поправлял, подолгу молчал, когда заканчивались сцены, потом произносил длинные речи, хвалил, ругал, перечитывал за всех, говорил: «Совсем не туда!» И это означало, что нужно перечитывать заново, что интонация выбрана неправильная, акценты расставлены не так и вообще все наперекосяк, или говорил: «Правильное направление», и из этого следовало, что все неплохо, но нужно повторить еще раз. Или два, или три…

К тому моменту, когда он их отпустил, все устали так, что не могли говорить – в прямом смысле слова языки заплетались.

Озеров, оставшись в кабинете один, выключил электричество, подошел к окну, за которым сумерки уже почти перетекли в ночь, потер глаза. В кабинете было темно, приятно, и только из коридора на старинный паркет падал желтый свет. Эта желтизна раздражала, казалось, что именно от нее болит голова и сохнет во рту. Максим взял со стола чайник и попил из носика.