Сталинградские новеллы - Казбек Туаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она стояла посреди какого-то склада боеприпасов, ящиков, мешков и чего-то малоразличимого, и вдруг услышала чей-то бодрый голос:
– Ура, я же говорил, что она обязательно придёт!
Гера, Гертруда, Гертруда Моисеевна – славянская, немецкая, еврейская… женщина мира – стояла, рыдала и сама не знала отчего. Но вдруг в ней так же неожиданно вспыхнул первородный инстинкт женщины, которую Бог назначил праматерью всего живого на Земле, и она начала хохотать, отчего перестали стрекотать даже автоматы и пулемёты. Правду сказать, тут её хохот был ни при чём, дело в другом – настала передышка в боях, и это передалось по цепочке. Ведь воюющие люди тоже должны отдыхать от своей убийственной работы – кушать, пить, вот и настало время завтрака. Как говорится, порядок – превыше всего: «Война войной, а обед по расписанию».
Прекратились атаки с немецкой стороны – отдыхают и обороняющиеся бойцы, всё очень просто.
Из разных уголков здания начали выходить бойцы и приветствовать пришедшую из другого мира медсестру:
– Гера-апа, салам алейкум, как ваше здоровье? Я вот поцарапал палец, вы не могли бы помазать йодом?
С другой стороны раздался смех, и кто-то на украинском языке говорил:
– Да не слухайте вы його, вин хоче, шоб вы його потрогали!
Гера раскрыла свою медицинскую аптечку и на полном серьёзе приготовилась обрабатывать рану Камолжона из Узбекистана, но тут в дверях показался старший сержант Павлов, поздоровался и спросил, как она добралась сюда, ведь кругом стреляют снайперы. Посмотрел на открытый чемоданчик с медикаментами и сказал, что там, в одном из оборонительных амбразур, лежит раненный боец Хайт и надо бы перевязать ему руку.
– Слушаюсь! – отрапортовала она то ли серьёзно, то ли шутя, и последовала за ним.
Они поднялись на третий этаж и там между двумя окнами увидели молодого пацана, который полулежал на старом потёртом кресле времён какого-то Людовика.
«И это боец!? – побоялась она сказать вслух. – Неужели эта война не ценит уже и детей, пожирает их, как ненасытное чудовище?»
Сержант объяснил, что бойцу разорвало руку от прямого попадания осколка. Встать он едва ли сможет, поэтому надо постараться определить его состояние и сделать всё возможное для его восстановления.
– Тут в нашем положении каждый солдат на вес генерала, а сын израильского народа Идель Яковлевич Хайт – очень хороший пулемётчик, и без него нам будет трудновато.
Услышав за спиной разговор, «мальчик» этот как бы очнулся, а посмотрев в глаза этой девочки, постарался ещё и приосаниться и правой рукой указал на левую – вот, мол, моя проблема. Он попытался поднять больную руку, но не получилось.
Осмотрев рану, Гера опытным глазом определила, что кость руки едва ли затронута, так как осколок прошёл по мягкой ткани навылет и повредил лишь мышечную часть предплечья. Уж на это-то опыта её двухлетнего обучения в медицинском институте хватало. Она хорошо знала анатомию ещё со школьной скамьи, и плюс несколько лет учёбы на лечебном факультете. Но когда это было, Господи – ещё до войны. Ей казалось, что это выражение – «до войны» – означало вечность. Она много о чём ещё думала, но не могла же она в присутствии двух мужчин вслух выражать свои мысли. Руки её делали своё дело, она спросила командира, есть ли кипяток, промыла рану раствором марганца, обработала йодом, наложила соответствующую повязку и забинтовала, как её учили. Потом дала парню таблетку для сна, стакан воды и велела спать.
– Поспи немного, и проснёшься уже здоровым, а до свадьбы вообще заживёт, – сказала она и улыбнулась.
Ну что ещё надо молодому неженатому мужчине, чтобы он почувствовал себя хорошо? Он поморгал своими карими глазами – то ли от боли, то ли от волнения, а может быть, и от того и другого вместе – и отвернулся. Она растрогалась и подумала о своём брате Николае – а что, если он тоже ранен и где-то лежит в лазарете, а я ему ничем не могу помочь? Этот еврейский парень очень похож на него – с такими же карими глазами и такой же улыбкой…
Но командир на то и командир, что замечает всё, и он эту психологическую вспышку решил заглушить шуткой:
– Доктор, давайте его оставим в покое и посмотрим ещё одного пациента.
Ну, с этим пациентом, слава Богу, всё было проще, ему всего-навсего надо было забинтовать старую рану, которая уже начала заживать.
* * *
А Георгий тем временем сидел в своей засаде на левом берегу Волги у главной переправы. Который день он уже ждёт, что его сменят, как и должно было быть. Он даже начал подумывать, что о нём вообще забыли и едва ли кто придёт его подменять. От этого потерял даже свою бдительность и мало чего соображал – зачем он там и что должен делать?
Он, конечно, помнил наставления своего командира, майора Сидоров, что среди молодых призывников, подготавливаемых за Волгой как подкрепление для передовой, участились дезертирства, и некоторые трусы отказываются выполнять приказы своих командиров. И с этой целью якобы создаются отряды особого назначения, которые будут расстреливать этих отступающих трусов. Эти паникёры, говорил он, дают плохой пример остальным красноармейцам и это вредит воинской дисциплине, что, в свою очередь, оттягивает победу.
В эти отряды зачисляли особо доверенных людей – членов партии, комсомола и других активистов. Георгий был зачислен в этот отряд как студент Политехнического института, знающий эти края, и оспаривать такое высокое доверие он не имел права – это могло быть связано с последующими оргвыводами в отношении его родителей. Таким вот образом он и оказался здесь, в кустах, как тайный охотник.
С Герой он познакомился на танцплощадке Сталинградского тракторного завода, где проходил студенческую практику и где у Геры работали родители. Они сразу приглянулись друг другу и с этого времени не отходили друг от друга. Но это было давно, это было до войны, как обычно говорят, а на самом деле всего два года назад.
Родителям Гертруды – простым скромным инженерам тракторного завода – он тоже понравился, и они практически ничего не имели против выбора дочки. По окончании практики Георгий вернулся к себе домой, в Москву, где проживали
