Сын розовой медведицы - Виталий Чернов

После сообщения Голубцова о загадочном Жалмауызе Дунда уже не сомневался, что своей экспедицией он принесет пользу не только науке, но и классовым интересам страны. Найдя мальчика, он опровергнет среди казахов религиозный миф о существе, якобы насылающем на них болезни и мор.

Однажды, проведя очередную консультацию в университете, Дунда собрался уходить домой - в свою пустую, как склеп, комнату, которую снимал в районе Марсова поля. Внезапно его окликнули в коридоре:

- Федор Борисович!

Он оглянулся. Перед ним в затемненном простенке стояла девушка незнакомая, со светлой косой, в длинной юбке из черной и плотной ткани и в белой с низким вырезом кофточке.

- Федор Борисович! - повторила она тем же официальным тоном, словно готовясь сделать внушение за какую-то допущенную им нелепость. - Я хотела бы с вами поговорить... - Теперь в ее глазах что-то робко дрогнуло, и она поспешно добавила: - Если у вас найдется минутка времени.

Он потянулся снова к двери, как бы приглашая этим жестом войти в комнату.

- Нет, нет, - поспешно сказала она. - Я хотела бы наедине. Если можно, я изложу свою просьбу по дороге.

- Как вам угодно.

Он опустил руку, и они пошли в глубь коридора, пронизанного через огромные окна ребристыми солнечными пучками - мимо вазонов, огромных картин в простенках к мраморной лестнице, ведущей вниз. За спиной шумно распахнулись двери - и зазвучало множество веселых, радостных голосов. Несколько человек обогнали их, и кто-то из девушек, полуобернувшись, спросил его спутницу:

- Дина, тебя подождать?

- Нет, не надо. Я, по-видимому, задержусь, - ответила девушка, и в тоне ответа снова проскользнули строгие официальные нотки.

Когда они вышли на улицу, Дунда задержал шаг и с мягкой улыбкой сказал:

- Я слушаю вас.

Она тяжело вздохнула. Решительности на лице как не бывало.

- Федор Борисович... я к вам по весьма важному для меня вопросу...

И он понял, что она все еще находится во власти заученного для этой встречи с ним поведения и говорит заготовленными фразами, и тогда, чтобы подбодрить ее, он сказал с легкой небрежностью:

- А вы смелее! Говорите, что бог на душу положил.

Она через силу заставила себя улыбнуться, и он увидел, что лицо ее потеряло свою собранность, освободилось от напряжения.

- Меня зовут Диной... Дина Григорьевна Тарасова. В этом году я оканчиваю университет. Буду историком. Я всегда любила историю...

- Приятно слышать, - вставил Федор Борисович.

- Ну и вот, - продолжала она, уже заметно успокаиваясь и свободно постукивая каблучками стареньких, потрескавшихся на сгибах туфелек, - я узнала от своей подруги (она на биологическом факультете), что вы собираетесь на Тянь-Шань. Я прочла все, что писали о вашем "медвежьем мальчике". Я не верю вашим противникам. Возьмите меня в экспедицию. Я согласна на любые условия. Я буду делать все, что от меня потребуется. Пожалуйста, Федор Борисович, не торопитесь сказать "нет". Потому что это для меня очень, очень важно. Повторяю, я согласна на любые условия... Я крепкая, выносливая...

- Хм, - сказал Федор Борисович, думая уже над тем, как ответить и не обидеть девушку. - Дело в том... что я, даже искренне желая вас взять, все равно был бы лишен возможности ставить вам какие бы то ни было условия.

В ее серых выразительных глазах появилось недоумение. И испуг предчувствие отказа.

- Как бы вам это сказать... - продолжал он. - Экспедиции как таковой вообще быть не может. Ни на щедрое финансирование, ни на изобилие помощников я рассчитывать не могу.

- Но я же не прошу ни зарплаты, ни вознаграждения. Я хочу с вами отыскать "медвежьего мальчика".

Он улыбнулся.

- А вот это совсем уж безнадежное дело.

Вдруг ему захотелось рассказать, чтобы она поняла, насколько бесперспективна, по существу, его цель. Случайно встреченный в горах во время гражданской войны ребенок в обществе двух диких зверей - и все. Затем семь лет полного о нем неведения, подогреваемого лишь мечтой и верой, что он жив и все еще где-то бродит в зверином мире - никому не доступный, окруженный пока слухами и легендами. Все эти семь лет он, Дунда, строил гипотезу за гипотезой, чтобы умозрительно представить, как мог выжить в таких суровых условиях беспомощный ребенок. Он нашел в журналах и книгах все упоминания о случаях воспитания детей дикими зверями. Их было не так уж много, этих случаев. Около тридцати. И все описания, включая легенды о Парисе, Реме и Ромуле, были весьма скудны и общи. Ничто не удовлетворяло, ничто не приносило даже крупицы истины. Только ум, интуиция, забегая вперед, ставили и ставили неразрешенные загадки: как, что, почему?

Нет, не станет он ни о чем рассказывать этой девушке. Просто вот так поговорит о том о сем, постарается мягко убедить, что ее намерения благородны, но, увы, продиктованы заблуждением, может быть, романтическими помыслами. У нее другой путь, более реальный. Она может работать педагогом и, если чувствует способность, продолжать совершенствовать свои знания в исторических науках. Перед нею огромные перспективы... Женщина с высшим образованием - это пока такая редкость! Кстати, кто она? Дочь какого-нибудь бывшего акцизного чиновника, ныне служащего государственного аппарата. Возможно, из учительской семьи. Одета скромно.

- Простите, - сказал Федор Борисович, чувствуя, что пауза затянулась, - вы ленинградка? Приезжая?

Дина как будто ждала этого вопроса, ответила с готовностью:

- Я тамбовская. Здесь живу в общежитии.

- Кто же ваши родители?

Девушка наклонила голову и едва заметно вздохнула.

- Мамы я не помню. Она умерла от чахотки, когда мне было два года. А папа служил лесником. В гражданскую войну он отвез меня в Тамбов к родственникам, а сам ушел добровольцем в Красную гвардию. Вернулся по инвалидности и в двадцать втором привез меня сюда. Очень хотел, чтобы училась. Я выдержала экзамен, и он остался доволен. Все время помогал чем мог. А вот полтора года я, по существу, одна. Папа умер...

- Простите, пожалуйста, - тихо сказал Федор Борисович, - я не хотел опечалить вас вынужденными воспоминаниями. Предполагал услышать другое.

- Нет, нет, что вы! Я понимаю. Уж коли прошусь к вам, то и сама должна была рассказать, - ответила Дина, сбиваясь с ноги и вновь пытаясь подстроиться под его шаг.

Рассказ ее тронул Федора Борисовича. Она стала как-то доступней, понятней ему, но это еще больше затрудняло теперь ответить ей категорическим отказом. Однако отвечать надо было. Дать согласие - значит обречь ее на неведомое, невольно обязать делить с собой плоды, возможно безрезультатных, тягот. Да и не женское это дело подвергать себя лишениям и риску.

- Вы знакомы, Дина Григорьевна, с легендой о Парисе? - спросил он.