Князьки мира сего - Елена Кочергина

Гриф степенно удалился и включился в общую трапезу, а к Петру подошёл Вова Курляндский.

— Привет, друган! — сказал Вова, больно ударяя его крылом по плечу. — Я вот думаю, ты — не ты? Ты, — удовлетворённо констатировал он, внимательно осмотрев грифа-Петра.

— Я, — подтвердил Пётр.

— Помнишь, как мы зажигали с тобой, пока меня бабка в Израиль не увезла?

— Тогда и сло́ва-то такого не было — «зажигать»…

— Мы же с тобой в духовном мире, здесь времени нет, можно говорить, что хочешь, — сообщил Вова. — А как морду друг другу били, помнишь? Ух, как я тебя ненавидел. И любил.

— А почему? — спросил Пётр.

— А потому что только в тебе и во мне был стержень. И, пожалуй, ещё в Вадике, но Вадик не в моём вкусе.

«А действительно, почему среди стервятников нет Вадика?» — подумал Пётр. И тут же догадался, почему: Вадим никогда его не подставлял, не предавал и не использовал. Он всегда был чудесным парнем, Вадик.

— Я не про волю говорю, а про стержень, — продолжал Курляндский. — Вон Аким уже стал владельцем банка — зверская волища! — а стержня в нём нет. Только в нас троих был стержень. Многие стали, так сказать, успешными, а про нас думают, что мы полные отморозки. Но здесь, в духовном мире, всё видно чётко. Все парни из нашего класса, кроме нас троих, в полной заднице и останутся в ней до конца жизни. Поездят на «Лексусах», поживут с фотомоделями, полакают ви́на тридцатилетней выдержки и ау! Помрут и перейдут из своей маленькой задницы в гигантскую ж…у мира… Видишь кровь на моём клюве? Нет? А знаешь, почему её нет? Потому что я ни кусочка от тебя не съел!

— А что ты делаешь с этими?

— А я не с ними. Я из другого лагеря. Если бы ты знал, какое чудо со мной произошло в Иерусалиме! Но сейчас ты всё равно не поймёшь. Иудейское чудо №Х, по негласной классификации раввинов. К счастью, народ наш теперь стал весьма толерантным в вопросах веры. Можно быть ортодоксом, каббалистом, атеистом, кем хочешь: только люби и финансово поддерживай своих… Я тебе одно скажу: не сдавайся, друган! Найди своё истинное «я»!

Гриф Вова Курляндский расправил крылья, поднялся в небо и полетел в сторону гор, высящихся на востоке.

— Где будет труп, там соберутся и орлы! — крикнул он на прощанье.

Пётр какое-то время постоял в задумчивости, а потом глянул в сторону пиршества. Оказывается, Петра № 2 уже полностью сожрали, но его начисто обглоданный скелет всё-таки шевелил кистью левой руки. Стервятники сидели кучкой чуть поодаль и чистили пёрышки.

— Господи, сделай так, чтобы я прозрел! — вдруг вырвалось из груди у Петра, и от его безумного крика птицы разлетелись по равнине.

— Воистину так! — прохрипел скелет и перестал шевелиться.

Иваненко проснулся одновременно со Светой. За завтраком она хотела сделать бутерброды с колбасой, но Пётр вырвал у неё колбасную палку и сунул назад в холодильник.

— Что это с тобой? — удивилась первая любовь.

— Извини. Не могу её видеть. После того, что мне сегодня ночью приснилось, я, наверно, целый месяц буду вегетарианцем. — И он подробно описал Свете кровавую пирушку, которую видел во сне.

— А что, Гарик действительно умер? — спросила Света.

— Да не знаю я!

— Петь, а я бы на твоём месте помолилась за одноклассников.

— Опять ты со своей молитвой? Не умею я молиться, не хочу!

— Да я же только о твоём комфорте забочусь…

— В смысле?

— Не помолишься, тебе каждую ночь будет этот сон сниться. Феномен очень распространённый.

— Правда, что ли?

— Правда.

— Хорошо, помолюсь, — сказал Иваненко. И не соврал: он как раз решил сегодня снова отправиться в вызолоченный храм.

Глава 6

Фамилия майора

Службы в храме опять не было. Свечница почему-то не узнала Петра и опять начала нести про благообразие, благолепие и благоговение. Но Иваненко сказал, что хочет помолиться, и та тихо испарилась.

В этот раз Пётр пошёл не к иконе Христа, а к Казанской иконе Божьей Матери. Глаза у Богородицы были грустные, с каким-то красноватым оттенком, как на фотографии, где вспышка высветила кровеносные сосуды глазного дна.

— Помилуй мать мою Людмилу, Вадима, Светлану, а ещё одноклассников моих — Владимира, Константина, Александра, Игоря, Акима и Гутмана, — прошептал Пётр и перекрестился. — А ещё рабу Божью Ольгу, и упокой раба твоего Алексея…

На душе стало, как будто, полегче. Он побрёл по храму, разглядывая иконы, и вдруг увидел на лавочке ОБ.

— Присаживайтесь, — сказал ОБ, отрешённо улыбаясь. — На Алину Васильевну не обижайтесь, что она вас не узнала, у неё плохая память на лица.

— Что мне делать дальше? — хрипло спросил Пётр, сев вполоборота к ОБ.

— Вы же отлично знаете. Помочь вдове. А мы обеспечим вам неприкосновенность со стороны силовых структур.

— Где её искать?

— Вы же — следователь. Полагаю, неподалёку от руководителя секты.

— И как я должен ей помочь?

— Помогите ей воссоединиться с покойным мужем. К сожалению, даже пришельцы не могут его вернуть на Землю. К тому же это совсем не нужно. Следовательно, надо отправить несчастную на небеса к супругу. Ведь она сильно страдает. Оружие вам использовать нельзя, поэтому, когда найдёте её, постарайтесь обойтись подручными предметами. Или вот этим. — ОБ вынул из кейса бронзовую статуэтку, дублирующую парусник с Петром Первым на Москва-реке.

— Мне это не нужно, — сказал Иваненко и встал, собираясь уходить.

— Если возникнут проблемы, заходите к нам в храм, — сказал ОБ, любуясь своей статуэткой.

«А когда пришелец не сидит в иконе, от неё действительно исходит какая-то положительная энергия, пускай она и вся в золоте», — думал Пётр по дороге домой, вспоминая, как молился Богородице. Что-то в молитве за других было такое приятное. Чувствуешь себя добрым-добрым, этаким божком, покровителем всех этих несчастных. А самое приятное в том, что несчастные даже не подозревают, что ты за них молишься. От всего этого испытываешь огромное чувство удовлетворения.

Вот дикари не молятся за других. Какая им от этого польза? Они молятся о здоровьице, об успехе в бизнесе, чтобы крокодил не съел… Нет кайфа в том, чтобы молиться о здоровье и благополучии членов своей семьи или даже о друзьях — ведь ты лично заинтересован в их здоровье и благополучии. Истинные верующие должны молиться за врагов, за чужих людей. Вот где настоящий кайф! Иваненко понял это, когда стал молиться за одноклассников, которых не любил и много лет не видел, за Алексея и Ольгу, которые были его врагами. Нет, ведь действительно получилось! Теперь стервятники больше не приснятся!

Чувство какой-то небывалой эйфории не помешало милиционеру почувствовать, что за ним хвост. Об этом сообщили волосы на загривке.

«Только не оборачиваться, сдержать себя и не оборачиваться, — твердил себе Иваненко. — Если они не узнают, что я про них знаю, будет шанс оторваться».

Свернув за угол, он резко рванул вперёд, забежал в арку и проскользнул в ближайший подъезд, напугав выходящего мужичка. Через полчаса Пётр осторожно выбрался из подъезда и окольными путями направился к дому. Загривок молчал: похоже, хвост оторвался.

У Светланы был выходной. Она уже успела съездить на рынок и наготовить кучу вкусной вегетарианской еды, а колбасу скормила бездомным собакам.

— Рановато благодаря тебе у меня в этом году начался Рождественский пост, — улыбнулась Света, пока он обозревал приготовленные ею блюда. — А ты-то где был?

— В храм ходил, молиться.

— В какой?

— Знаю я один очень милый храм, в полутора часах ходьбы отсюда. Но тебе я туда ходить не рекомендую. Для тебя там слишком помпезно, гламурно, я бы сказал.

— А ты не врёшь, правда, молился?

— И не думаю.

Их прервал звонок в дверь.

— Кто это может быть? — насторожился Пётр.

— Понятия не имею. Коммивояжёры, наверно. Спрячься на всякий случай в туалете.

Сидя в темноте на унитазе, Пётр слышал, как Света сначала разговаривала с кем-то через дверь, потом открыла — и опять неразборчивые голоса. Неужели попа́ притащила?

Минут через пять Света сказала, что он может выходить.

За столом на кухне сидел майор ФСБ и ел бородинский хлеб с израильской редиской.

— Зачем ты его впустила? — выпучил на Свету глаза Иваненко.

— Он — не враг, а друг.

— Тебе́ это откуда знать? Молитвенница великая, да? Определять Божью волю наловчилась?!

— Успокойтесь, дорогой Пётр Исаакович, я всё сейчас объясню, — сказал майор, вытирая рот платком. — Я больше не тот человек, которого вы знали, если можно так выразиться. Броня пробита, старое мировоззрение рухнуло. Я продолжаю служить, мне по-прежнему доверяют, я сумел скрыть от начальства изменения, произошедшие во мне. Но теперь я чувствую себя двойным агентом, кротом, окопавшимся в Службе Безопасности. Я ни на кого никогда не полагался, всё привык делать сам. Я даже остался холостяком, хотя начальство сильно давило на меня в этом вопросе. И я привык доверять эмпирическому опыту. Вам интересно, старший лейтенант, как я вас вычислил?