Шипучка для Сухого (СИ) - Зайцева Мария

Дергаю руками, вцепляюсь в ремень пальцами. Хоть какая-то определённость.

— Я не изменял тебе, и не изменю никогда, дура. Я же люблю тебя. Это просто случайность. Глупость.

Он говорит убедительно и спокойно. Но вот взгляд у него совсем не спокоен. И чувствуется, что ему очень даже нравится происходящее. Нравится моя беспомощность, мое сопротивление. Его заводит моя непокорность.

И неожиданно я начинаю подыгрывать ему.

Просто потому, что меня саму это все заводит.

21. Примерно девятнадцать лет назад

— Пусти, — рычу ему в губы, борясь с желанием вцепиться в них зубами. Нет, не сегодня. Чувствую на подсознательном уровне, что сегодня солирует он. Он — хищник. Я его разозлила, чуть не прибила сковородкой, а потом разделочной доской.

— Пущу. — Соглашается он, и я в этот момент даже разочарование испытываю. Пустит? Просто так, да? Но потом он добавляет, — после.

И дергает на мне полы халатика. Грубо и жестко. Так, что пуговки летят по комнате.

У меня синхронно с его движением шарахает тяжелой болью в низ живота, так тягуче и жестоко, что хочется кричать. Но терплю. Сжимаю зубы. Дергаю руками. Выгибаюсь, зная, как это выглядит.

Он замирает, разглядывая белье.

Да, Олег, я тебя ждала. Оценил?

Судя по резкому выдоху, очень даже оценил.

Наклоняется, целует в шею. Не целует, прикусывает. Я отворачиваюсь, сдерживаю стон. Я не должна показывать, что мне нравится. Я же злюсь!

Но, когда он, оторвавшись от моей шеи, опять поднимается и, глядя в глаза, дергает полоску трусиков, сразу проводя пальцами по промежности, мокрой, разумеется, я не могу не выдать реакции. Дышу, часто и жадно глотая воздух, так, что он только глаза сужает. Смотрит на свои мокрые пальцы.

— Плохая девочка какая, а? Хочешь, чтоб я тебя трахнул?

— Пошел к черту!

Он облизывает пальцы. Усмехается, когда от этой картины я непроизвольно провожу языком по губам.

— Кошка маленькая. Хочешь грязную игру?

— Отвали! Гад! Изменщик!

Я не могу отвести от него взгляд. Он не отпускает. Коленом раздвигает мне ноги шире, нарочито небрежно. Дергает молнию на джинсах. Я смотрю. Наверно, рот приоткрыла, потому что он опять говорит своим невозможно хриплым низким голосом:

— Надо бы тебя проучить, да? Чтоб сковородками не швырялась? И гадости не говорила?

Он демонстративно пошло и медленно проводит пальцами по члену вверх и вниз, словно раздумывает, что со мной дальше делать. А я замираю, понимая, на что он намекает.

Я уже не новичок в сексе (благодаря ему!), и минет тоже пробовала делать. Правда, без особого успеха, но Олегу понравилось, кажется. Но тогда я сама все контролировала, а тут…

Я начинаю дергаться еще отчаяннее, потому что реально становится немного страшно. Я вроде прекрасно понимаю, что это все игра, и что, если я начну по-настоящему кричать и сопротивляться, он остановится.

Но здесь такая тонкая грань. Страшно. И в то же время в животе все сжимается в диких спазмах. Очень хочется, чтоб он уже хоть как-то прекратил эти пытки. Сделал хоть что-то.

И он делает.

Передвигается по кровати к моему лицу, становится надо мной.

— Рот открой.

Голос его звучит грубо. Сама ситуация дикая, жестокая.

Почему меня продирает судорогой удовольствия?

Открываю.

— Оближи.

Делаю, как он хочет. И чувствую его дрожь. Олег не отводит от меня взгляда, смотрит, как я беру его член в рот. Тянется в сторону, подкладывает мне под голову подушку, опирается на кулаки над моей головой.

И двигается сам, шумно дыша и ругаясь сквозь зубы.

Я закрываю глаза и вижу в воображении эту картину: его над собой, его член между моих губ…

Непроизвольно свожу ноги и ужасно злюсь, что руки связаны, что не могу дотянуться, поласкать себя.

Все ноет внизу, горит, требует внимания, член погружается до горла, короткими резкими толчками, на глазах выступают непроизвольные слезы, запах его тела, тяжелый, мускусный, дурит сознание, он что-то шепчет, говорит какие-то невероятно пошлые слова, которые заводят еще сильнее, мне жарко, душно и тяжело.

Я не знаю, сколько это продолжается, но в какой-то момент все меняется, тяжесть уходит, он перемещается вниз, целует меня, жадно проникает языком в рот, и одновременно толчком в тело. И я кончаю сразу же, как только чувствую его в себе. Выгибаюсь, слезы льются из глаз, он не прекращает терзать мои губы, и двигается, продлевая мое удовольствие, мое наслаждение. Это длится и длится, волнами накатывает, от живота в ноги и обратно к сердцу, затапливая с головой. И это настолько нереально, настолько ново и безумно, что я, мне кажется, в какой-то момент сознание теряю от происходящего.

И прихожу в себя от его немного испуганного голоса:

— Олька… Олька, ты чего? Мать твою, бл*, урода кусок… Олька…

Я открываю глаза. Лицо Олега надо мной испуганное, настороженное. Такое родное. Мне кажется в этот момент, что я умираю. Лечу куда-то, настолько мне легко, настолько невероятно правильно все. Я провожу пальцами по его щеке. Колко. Так хорошо.

На запястьях красные следы от ремня. Но не больно. Совсем.

Олег с облегчением выдыхает, зацеловывает мои руки, полоски от ремня:

— Олька, прости меня, я дурак… Перестарался чего-то… Ты прости, переклинило меня. Я же видел, что тебе самой нравится… Вот и сдурел на радостях…

— Ничего…

— Олька…

Он опять целует меня, в этот раз совсем по-другому, нежно-нежно, долго. Так долго, что мне кажется, я опять уплываю куда-то. Словно на волнах качает. Голова кружится.

— Тебе понравилось?

— Да…

— Мне тоже. Мне пи**ц как понравилось. Ты нереальная просто… И злая такая красивая. Ну какие бабы, Ольк? Ну какие могут быть бабы?

— Помада…

— Да говорю же, случайность! Глупость!

Он валится на спину, счастливо подгребает меня себе под бок. Я провожу пальцами по его груди. Мягко целую, глажу.

— Я же не знаю, где ты… С кем ты… Ты не подумай, я не собираюсь ничего… Но просто… Ты же знаешь, я волнуюсь…

— Оль, — он садится и смотрит на меня. Пристально и серьезно. — Я завязал уже. Больше ничего такого. Не будет. Не повторится никогда. У меня все честно. Все легально. Я даже налоги собираюсь платить. Слышишь? Я обещаю, что больше тебе не нужно будет волноваться. Никогда и ни о чем.

Я молчу. Смотрю в его серьезное лицо, и дыхание перехватывает. Значит, все. Значит, и правда все.

Олег мне не может врать. Он не может меня обманывать. Кто угодно, только не он.

Я понимаю в этот момент, что люблю его так, как даже сказать невозможно. Слов таких нет.

Я понимаю, что хочу с ним быть долго-долго, хочу детей от него, хочу ходить с ним гулять по набережной Невы в белую ночь, хочу, чтоб у нашего сына были его глаза.

Я не могу ему сказать про это. Просто нет слов, нет голоса. В горле ком.

— Оль! — он опять встревоженно бросается ко мне, обнимает, — ты чего, ну? Ну я же сказал, что все. Точно, Оль. Все. Или ты… Или ты все же из-за того, как я тебя сегодня… Тебе не понравилось, больно было, да?

— Мне понравилось, — про это, как ни странно, я могу говорить. Краснею, стыжусь. Но лучше про это. Чем про то, что у меня внутри комком встало и не отпускает. Про такое даже самой себе не признаюсь. — Очень.

— Да? — он смотрит на меня пристально, ищет в моем лице сомнения и не находит. Выдыхает уже спокойнее. Опять прижимает к себе, усмехается, — тогда, может, повторим как-нибудь?

22. Примерно девятнадцать лет назад

Белое небо — красное солнце…

Жаль, не увижу, жаль, не придешь.

Луч слишком остро в трещины бьется,

Красное солнце… Ты не поймешь.

Знаешь, не надо, так будет проще.

Так будет легче — мне и тебе.

Белое небо — огненный росчерк…

Красное солнце — значит, к беде.