Шипучка для Сухого (СИ) - Зайцева Мария

Олег звонит нечасто, больше сообщения присылает. Иногда такие смешные. Иногда совсем не смешные, а трогательные.

Пока что сообщений нет.

Я еще не волнуюсь, но уже немного переживаю.

Вообще, за этот год, что мы встречаемся, я слишком много переживаю.

Потому что есть, из-за чего.

Я сажусь к окну, смотрю на Неву. Все такое привычно серое, но совсем не унылое, а наоборот, светлое, спокойное. Белые ночи. Темноты не дождешься.

Тяжело плещется вода, ходят люди, парочки. Я смотрю на них, вспоминаю, как мы с Олегом тоже вот так ходили.

Он тогда приехал неожиданно раньше, вытащил меня гулять. Я как раз отоспалась немного после смены, но все равно чувствовала себя немного одуревшей. Смена была дикая, да еще и нас отправили к ребенку опять. Обычно на такие вызовы едет специальная машина, но мы были поблизости…

Мальчик, пять лет. Упал, сломал руку. Вроде, ничего такого, но пока что очень непросто привыкнуть мне к детским слезам. Но все прошло хорошо. Справилась, утешила, в основном, истерящую мать, из-за которой он, собственно, и упал. Отвезли в травму.

Вроде, все обошлось. Вот только мамаша напоследок начала визжать, что везли неаккуратно и растрясли.

А я так растерялась, что даже ответить ничего толком не смогла, словно язык отнялся.

Короче говоря, пила успокоительное после. Нанервничалась так, что приехала потом домой и вырубилась.

А Олег пришел, разбудил.

Поднял меня за подбородок, посмотрел в глаза. И не стал ничего говорить. Просто повел гулять.

Мы бродили, держась за руки, смотрели на белую ночь, на реку и мосты, останавливались, целовались.

Так сладко, так нежно.

Так тепло мне тогда было.

Олег не расспрашивал ни о чем, не говорил, что мне надо бросить работу, как пару раз до этого. Нет, ничего такого. И я была ему благодарна за чуткость и понимание.

Мы гуляли, гуляли так долго, что ноги потом гудели.

А затем вернулись домой, и он взял меня прямо у двери, прижав к ней спиной, на весу. И это было горячо. Невозможно горячо и остро. И немного больно. И так нужно мне.

Я улыбаюсь, вспоминая эту ночь.

Он был груб только в начале. У двери. Складывалось ощущение, что всю дорогу, всю прогулку нашу терпел. Сдерживался. А потом не смог.

Не выдержал.

Потому что затем, в постели, он был нежен. Нетороплив. Ласков. И я умирала от удовольствия, терялась просто в эмоциях.

Тогда я ему сказала, что люблю. Вырвалось как-то. Само собой. Неожиданно.

Сказала и испугалась.

Мы не говорили про наши отношения. Ничего не обсуждали — ни будущее, ни планы, даже на ближайшее время. Просто жили. Просто наслаждались друг другом, когда была такая возможность.

Я, прекрасно зная, кто он такой, не ждала чего-то большего.

Понимала, что сегодня он здесь, а завтра нет. Он не обещал ничего. Не упоминал о своих делах.

Никаких подробностей. Не знакомил со своими друзьями. Только Васю я знала. И ни в каких злачных местах мы не бывали вместе никогда.

Складывалось ощущение, что он просто не хочет, чтоб я соприкасалась с другой стороной его жизни.

Сначала я переживала, потому что не понимала, какие у нас отношения, к чему они приведут. Воспитана так все же. Нужна определенность.

Но потом поняла, что здесь никакой определённости быть не может.

Я смотрю на реку, грею ужин своему мужчине. Который тогда, ночью, на мое признание ответил коротким: «Люблю, Ольк». И думаю, что плевать мне на определённость. И на будущее. Главное то, что происходит сейчас.

Звонок заставляет вздрогнуть. Ну наконец-то!

Открываю дверь, обнимаю, с наслаждением утыкаюсь в шею. Он невозможно вкусно пахнет. Всегда.

Даже, когда приходит усталый, недовольный, замученный. Я все равно его хочу. Все равно не могу остановиться, чтоб не потрогать, не погладить, не поцеловать.

Он принес цветы. Нежные пионы. Розовые и круглые. Обнимает, прижимает к себе.

— Привет, Олька.

Но я ответить не успеваю. На шее четкий след красной вульгарной помады.

Я замираю. Провожу пальцем.

Чувствую, как он застыл. А потом шумно выдохнул.

— Ольк…

Я отхожу в сторону. Смотрю на него. И чувствую, как затапливает ярость. И ревность. Невозможная, дикая, кошачья.

Он мне ничего не обещал. Это да. Но это не значит, что я ему что-то позволю.

Разворачиваюсь и иду на кухню.

Ужин же. Грела. Ждала.

Пока его там целовали женщины с вульгарными красными губами.

Когда я крашу губы, ему не нравится. Просит стереть, целовать неудобно. А на других, значит, все устраивает. Да?

Он идет следом. Вздыхает.

— Ольк, ну хватит, не выдумывай ничего. Это случайность.

Я разворачиваюсь.

Случайность, да? Прямо случайность? Случайно какая-то баба обняла тебя и чмокнула в шею? Да, Олег?

Взгляд падает на сковородку с любовно подогретым ужином.

Хватаю и швыряю в него.

Со всего размаха.

Реакция у него всегда была хорошая, уворачивается.

— Ой. Случайность. Прости.

— Ольк…

— А член у тебя не в помаде? А? Случайно?

— Хочешь посмотреть?

У него становится нехороший, тяжелый, дикий даже взгляд. И у меня от этого взгляда моментально так же тяжелеет в низу живота.

Я не собираюсь это анализировать и вообще думать об этом.

Я хочу, чтоб он получил по заслугам.

За мое ожидание, за мое беспокойство, за свое скотство, за то, что заставляет меня усомниться в себе.

Разделочная доска попадается под руку, тяжелая, деревянная.

Я хватаю, раздумывая — швырнуть или по голове двинуть?

Но времени на принятие решения у меня, оказывается, мало, потому что Олег неожиданно шагает ко мне, легко отбивает неловкий удар доской, перехватывает руки, смотрит.

Ноздри у него раздуваются бешено. Взгляд страшный, скользит по моему запрокинутому злому лицу.

Я цежу сквозь зубы злые ругательства. Я много знаю, ты удивишься, Олег, чему можно научиться, разъезжая по рабочим районам Питера.

Я приказываю ему убираться прочь.

Он усмехается, не выпускает моих дергающихся рук, а в следующее мгновение я уже у него на плече, ору, болтаю ногами и бью его кулаками по спине, голова кружится, в глазах темно от резкой перемены положения.

Ну надо же, какой сильный! Так быстро схватил, я и вздохнуть не успела!

Пока ругаюсь, кричу и сопротивляюсь, силы заканчиваются полностью, в глазах так и не настает просветления, потому кровать под спиной ощущается, как блаженство.

Пока я пытаюсь вздохнуть, проморгаться и отправить Сухого в далекое пешее эротическое, он успевает стащить с себя рубашку и вынуть ремень из джинсов.

— Пошел к черту! Иди к той овце, что помадой тебя мазала! — Шиплю я и отползаю подальше, стараясь смотреть строго в глаза.

Я очень зла, очень, но мозги работают все же, и я прекрасно прогнозирую дальнейшее.

И не сказать, что меня это не заводит! Очень даже заводит!

Олег стоит надо мной с ремнем в руках, взгляд у него жестокий и черный, а усмешка такая, что хочется вместо ругательств и посылов прогнуться и ноги раздвинуть.

Но я делаю ровно обратное движение.

Хочу сделать, вернее.

Потому что Олег неожиданно делает шаг вперед, наваливается на меня всем телом, выжимая воздух из легких, ловит руки и перехлестывает их ремнем. А затем перекидывает его через прутья спинки кровати, закрепляет.

Очень, надо сказать, быстро и профессионально. И я совсем не хочу знать, откуда у него такой навык в связывании людей.

— Отпусти, гад! Пусти!

Я рычу, мотаю головой, потому что он хочет меня поцеловать, а я не хочу ему этого позволять.

Прекрасно знаю, если поцелует, тут я и погибну. И ни о каком сопротивлении речи больше не пойдет.

— Не дергайся, Ольк…

Ему, наконец, надоедает ловить мои губы, и он просто фиксирует подбородок пальцами, заставляя смотреть в глаза. И это тоже гибель. Потому что сопротивляться становится невозможно. И я уже даже забываю, из-за чего, собственно, мы поругались.