На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

— О каких панцирях речь? — спросил Логунов. — Панцири в наше время? Неправдоподобно!

— Почему неправдоподобно? Сталь отменная, выдержит пулю.

— Сталь, может быть, и выдержит, да солдат в панцире не выдержит. Представьте себе маньчжурскую жару, обмундирование и снаряжение нашего солдата, стопудовые сапоги — и еще стальной панцирь! Я думаю, что в этих панцирях вся армия до последнего человека отдаст богу душу, даже если противник не сделает ни одного выстрела.

— Современную пулю выдержать — такая сталь в копеечку влетит. Сомневаюсь! — сказал Аджимамудов.

Буланов обиделся:

— Я точно знаю, что контракт подписан. По пятнадцать рублей за панцирь.

— Человек-броненосец — слышали? — спросил Топорнин Нину. — В психиатрическую лечебницу всех!

— Разведка у нас плоха, — рассказывал Аджимамудов Горшенину, — а плоха потому, что казаки у нас — бородачи, старики, едут и думают про своих баб и детишек. Все из запаса. Ни одного полка действительной службы!

— Полки действительной службы нужны в России против нашего брата, врага внутреннего… Поняли?

— А ведь верно, — засмеялся Аджимамудов, — враг внутренний пострашнее японца.

Солнце опускалось, лучи его падали на круглую сопочку в полуверсте от лазарета, — там стояли пустые фанзы. Четыре сосны точно простирали руки над ними и над равниной. Было что-то успокаивающее в этих соснах.

— Тише, господа! — сказал Неведомский. — Последние газеты сообщают о смерти Крюгера. Простой фермер, а стал во главе бурской армии. И ведь вдребезги разбил англичан. Надо было бы нашим генералам и командующим поучиться воевать у этого фермера.

Неведомский оглядел стол, светлые волосы его стояли ежиком, расстегнутый ворот кителя обнажал шею. Он напомнил Нине тетерева, которого однажды живым принес домой отец: таким же светлым золотом сверкали его глаза, которые, казалось, не только видели, но и слышали.

— Да, Крюгер не был ни Наполеоном, ни Бисмарком, — заметил Свистунов. — Правильно сказано: простой человек. Нам бы такого…

— Народ просыпается, — проговорил Горшенин, — будет и у нас…

Алешенька Львович, который пил вино стакан за стаканом и теперь сидел бледный, со слипшимися на лбу волосами, сказал Петрову:

— Наместник из Харбина на днях телеграфировал Куропаткину, что в Харбине больше нет места для раненых. Другими словами, такое количество под Ляояном… Вы понимаете? А Куропаткин на этой телеграмме наложил резолюцию: «А вот я им наколочу еще тысяч тридцать».

Алешенька сказал эти слова громко, на весь стол, и лицо его помрачнело. Расстегнул ворот рубашки, стукнул кулаком по столу. Всегда скромный и даже застенчивый!

— Вы понимаете? Так заботлив! За потерю одного лишнего солдата готов генерала под суд отдать. Я думал, это от души!.. А это, а это… вот он настоящий Куропаткин: «Вот я им наколочу еще тысяч тридцать!»

Он снова выпил.

«Бедный Алешенька», — подумала Нина.

Она вышла во двор. Были уже сумерки. Низкое дымчатое облако висело над Мукденом. Нина остановилась посреди двора. Вечерний свет скрадывал ее. Казалось, человек в этом свете мог поплыть или полететь, незачем ему было ходить.

Логунов нашел ее, взял под руку, и она повлекла его по каменистой дорожке. Тонкий запах стлался над

<отс. стр. 238–239>

— Вчера вечером я видел генерала Ниси. Генерал Ниси не любит смотреть в лицо своим собеседникам, он предпочитает смотреть в землю. Это происходит у него от скромности: он убежден в собственной ничтожности! Но, разговаривая о тебе, он смотрел мне прямо в лицо, потому что самый ничтожный человек бесконечно выше меня, твоего отца.

Юдзо не шевельнулся. На душе у него было печально и спокойно. Ничто уже не нарушит этой печали и этого покоя.

— Такого случая еще не знала японская????? японская история. Офицер бросил на поле боя своих солдат и отправился… да, и отправился…

Отец так и не сказал, куда отправился сын, — слишком тяжело было произнести ему это слово. Его сын бросил своих солдат и побежал к женщине! К какой-то женщине, которых миллионы! Но это преступление — только незначительная часть преступлений лейтенанта Футаки. Капитан Саката сообщил суду, и свидетель лейтенант Маэяма подтвердил, что Юдзо действительно произнес кощунственные слова о том, что тенно Японии всего только человек. Эти слова его не поддаются ни повторению, ни уразумению.

— Может ли для меня быть большая горесть? — спросил Футаки и поник головой.

Юдзо видел его коротко остриженную голову, руку, которая мертво лежала на столике.

— Генерал Ниси и я думаем одинаково, — сказал Футаки. Голос его был глух, точно каждое слово было камнем, который Футаки извлекал откуда-то из-под земли. — Завтра утром будет суд, и завтра же вечером приговор суда должен быть приведен в исполнение.

Юдзо знал, что отец скажет эти слова, он готовился к ним, и тем не менее страшное возмущение переполнило его. Он поднял голову и заговорил. Он хочет жить разумом, светом разума, а не предрассудками. Позором он считает жить предрассудками, хотя бы они и помогали уничтожать людей других народов. Маршал маркиз Ямагата недавно опубликовал в своей статье: «Будущее Китая весьма важно для Японии, и я думаю, что для возрождения Китая необходимо вступление на трон сильного духом императора, который взял бы бразды правления в свои руки… Первое, что должен был бы сделать такой император, это отрешиться от представления, что он неземное существо, стоящее превыше всех других монархов, и войти на основах равенства в республику народов». Вот что маршал сказал о китайском императоре. Но почему подобные слова преступны по отношению к императору Японии? Почему, говоря здравые слова соседу, не адресовать их прежде всего себе?

?????ец поднял обе руки.??????? смолк. Горечь охватила его. Да, он все отлично понимает. Таков пока человеческий мир. Может быть, отец опасается, что сын в последние минуты начнет возмущаться и протестовать и тем самым принесет вечный позор ему и всему их роду?.. Не беспокойся, отец, больше никакого позора не принесет Юдзо ни тебе, ни Японии…

Он вышел из домика отца. До завтрашнего утра он был свободен. Он гулял по городу, наблюдая за жизнью его обитателей и думая о том, о чем готовился думать еще многие годы. Сейчас нужно было все обдумать окончательно — ведь в его распоряжении оставался только день. Перед вечером он купался в Тайцзыхэ. Нашел скалистый берег и бросился в темную мутную воду. Да, все реки в этой стране мутны и темны… Но и мутная вода была приятна.

Около города какая-то воинская часть отдыхала от войны и строевых учений.

Солдаты из ящиков, накрытых одеялами, соорудили горы, между ними пустили ручеек, перекинули мост, из палочек и бумаг сделали людей и зверей — и вот вам, пожалуйста, иллюстрация к сказке про богатыря Кинтаро.

«Люди должны же хоть как-нибудь занять свою душу», — подумал Юдзо.

Он отправился к себе, на окраину Ляояна. Дом стоял над оврагом, который образовался от дождевых потоков. По склонам оврага росли кусты, а трава на дне была свежа. Туда прилетали птицы, там они вили гнезда.

Маэяма уже сидел над обрывом, положив около себя фуражку и расстегнув ремень.

Несколько минут они сидели рядом, вдыхая запах свежей травы и разглядывая дорогу, которую проложили русские по той стороне оврага.

— Мои слова будут кратки, — сказал Юдзо. — Может быть, в какую-нибудь минуту жизни вы захотите принять их к сведению. У нас война. Мы вторглись в Маньчжурию. Мы уверяем китайцев, что освобождаем их от русского и европейского рабства. Мы хотим, чтобы китайцы думали, что рабство, когда рабовладельцы — белые, невыносимо, но, когда господами японцы, тогда оно прекрасно. Рабство есть рабство, Кендзо-сан, и никто не смеет рабовладельничать.

Юдзо произнес эти слова так громко, что они пронеслись над оврагом, и птица, сидевшая на кусте по ту его сторону, настороженно повернула голову. Маэяма полузакрыл глаза, стараясь запомнить каждое слово, против которого в обычное время он возразил бы целой речью.

— Кому будет сладко от нашей победы? Нашим крестьянам? Мы говорим теперь, что их слишком много и им негде жить. Но не о них мы заботимся. О крестьянах и о том, как к ним надо относиться, сказал еще первый Токугава: «С крестьянина нужно взыскивать так, чтобы он не мог жить, но и не умирал». Советую вам запомнить это изречение. Ибо японские крестьяне прежде всего японцы — и вот каково отношение к ним! Вы это терпите, я терпеть не могу. Вы, может быть, думаете, что сюда, в Маньчжурию, после победы придут японские крестьяне? Не придут. У них на родине достаточно земли, которую только нужно им предоставить…

Маэяма кивнул головой. Он вспомнил Кацуми, разговор с ним накануне ляоянского сражения. И почувствовал удовлетворение оттого, что жизнь Юдзо, полная ошибок, неправильностей и преступлений, скоро будет завершена, и завершена так, как того требуют законы японской чести. Маэяма первый донес генералу Ниси о проступке лейтенанта Футаки. Этого Юдзо не знает, он не поинтересовался, он подозревает своих сослуживцев… Очень хорошо, пусть и этот подвиг Маэямы останется в тайне, от этого он станет более совершенным.