На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Вечером четырнадцать офицеров стояли по правую и по левую сторону алтаря. Это были лучшие офицеры, избранные свидетелями.

Маэяма вдохнул запах ладана, окинул взглядом своды, терявшиеся в сумраке, и вышел из храма навстречу Юдзо. Он чувствовал себя хорошо: вот именно так, как он хотел, разрешались все его споры с Юдзо… Сын Футаки много говорил, спорил, сомневался, даже посмеивался над святая святых души Маэямы. Он мог, в конце концов, принести вред японскому делу… А так все будет хорошо. Маэяма собственной рукой все это прекратит.

Юдзо приближался к храму неторопливым шагом. Молодые люди обменялись взглядами. Маэяма не узнал глаз Юдзо. Широко раскрытые, они были полны какого-то невыносимого трепета и вместе с тем были совершенно прозрачны, как будто уже не было за ними человеческой души, и отражали они пустоту.

На минуту Маэяме стало неприятно: казалось, этот человек, в сущности уже мертвый, до самого дна увидел его сердце. Лейтенант отвел взгляд в сторону, пропустил мимо себя трех офицеров, которые несли боевой плащ Юдзо, украшенный золотыми галунами, и пошел сзади.

Юдзо поднялся в храм и, подойдя тем же ровным шагом к свидетелям, поклонился тем семи, которые стояли справа, и тем семи, которые стояли слева. Все это были знакомые офицеры, с ними он совершал походы, с ними встречался ежедневно. Но сейчас они больше не были его сослуживцами.

Потом так же медленно подошел к алтарю, дважды распростерся перед ним и сел на ту часть возвышения, которую покрывала красная шерстяная ткань.

Он сел, и сейчас же командир батальона майор Васуи вышел из рядов семи, стоявших по правую сторону, и поставил перед Юдзо черный столик. На нем лежал, завернутый в тонкую рисовую бумагу, вакасатси, тонкий и острый, как бритва.

Юдзо принял его обеими руками и положил перед собой.

Больше он не вставал. Сидя, он обратился к присутствующим с речью. Он говорил о своем преступлении. Голос его слегка дрожал. Маэяма уловил в нем горечь и печаль, но не было в нем ничего, что напоминало бы страх. О чем печалился Юдзо? О своем проступке или о том, что люди темны и несправедливы друг к другу?.. Да, он оставил роту на попечении младшего офицера. Конечно, если б он, Юдзо, был убит в бою, он тоже должен был бы оставить роту на попечении младшего, но ведь он был жив… За это преступление он лишит себя жизни и просит всех присутствующих быть тому свидетелями.

Он снял мундир и рубашку и обнажил тело ниже пояса. И опять все его движения не были поспешны, но не были и замедленны. Точно человек не спешил уходить, но вместе с тем решил и не задерживаться.

Как только он положил сзади себя рубашку, он сейчас же правой рукой взял вакасатси. Только секунду держал он его в вытянутой руке, не сводя глаз с лезвия, и, глубоко вздохнув, вонзил его себе в левую часть живота, провел вправо и, повернув в ране, так же неторопливо провел до ребер.

Маэяма сидел по правую сторону осужденного. Когда Юдзо вынул кинжал из раны и слегка подался вперед, он быстро вскочил и взмахнул саблей…

Голова Юдзо точно оборвалась. Она упала рядом с его коленями, — а тело еще продолжало держаться, и шипела кровь, выбегая из рассеченных артерий.

Шестая часть

НЕВСКАЯ ЗАСТАВА

Первая глава

1

Катя возвращалась в Петербург, ее фронтовая жизнь неожиданно закончилась: Маша письмом вызвала ее домой. В Питере Антон!..

Ездила проститься с дядей, сидели они с ним на песчаном откосе небольшой сопочки, под соснами, такими же, как в России, говорили обо всем, и прежде всего — о войне. Конечно, поражение горько и обидно, но поражение ослабит самодержавие, а может быть, приведет его и к катастрофе. Хвостов намекнул, что работа здесь, в армии, будет большая, но если Маша зовет в Питер, то это значит, что вызывает Катю Антон Егорович. Больше некому. Ехать надо, ради пустяков не будет вызывать.

— Дядя Яша, мы непременно свидимся, и скоро! — Катя с тревогой смотрела в родное лицо.

— Свидимся, Катюша, помирать не собираюсь… Ну, кланяйся там всем… А Питеру от меня нижайший отдельно.

Села в двуколку, и конек быстро понес ее по каменистой дороге.

… Поезд шел медленно. Подолгу стоял на разъездах, пропуская мимо себя составы с пушками, подводами, кухнями, санитарными фурами, эшелоны с солдатами. Солдаты выглядывали из окон вагонов, сидели в дверях, свесив ноги, белые их рубахи превратились от пыли в сизо-серые.

В поезде, в котором ехала Катя, на станциях, куда она выходила, часто разговаривали о позорном отступлении Куропаткина. Имя командующего, еще недавно уважаемое, теперь упоминалось с озлоблением и насмешкой.

И столько же, если не больше, говорили про тревожные события в стране.

Уже в Харбине услышала Катя рассказы очевидцев о волнениях среди запасных, о крестьянских бунтах, о забастовках на фабриках и заводах.

Пассажиры, садившиеся на поезд на промежуточных станциях, сейчас же заводили разговор с соседями:

— Откуда едете? Ну, как у вас? Тоже неспокойно?..

— Да, господа, Россия пришла в движение, и ее ничто не остановит.

— Черт с ним, с вашим движением! — бурчал кто-нибудь.

На одной из станций, недалеко от Новониколаевска, поезд задержали надолго. Подошел воинский эшелон. На фронт двигался кадровый полк, как все полки пополненный запасными. Офицеры отправились в буфет.

Катя тоже пила в буфете чай. Зал для пассажиров первого и второго классов: мраморные столики, венские стулья, искусственные пальмы.

Офицеры пили водку и закусывали. Некоторые уже поглядывали на миловидную сестру милосердия, собираясь завязать с ней знакомство. Чтобы избежать этого, Катя торопилась со своим чаем, но тут в дверях ресто рана остановились два солдата, огляделись, пошептались и направились к стойке.

Когда они проходили мимо штабс-капитана, тот побагровел и поднялся:

— Куда, мерзавцы?

Солдаты остановились. Молодой и пожилой.

— Ваше благородие, мы не мерзавцы, мы русские солдаты.

Они смотрели строго и спокойно, они нисколько не испугались окрика. Это взорвало штабс-капитана.

— Человек! Вывести их отсюда!

— Выхади, милай, выхади… — зачастили официанты, приближаясь к нежеланным гостям и провожая их до порога.

— Каковы мерзавцы! — кричал штабс-капитан. — Видят, что здесь господа офицеры, а прут. Хамье! Распустили их!..

Он совал в рот куски колбасы и снова возмущался на весь ресторан.

Катя первая обратила внимание на толпу солдат на перроне. Толпа все росла, раздавались призывающие голоса. За столиками притихли. Штабс-капитан стоял, схватившись руками за спинку стула.

Еще минута, и — точно буря — сотни людей ворвались в зал. Мраморные столики падали и дробились, сапоги топтали пальмы, звенели, крошась, бутылки и посуда в буфете.

Офицеры спасались через окна и заднюю дверь. Катя стояла за шкафом. Ее глаза блестели, она кричала что-то ободряющее, она была счастлива: проснулось чувство собственного достоинства в русском человеке!

Появились полицейские. Много, три десятка! Но когда на них устремились серые шипели, когда взметнулись в воздухе ремни, стулья, ножки от столов, полицейские бежали.

Незаметно для себя Катя оказалась в самой толпе солдат. «Я, кажется, делаю что-то недопустимое для революционерки», — подумала Катя. Но ведь она видела этих же русских солдат мертвыми на полях сражений, раненными в госпиталях, тысячи их гибли там, на сопках Маньчжурии. Как же она могла быть не с ними?

— Ура! — крикнула Катя и увидела радостно сверкнувшие глаза. Ей закричали:

— Барышня, сестрица! Спасибо!

— Ура, ура! Братцы!

И только когда показались казаки, толпа солдат стала рассеиваться. Горнисты заиграли у эшелона сбор.

Люди, только что разгромившие буфет, разогнавшие полицейских, покорились звукам трубы и побежали по вагонам: они были солдатами, но они требовали к себе уважения, ибо они были русскими солдатами и ехали защищать отечество.

Эшелон тронулся, солдат увозили. Катя стояла, зажав в руке платочек, — ей хотелось помахать отъезжающим, но благоразумие удерживало ее.

И еще однажды, уже за Уралом, Катя оказалась свидетельницей подобных же событий.

— Должны пропустить пять эшелонов, — сказал Кате сосед по купе, одетый в короткую куртку и высокие сапоги. — Сутки простоим. Говорят, где-то бастуют железнодорожники… однако, полагаю, вранье: недавно проезжал по дороге князь Хилков, — этот не дурак, до забастовки не допустит.

Сосед вынул толстую папиросу, промял мундштук, вставил папиросу в рот. Усищи у него были предлинные, они мешали ему при еде.

Катя стояла на перроне, когда медленно подкатил воинский состав.

Запасные, без ремней, а иные и без фуражек, прыгали из вагонов, разминались и бежали в буфет третьего класса за кипятком. Через минуту оттуда донесся шум: