Царица поверженная - Маргарет Джордж

– Сделай, пожалуйста, самую лучшую мазь для заживления ран! – приказала я.

– Каких именно ран? – уточнил он с присущим врачам высокомерием. – Пора бы знать, что рана ране рознь. О чем в данном случае речь? Заноза? Собачий укус? Или удар мечом?

– Ни то, ни другое и ни третье. Последствия порки.

– Да ну? – Он выглядел удивленным. – И кого ж это у нас выпороли?

– Как раз того, кого никак нельзя было трогать, – ответила я. – Антоний, в нарушение всех правил и обычаев, приказал высечь посланца Октавиана.

Это потрясло даже Олимпия.

– Быть не может. А… чем он заслужил такое обращение? Что сделал?

– Ничего особенного. Кроме того, что… он молод, он представляет более сильную сторону и ведет себя соответственно.

Олимпий покачал головой:

– Не очень-то похоже на Антония. Но что поделать, он нынче не в себе. Ладно, со следами порки я справлюсь. Думаю, для молодой кожи, как у него, подойдет смесь натра, уксуса, меда и желчи.

Когда он ушел, я занялась составлением, в общем-то, бессмысленной записки, которую собиралась запечатать царской печатью, чтобы Тирс передал ее Октавиану.

«Благороднейший Октавиан…»

Нет, это имя не годится.

«Молодой Цезарь, я желаю сложить свои сокровища к твоим ногам в обмен на торжественное обещание утвердить моего сына на престоле Египта…»

Ничего нового, просто слова.

Держа в руках горшочек с драгоценным бальзамом и укрываясь под просторным плащом с капюшоном, я незаметно проскользнула в казармы, где находился Тирс.

Он сидел на скамье, уронив на колени голову со всклокоченными, слипшимися от пота волосами. В свете факела я видела рубцы на его спине, красные кровавые полосы, по обе стороны которых болталась порванная кожа. Он дрожал, стонал и уже вовсе не выглядел горделивым молодым послом. Когда я вошла, его взгляд упал на мои сандалии – явно не солдатские, – потом поднялся к моему лицу, и глаза бедняги расширились от удивления. Но он не встал – видимо, счел, что после случившегося все правила и приличия выброшены за борт.

– Мне не под силу убрать полосы с твоей спины, – сказала я, – но могу дать тебе это снадобье, чтобы облегчить боль и ускорить заживление.

Если бы у меня была возможность начисто вывести все рубцы, чтобы Октавиан ничего не увидел! Но увы – такое не под силу даже Олимпию.

Прежде чем он ответил, я склонилась над ним и начала втирать мазь в раны, стараясь прикасаться к нему как можно более нежно. Но он все равно вздрагивал, ибо рубцы были свежими и глубокими.

Я насчитала восемь рубцов – а сколько могло бы быть, не останови я расправу?..

– Царица просит прощения у вольноотпущенника? – заговорил он наконец, закипая от ярости.

– Если с вольноотпущенником обошлись несправедливо, то почему бы нет? Такого не должно было случиться. Если можешь, постарайся забыть это, хотя я не вправе ожидать от тебя подобного великодушия. И мы его не заслуживаем.

Я продолжала втирать мазь в его спину. С ним действительно обошлись слишком жестоко.

От моих последних слов Тирс, похоже, растаял, повернул голову и сказал:

– Он не заслуживает, но тебе я готов простить что угодно. – Неожиданно он издал слабый смешок. – Мне говорили, что знаться с тобой опасно. Но это стоит риска. – Он моргнул от очередного прикосновения к больному месту. – Теперь я понимаю, что имелось в виду…

– Кто так говорит?

Я должна была узнать.

– Да почти все в нашем лагере. Начиная… с самого Октавиана.

– Передай ему, что я постараюсь опровергнуть первую часть утверждения и подтвердить справедливость второй. Если… Впрочем, пусть прочтет мое послание, тут все сказано.

О Исида! Я действительно так действовала – втирала бальзам в раны вольноотпущенника и делала кокетливые намеки относительно моего злейшего врага? Но я обещала, я клялась пойти на все ради Египта!

– Что там внутри? – спросил он.

– Это предназначено для глаз одного только Окт… императора. – Я помедлила и добавила: – Тут плащ взамен твоего старого, порванного на спине. Возьми его и постарайся выбросить из памяти все, что произошло, кроме того, что делала я.

Я вытащила плащ из сумы, расправила и набросила ему на плечи. Это было одеяние из нежнейшей, тончайшей милетской шерсти. Окровавленная спина Тирса тут же запятнала ткань, но все равно – перед отбытием ему нужно чем-то прикрыться от солнца и дорожной пыли. К тому же я надеялась, что плащ послужит зримым напоминанием о моем тайном посещении. Менее очевидным, чем стали бы драгоценности.

Глава 49

Пришло самое время достать и перечитать их – письма Цезаря. После того как они были прочитаны моим сыном, мы с Цезарионом разделили их. Половину он взял с собой, куда бы ни занесла его судьба, в память об отце и в качестве талисмана. Вторая половина осталась у меня, чтобы я могла черпать в них поддержку и, что не исключено, попытаться воздействовать с их помощью на Октавиана: умерить его мстительность зримыми свидетельствами того, с каким уважением относился ко мне его «отец».

Я осталась одна, удостоверилась, что меня никто не потревожит, и взялась за свитки не без трепета. Слова, написанные мертвыми, обретают иное значение. Они нашептывают нам тайные послания, увещевания или предостережения о том, что нам, живущим, неведомо. Я знала, что в нынешних обстоятельствах многие слова Цезаря покажутся мне зловещим предсказанием.

Я выбрала самую мягкую и удобную кушетку, устроилась на ней, поставила рядом маленький ларец и открыла крышку. Письма – к сожалению, немногочисленные – лежали внутри. Цезарь вел столь обширную переписку по военным и политическим вопросам, что для личной корреспонденции у него почти не оставалось времени. Кроме того, он был слишком предусмотрителен, чтобы писать слишком откровенно. Я помнила, с каким нетерпением ждала его писем после его первого отъезда из Египта, какой заброшенной и одинокой себя чувствовала. А когда дождалась, то первое же письмо – сейчас я медленно его развернула – оказалось таким обезличенным!

Теперь папирус стал ломким, и, когда я разворачивала свиток, с него опадали шелушащиеся чешуйки. Чернила выцвели – ведь с момента написания минуло почти двадцать лет. Казалось, от свитка исходит запах времени.

Ее восхитительному величеству царице Египта Клеопатре привет.

Я рад получить известие о рождении твоего сына. Да сопутствуют ему здоровье, процветание и благодетельное правление, да будет его имя великим в анналах вашей истории.

Здесь, в Риме, я столкнулся с множеством серьезных и неотложных дел, на которые, однако, могу потратить лишь несколько дней, ибо мне предстоит отплыть в Карфаген, дабы завершить