Царица поверженная - Маргарет Джордж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда все будет сделано, я пошлю за тобой и надеюсь, что ты сможешь отвлечься ненадолго от своих обязанностей по управлению Египтом и посетить Рим.
Твой Гай Юлий Цезарь
И это все. Но теперь слова обретали несколько иное значение. Для того чтобы имя моего сына стало «великим в анналах истории», ему необходимо выжить, чего я всеми возможными способами и пытаюсь добиться. Что касается проблем, с которым сталкивался Цезарь в Риме, то они были разрешены – что и повлекло за собой его смерть. Он оказался жертвой этого кризиса, как и я сейчас. Даже величайшие из великих бывают повержены, невзирая на свою мудрость и силу. Доблесть вовсе не гарантирует триумфальный конец. Как я могу надеяться преуспеть там, где потерпел неудачу Цезарь? Да и приглашение в Рим сейчас звучит по-другому: скоро я получу такое же от Октавиана, только не приму его.
Я отложила это письмо и открыла другое:
Божественной и могущественной Клеопатре, царице Египта, привет.
Война закончилась, и я одержал победу. Кампания выдалась трудная, и на сей раз я не вправе отчитаться словами «veni, vidi, vici» – пришел, увидел, победил. Правда звучала бы так: пришел, увидел, выжидал, планировал, маневрировал, отступал, наступал. Но главное – это конечный результат: vici.
Да, значение этих строк теперь тоже выходит за пределы того, что он имел в виду, когда писал. Конечный результат – вот главное! Ныне, в час подведения итогов, Цезарь напоминает мне об этом.
Даже если ты выигрываешь поединок, окончательная победа не всегда остается за тобой. Цезарь не проиграл в жизни ни одного сражения, но пал от руки соотечественников. Правда, после его кончины соотечественники провозгласили его богом.
Череда побед, поражение, новая победа. Величайшая победа… Великое колесо судьбы продолжает вращение, и не каждому удается увидеть пресловутый «конечный результат» при жизни.
«Цезарь, ты ушел раньше меня, – беззвучно сказала я ему. – Я постараюсь последовать за тобой достойно, насколько смогу, до конца оставшись непобежденной. Ибо, как показал ты, человек способен восторжествовать даже над смертью. Более того: сама его смерть может стать основой будущей жизни».
Только вот идти на это порой приходится, не зная «конечного результата».
Я вернула письма в ларец, положив поверх тех немногих, что оставались внутри. Может быть, я позже доберусь и до них. Я задержала на них руку, стараясь почерпнуть силу из самой их способности сохраняться, но тут меня отвлек осторожный стук в дверь.
– Госпожа, – послышался голос Хармионы.
Я, вообще-то, приказала не тревожить меня, но поскольку с письмами уже закончила, то откликнулась:
– Да?
– Госпожа, пришел Эпафродит. Впустить?
– Пусть войдет.
Пора вернуться к неотложным делам.
Эпафродит ввалился в комнату с двумя сумками под мышками.
– Госпожа, – заговорил он с порога, поклонившись, – вот списки, которые ты велела мне сделать, вместе с описанием сокровищ.
Он поднял одну из сумок.
Я хотела точно знать, чем мы располагаем и что можно спасти от Октавиана.
– Спасибо.
Я потянулась за сумкой, но она была набита битком и оказалась слишком тяжелой.
– Подведи итог, – распорядилась я и, спустив ноги с кушетки, перебралась к письменному столу, куда жестом позвала и его.
Он положил сумку на стол, извлек ее содержимое и развернул первый свиток:
– Вот окончательные подсчеты. – Эпафродит ткнул пальцем в колонку цифр. – К сожалению, должен сообщить, что Египет процветает. Мы собрали лучший урожай за многие годы, а нынешний разлив Нила предвещает повторение прибылей. Полностью возмещены потери при Актии и даже утрата флота, направленного в Красное море.
– Я тоже сожалею. Лучше бы Октавиану достались пустые зернохранилища и растраченная казна. – Я посмотрела на него. – Ты хорошо поработал, старый друг. Все эти годы ты верно служил мне, даже жертвуя собственными делами. С сегодняшнего дня ты можешь сложить с себя обязанности казначея и вернуться к своему народу. Когда все закончится, лучше держаться подальше от дворца. Оставь здесь описи и счета и прими на прощание мою искреннюю благодарность.
– Покинуть тебя в такой час – не подло ли это? – промолвил Эпафродит с подавленным видом.
– Нет, если ты уходишь по моему приказу. Я хочу, чтобы римлянам досталось как можно меньше, – это тоже способ восторжествовать над ними. Но гибнущему режиму вовсе не обязательно увлекать за собой в пропасть тех, кто ему служил. Однако у меня есть для тебя последнее поручение. Будь добр, подготовь фальшивые счета и описи, чтобы я предоставила их Октавиану: необходимо утаить часть ценностей для моих детей. Думаю, – я посмотрела на ряды цифр, – этого хватит, чтобы удовлетворить Октавиана и не вызвать у него подозрений.
Эпафродит накрыл мою руку своей:
– Мне невыносимо слышать, когда ты говоришь вот так. Словно ты уверена в худшем и смирилась с тем, что все потеряно.
– Надеясь на лучшее, мы должны готовиться к худшему. Я ни на мгновение не забываю, что если, например, Октавиан погибнет в сражении – от попадания случайной стрелы, – в тот же миг все изменится. Рим будет обезглавлен, Антоний останется единственным вождем, и все наши приготовления покажутся смехотворными. Но… допуская такую возможность, я не могу рассчитывать на нее.
– Я принес кое-что еще, – сказал он, поставив вторую сумку. – Оставлю тебе вот это – из Писания моего народа.
– Выходит, в вашем Писании предусмотрена и такая ситуация. – Я издала смешок. – Воистину, у вас замечательный народ.
– Мне показалось, что ты заинтересуешься.
– Спасибо, дорогой друг!
Я встала и взяла его за руки, думая о том, увидимся ли мы снова. Этот долгий и медленный отлив был таким мучительным! А позади оставалась широкая полоса покинутого, опустевшего берега.
Во второй половине дня я открыла вторую сумку Эпафродита, любопытствуя, что он подобрал для меня на сей раз. Это Писание называлось Кохелет, или Екклесиаст. Некоторые места в поэтической рукописи, наиболее созвучные нынешней ситуации, были подчеркнуты, но я начала читать сначала, поскольку текст показался мне целостным.
«Я, Екклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме; и предал я сердце мое тому, чтоб исследовать и испытать мудростью все, что делается под небом…»[15]
Автор стремился к знанию, богатству, удовольствиям и великим свершениям, в итоге же постиг, что все его желания – не более чем суета.
«Конец дела лучше начала его; терпеливый лучше высокомерного.
И обратился я и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым – победа, не мудрым – хлеб, и не у разумных – богатство, и не искусным – благорасположение, но время и случай для всех
