Политическая биография Сталина. Том 2 - Николай Капченко

«Сталин. На последней очной ставке мы не только Бухарина привлекли, но и известного военного работника Пугачева проверили. Ведь очная ставка отличается тем, что обвиняемые, когда приходят на очную ставку, то у них у всех появляется чувство: вот пришли члены Политбюро, и я могу здесь рассказать все в свое оправдание. Вот та психологическая атмосфера, которая создается в головах арестованных при очной ставке. Если я мог допустить, что чекисты кое-что преувеличивают, — таков род их работы, что они могут допустить некоторые преувеличения, я в искренности их работы не сомневаюсь, но они могут увлечься, но на последней очной ставке, где было полное совпадение старых протоколов с показаниями в нашем присутствии, я убедился, что очень аккуратно и честно работают чекисты.

Петровский. Честно? (Сам Петровский вскоре на собственной шкуре испытает эту честность чекистов и достоверность признаний на очных ставках — Н.К.).

Сталин. Честно. Вот здесь для Радека и для всех была возможность сказать правду. Мы же просили — скажите правду по чести. Я говорю правду, и глаза его, тон его рассказа, — человек я старый, людей знаю, видал, ошибаться я могу, но здесь впечатление — искренний человек

Бухарин. Я не могу тебя переубедить, если ты думаешь, что он говорил правду, что я на охоте давал террористические директивы, а я считаю, что это чудовищная ложь, к которой я серьезно относиться не могу.

Сталин. Была у тебя с ним болтовня, а потом забыл.

Бухарин. Да ей-богу не говорил.

Сталин. Много болтаешь.

Бухарин. То, что я много болтаю, я согласен, но то, что я болтал о терроре, это абсолютная чепуха. Вы подумайте, товарищи, если мне приписывают план дворцового переворота…»[906]

Можно было бы приводить еще немало диалогов подобного рода, раскрывающих существенные черты и особенности сталинского политического мышления и подхода к решению вынесенных на пленум вопросов. Но, пожалуй, достаточно иллюстраций. Впрочем, все приведенные примеры едва ли следует называть иллюстрациями. Они скорее живые штрихи той эпохи, позволяющие хотя бы в некоторой степени воссоздать картину тех лет.

На пленуме по делу Бухарина и Рыкова была создана специальная комиссия с поручением представить пленуму соответствующий проект решения. Комиссию возглавил А. Микоян. В ее состав вошел и сам Сталин. От имени комиссии он и сделал доклад, в котором изложил суть внесенных предложений и привел доводы в обоснование решения. В частности, вождь сказал: «Комиссия пленума ЦК поручила мне сделать сообщение о результатах ее работы. Разрешите сделать это сообщение. В комиссии не было никаких разногласий насчет того, чтобы мерой наказания Бухарина и Рыкова считать, и притом как минимум, исключение их из состава кандидатов в члены ЦК и из рядов ВКП(б). В комиссии не нашлось ни одного голоса, который высказался бы против этого предложения. Были разногласия по вопросу о том, предать ли их суду или не предавать, а если не предавать суду, чем ограничиться. Часть членов комиссии высказалась за то, чтобы предать их суду Военного трибунала и добиться того, чтобы они были расстреляны. Другая часть комиссии высказалась за то, чтобы предать их суду и добиться того, чтобы им был вынесен приговор о заключении в тюрьму на 10 лет. Третья часть высказалась за то, чтобы предать их суду без предрешения вопроса о том, каков должен быть приговор. И, наконец, четвертая часть комиссии высказалась за то, чтобы суду не предавать, а направить дело Бухарина и Рыкова в Наркомвнудел. Последнее предложение одержало верх.

В результате комиссия единогласно приняла решение о том, чтобы исключить их из состава кандидатов в члены ЦК и из рядов ВКП(б) и направить дело Бухарина и Рыкова в Наркомвнудел»[907]. Решение было принято при двух воздержавшихся — Бухарин и Рыков.

Итак, вопрос о судьбе двух известнейших деятелей партии и государства был решен, точнее сказать предрешен — Сталин «забыл» сообщить, что принятое комиссией предложение было внесено им самим и выглядело как будто менее кровожадным, чем некоторые другие. Однако это была очередная уловка вождя, призванная продемонстрировать его непредубежденность и стремление во всем досконально разобраться, чтобы, не дай бог, осудить невиновных. Мало кто сомневался, чем в конце концов завершится расследование дела в НКВД

О настроениях, царивших на пленуме, говорит такой, на первый взгляд, малозначительный, но в действительности весьма симптоматический эпизод. Один из ораторов с подъемом докладывал на пленуме: «Я не стану занимать ваше время зачитыванием большого списка, у меня этот список имеется на 77 человек (Смех), из которых ⅔ арестованы. (Сталин. Маловато что-то.) Тов. Сталин, я вам сказал, что это только начало (Смех всего зала)»[908].

Действительно, причин для смеха было более чем достаточно. Но это был смех, который для многих из присутствовавших в зале заседаний, скоро превратится в слезы. Поэтому вернее было бы переиначить поговорку: не смех сквозь слезы, а слезы сквозь смех. Вообще на пленуме было немало эпизодов, поражающих своей нелогичностью. Взять хотя бы то, что Бухарин и Рыков при голосовании воздержались, хотя категорически отрицали свою вину. Очевидно, этим своим шагом они хотели продемонстрировать партийную дисциплину и партийную традицию — не голосовать против, когда решался вопрос, касавшийся их лично. А между тем речь шла не о партийных традициях, а об элементарных понятиях — виновен или невиновен, и третьего выбора просто не было. В контексте сказанного более чем обоснованно звучит саркастическая оценка этого пленума, данная А. Уламом в его книге о Сталине: «… Они обсуждали проблему рационализации их собственной ликвидации»[909]. Оправданной представляется и оценка А. Уламом поведения членов ЦК, которых он называет баранами, идущими на бойню[910].

Говоря о работе пленума, любопытно отметить одну примечательную деталь — весьма заметную активность на нем Л. Берия. Он не только выступил с речью, но и многократно бросал реплики ораторам, причем реплики эти носили ядовитый и агрессивный характер. Громил он в своей речи бывшее руководство Закавказья и Грузии, не жалея при этом ни крепких слов, ни красок. Складывалось впечатление, что Берия прочно сидит на коне, чувствуя поддержку и патронаж со стороны вождя. Любопытен факт, что он особый сделал акцент, видимо, не без совета со Сталиным, на борьбе против интеллигенции, в особенности проявлений национализма среди старой интеллигенции: «Хотя Грузия сама по себе невелика, но актив у нее немаленький, и основная масса старой интеллигенции была заражена ядом национализма, довольно значительная часть интеллигенции была антисоветски настроена с западной ориентировкой, ориентировалась на запад, на так называемую европейскую культуру, минуя Советский Союз. ЦК Грузии в прошлом вел работу с интеллигенцией неправильно, неумело, доверял отдельные участки культурного фронта националистическим, а иногда и враждебным, элементам, проводил работу не непосредственно, а связывался с интеллигенцией через них. Благодаря этому зачастую не коммунисты влияли на эту интеллигенцию, а враждебно настроенные слои интеллигенции влияли на коммунистов»[911].

Сталин, будучи грузином, считался как бы неофициальным патроном своей родной республики, и резкая критика в адрес грузинской интеллигенции, как мне кажется, не могла не быть заранее санкционирована им лично. Берия, обладавший тонким политическим нюхом, явно старался угодить вождю, питавшему личную неприязнь к представителям той среды, против которых он вел борьбу еще в царские времена.

Коль скоро я вскользь коснулся роли Берии в те времена, то считаю уместным остановиться и на выступлении Н.С. Хрущева — будущего разоблачителя и обличителя культа личности Сталина. Его выступление ничем особо примечательным не выделялось среди других, пламенно клеймивших бывших оппозиционеров и вообще врагов народа. Свою лепту внес и Хрущев. Начал он, как было принято тогда, с самокритики: «К сожалению, я должен сказать, товарищи, что и в Московской партийной организации врагам рабочего класса, этим предателям, убийцам, троцкистам удалось также вести свою гнусную контрреволюционную работу, а отдельным из них даже пробраться в руководящие органы Московской партийной организации. У нас оказался враг троцкист — бандит Фурер, который покончил жизнь самоубийством, потому что он чувствовал, что к нему потянулись нити, что он был бы разоблачен как враг. Желая скрыть следы своей преступной работы и этим самым облегчить врагам борьбу с нашей партией, он всячески запутывал эти нити, покончив даже жизнь самоубийством»[912]. Процитирован именно данный пассаж из выступления Хрущева сознательно, поскольку по поводу упомянутого им Фурера в воспоминаниях Н.С. Хрущева дается диаметрально противоположная оценка всему этому делу.