«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1985-1994 - Борис Гедальевич Штерн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как знаете, — сказал Удалов и посмотрел на часы. Надо еще настоящего Удалова предупредить, что его ждет.
— Тогда — идейный и организационный разгром, — подвел итог беседе Пупыкин.
— Ну, вы прямо диктатор, — сказал Удалов.
— Не лично я диктатор, — ответил Пупыкин, — но осуществляю диктатуру масс. Массы мне доверяют, и я осуществляю.
— Ох, раскусят тебя массы, — сказал Удалов и поднялся. От этого движения Пупыкин вздрогнул и протянул руку к кнопке.
— Не нервничай, — сказал Удалов. — Пойду перекушу в буфет.
— А вот в буфет тебе вход закрыт, — осклабился Пупыкин. — На таких, как ты, тратить икру нежелательно.
— Значит, заранее знал, чем разговор кончится?
— А моя работа такая — знать заранее. Подожди в приемной, далеко не отходи.
Удалов вышел из кабинета. Спортсмены с повязками дружинников его пропустили. Удалов поглядел на секретарш. Вот черненькая — могла бы стать его женой, а вот и беленькая — тоже мог получить. Где же ты, Ксюша, где же ты, родная моя? И Удалов затосковал по Ксюше за двоих — за себя и за своего двойника.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
На улице моросил дождик, но работы вокруг монумента не прекращались. Детишки вскапывали клумбы, воспитательницы сажали рассаду, монтажники крепили к боку статуи руку с портфелем.
Удалов, отворачиваясь от людей, быстро прошел к памятнику. За массивным постаментом таился невысокий полный мужчина в плаще с поднятым воротником, в шляпе, натянутой на уши, и в черных очках. Удалов подошел к двойнику.
— Ждешь? — сказал он.
— Тише! Тут люди рядом. Ты куда пропал?
— Пупыкин меня допрашивал.
— Ой, тогда я пошел! Бухнусь в ноги…
— А переодеться не хочешь?
— Зачем?
— А затем, что Удалов не может выйти на перерыв из кабинета в одном костюме и вернуться в другом.
— Тогда бежим — вон там подсобка пустая.
Они побежали, а по пути Удалов сказал двойнику:
— Ты хорошенько подумай, прежде чем туда возвращаться. Как только они икру съедят…
— Сегодня икру в буфете дают? — с тоской спросил двойник. С такой искренней тоской, что Удалов даже остановился.
В подсобке двойник сразу начал раздеваться. Удалов последовал его примеру.
— Вот я думаю, — сказал он. — Если ты смог так превратиться в такое… значит, и во мне это сидит?
— Что сидит? — не понял двойник. — Я не ворую, морально устойчив…
— И воруешь, и морально неустойчив, — отрезал Удалов. — Только сам уже не замечаешь. Если тебе икру дают, а другим не положено, значит, ты ее воруешь.
— Чушь! Мы, руководящие работники, должны поддерживать свои умственные способности. У нас же особенная работа!
— А в детском саду икру дают?
— Не знаю. Там молоко дают.
— Ну и погряз ты, Корнелий. Не ожидал от тебя.
— А чем ты лучше? Не прижали тебя, вот и гордый. А попал бы на мое место, куда бы делся? Некоторые сопротивлялись. Что это им дало? Что это дало народу? Где Клава? Где Минц? Где Ванда?
— Где? — спросил Удалов, протягивая двойнику брюки.
— В разных местах. Наш народ еще не дорос до демократии. Нам твердая рука нужна.
— Именно что твердая. Сейчас будут слушать твое персональное дело.
Двойник сжался, как от удара в живот.
— Меня утром на шоссе видели, я картошку собирал. Решили, что это ты.
— А зачем ты картошку собирал?
— Зиночке Сочкиной помочь хотел. Она ее в город несла.
— Это преступление! Картошка по талонам, она ее с поля украла!
— А потом в магазине я хотел купить лососины. И эту глупость тебе припишут. Потом я на площади интересовался, кому этот памятник…
— Я тебя убью! Ты меня погубить вздумал?
— Откуда мне знать ваши порядки? Но главное, что я на вашем активе сообщил Оболенскому про его моральный уровень. Ну как, пойдешь на свою казнь или смоемся, пока не поздно?
— Я все объясню. Василий Парфенович меня простит.
— Ты от всего отпирайся, — посоветовал Удалов. — Я не я, корова не моя. А где мне Минца отыскать?
Но двойник его уже не слышал. Он бежал через площадь к входу в Гордом, навстречу своей горькой судьбе.
Тогда Удалов, избегая людных мест, поспешил к своему дому. Он знал, кого ему искать. Старый друг и сосед, изобретатель Грубин не мог измениться.
Но и Грубин изменился.
Удалов заглянул к нему со двора. Комната была захламлена, в ней почему-то было много частей человеческого тела, изготовленных из белой пластмассы. Грубин сидел на продавленной кровати, держал голову в руках, будто хотел отвинтить.
Удалов тихонько вошел в дом, поглядел наверх — не смотрит ли кто со второго этажа? — и толкнул дверь к Грубину. К счастью, ода была не заперта.
— Привет, Саша, — сказал Удалов. — Ты чем-то расстроен?
— А ты не знаешь? — спросил Грубин, не поднимая головы. — Ты мне скажи, как я мог попасться? Ну ладно, ты человек слабый, угодил в силки, даже биться не стал. Но я-то творческая интеллигенция, всю жизнь гордился своей независимостью. И вот — стал соучастником преступления!
— Не все сразу, — сказал Удалов. — Давай по порядку.
— Мне с тобой говорить не о чем. Ты номенклатура. Я — продавшаяся интеллигенция.
— А ты все-таки скажи. Допусти, что перед тобой не Удалов, а какой-то другой человек.
— Какой-то другой доносить не побежит.
— И я не побегу, — сказал Удалов. — Честное слово.
— Ты правды захотел? Тогда держись! Скажу тебе, Корнелий, что за последние три года ты сильно изменился. С тех пор, как тебя этот Пупыкин приблизил, ты сам на себя не похож. А с Ксенией что вы сделали?
— А что?
— Только не говори, что ты подчинился силе! Другой бы никогда жену не отдал. А ты выбрал Пупыкина.
Горько было Удалову слушать такие слова о своем двойнике. Но надо слушать. На ошибках учатся.
— А зачем ты Минца топил? Закоснел ты, Удалов, в своей подлости.
— Тогда слушай ты. — Корнелий Иванович произнес эти слова так значительно, что Грубин в удивлении уставился на него. — Я не Удалов. То есть я Удалов, но другой. А настоящий Удалов сидит сейчас в Гордоме, на активе, и соратники топчут его ногами.
Вот что удивительно! Грубин поверил Удалову мгновенно.
— У тебя глаза другие, — сказал он. — Прежние. Объясни.
И Удалов объяснил. И про изобретение Минца, и про то, как Минц простудился и пришлось Удалову идти в параллельный мир.
По мере того, как он рассказывал, лицо Грубина светлело, морщины разглаживались, даже волосы начали завиваться. Он вскочил и принялся бегать по комнате, опрокидывая предметы.
— Сейчас же! — закричал он. — Беги отсюда! Тебе
