Нидерланды. Каприз истории - Геерт Мак

Десятого января 1795 года французская армия перешла замерзший Ваал, 16-го был занят Утрехт. Восемнадцатого января в дверь дома бургомистра Амстердама Маттейса Страалмана, расположенного на канале Херенграхт, постучал неизвестный господин. Он представился «гражданином К. Крайенхофом» и сообщил, что послан от шестой дивизии французской Северной армии, чтобы заранее обсудить мирную передачу власти. Его вежливо пригласили войти и в натопленной гостиной угостили закусками и напитками. Тем же днем Вильгельм V с семьей бежал с замерзшего берега Схевенингена на рыбацком судне в Англию.

Развал Республики проходил, несмотря на иногда возникавшее тут и там сопротивление, со «спокойствием и умеренностью», к чему когда-то призывал ван дер Капеллен тот ден Пол, — если не принимать во внимание то, что вокруг поставленных повсюду «деревьев свободы» нидерландские девушки танцевали с французскими санкюлотами новую, дикую валету. Возвратившиеся изгнанники, которые после долгих дискуссий сочли наиболее приемлемой новую форму государства (республиканского, централизованного, единого), еще до окончания военных действий провозгласили Ба-тавскую республику. Десятилетие спустя, 5 июня 1806-го, через полтора года после того, как Наполеон Бонапарт короновался императором французов, Батавская республика была переименована в Королевство Голландия, где королем стал брат Наполеона, Людовик Наполеон. А в 1810 году, после ряда разногласий между двумя братьями, нидерландское вассальное государство было просто-напросто присоединено к Франции.

Переворот в Нидерландах не знал пламенного воодушевления Французской революции, и поэтому страна избежала ужасных конфликтов, которые в этот период бушевали во Франции. Внутри государственной кальвинистской церкви было течение, которое связало идеи Просвещения с реформатскими устремлениями. Это так называемое течение свободомыслящих расширило идеалы Просвещения, обогатив их умеренным протестантизмом, и подобную смесь рационализма и христианского усердия воскресенье за воскресеньем проповедовали с бесчисленных церковных кафедр.

Постоянных и драматичных столкновений между секуляризмом и всемогущей, консервативной государственной церковью — их блестяще отобразил Гюстав Флобер в вечных спорах пастора и аптекаря в «Мадам Бовари» — Нидерланды, таким образом, никогда не знали. Целая армия «современных» пасторов, члены местных клубов и объединений читателей, редакторы газет, школьные учителя и авторы прокламаций постепенно на протяжении всего XIX века превращали это рационально-христианское идейное богатство в общее достояние.

В Нидерландах никогда не было известно ничего подобного понятиям contrat social, etat, citoyens[12]. Здесь привычно говорили о власти и подданных, даже когда эти «подданные» с давних пор делали практически всё, что им заблагорассудится. Кроме того, здесь никогда не существовало четкого разделения между государством и религией. Имела место религиозная свобода, хотя еще в годы моей юности считалось совершенно нормальным, что заседания муниципальных советов официально открывались служебной молитвой. Если у Нидерландов в данной области есть традиция, то это традиция просвещенной теократии.

Около 1800 года повсюду в революционной Европе слово «гражданин» означало почетное звание. Однако нидерландский идеал гражданственности, который формировался с середины XVIII века и которому предстояло до второй половины XX столетия определять политические отношения новой нидерландской нации, заметно отличался от расхожего гражданского самопонимания в других странах Европы. Во Франции и в большей части Германии, как отмечают специалисты по XVIII веку Йоост Клук и Вейнанд Меинхардт, граждане еще долго продолжали борьбу за свои права с дворянством, так как не могли придать своим нормам всеобщее значение. В других странах гражданский идеал использовался для того, чтобы провести границы между классами и подчеркнуть различия между возникавшими национальными государствами.

Нидерландские гражданские идеалы, сформировавшиеся по большей части в городах, где гражданское общество на высоком уровне овладело культурой чтения и дискуссии, имели еще и другие акценты. «Гражданская культура 1800 года была эгалитарной, что, впрочем, не означало, что все граждане должны были быть равными как индивиды, — пишут эти два утрехтских историка. — Эта культура связывала в принципе всех граждан без различий. Она никого не отторгала и имплицитно несла в себе обещание, что со временем каждый сможет стать полноправным гражданином. Доступ в эту культуру был гарантирован эгалитарным идеалом воспитания, в котором пелась хвала золотой середине. Хотя гражданин 1800 года сетовал иной раз на бесцветность такого идеала, он охотно менял блеск европейского уровня на преимущества, которых ожидал от широкого распространения искусства и культуры».

К концу XIX столетия и в Нидерландах нашел распространение элитарный образ мыслей; при этом акцент сместился с того, что граждан объединяет, на то, что их разъединяет. Но рядом с ним и под ним умами по-прежнему владел эгалитарный и освободительный идеал XVIII века.

Фундаментальный разрыв с ним произошел только в 80-х годах XX века.

6. Спиной к континенту

Решающим толчком к созданию единого нидерландского государства стал чудовищный взрыв. Двенадцатого января 1807 года в 4 часа 15 минут дня в Лейдене, на канале Стейнсхюр, между улицами Нивстеех и Лангебрюх, предположительно из-за небрежности двух членов команды взлетело на воздух нагруженное под завязку судно, перевозившее порох. Грохот был слышен даже во Фрисландии. Погибло около 160 человек, из 2000 раненых многие остались инвалидами. На канале Рапенбюрх, как называется канал Стейнсхюр далее к западу, взрывная волна сровняла с землей один из красивейших рядов домов Голландии. Кварталы домов в непосредственной близости от места взрыва были полностью разрушены, сотни особняков в округе серьезно пострадали. Якорь корабля был найден в километре от места катастрофы, у городских ворот. Это несчастье стало поворотным пунктом по двум причинам, что признается и современными исследователями. Во-первых, потому, что оно было воспринято как первая национальная катастрофа. Прежние несчастья: прорывы плотин, наводнения, взрывы пороха — рассматривались скорее как местные или региональные несчастья, и сбор средств и другие акции помощи имели прежде всего религиозную мотивацию. Эта же катастрофа с самого начала воспринималась как общая, национальная трагедия или, как говорилось с церковных кафедр, как «всеобщее бедствие, переживаемое всем Отечеством». Со всех концов страны прибывали пожертвования: от 100 тысяч кирпичей из Хаттема до тысячи фунтов вяленой трески и двадцати гробов из Амстердама.

Кроме того, вследствие этой катастрофы нидерландцы осознали совершенно новый феномен: монарх призван заботиться обо всей нации и — в качестве символа — объединять ее. За полгода до этого коронованный брат Наполеона сразу же понял, что несчастье может дать ему возможность привязать к себе его до тех пор равнодушных подданных. Через несколько часов после взрыва он уже ходил по развалинам. С военной оперативностью и целеустремленностью он несколько дней практично и эффективно руководил спасательными работами. Он предоставил свой дворец для жертв катастрофы и пожертвовал солидные суммы из личных средств на восстановительные работы. Такое поведение было характерно для этого энергичного и деятельного, но впоследствии сильно недооцененного монарха, который, с одной стороны, в методах управления и создаваемых институциях имитировал французские образцы, а с другой — постоянно учитывал особенности Нидерландов. И он действительно был здесь символом нации. Его правление продолжалось всего четыре года, но этого было достаточно, чтобы нидерландские республиканцы, уставшие от постоянных внутренних раздоров, почувствовали вкус современной монархии. И он им понравился.

Во-вторых, взрыв в Лейдене оказался поворотным событием и с совершенно практической точки зрения. Новые, по французскому образцу организованные органы власти тщательно изучили причины катастрофы. А последнее означает, что мы впервые получили подробное описание того, чем занимались десятки жителей этого голландского университетского города в совершенно определенный момент — в предвечерние сумерки 12 января 1807 года. Настоящий голландский эхолот. Давайте им ненадолго воспользуемся.

Управляющие сиротского приюта Святого Духа, например, только что выслушали жалобы какой-то женщины, и она как раз выходила из их кабинета, когда все стекла вылетели из рам, а двери были сорваны с петель. Штальмейстер Вагенбур сидел в тот момент дома у окна. Старый поэт Йохан Ле Франк ван Беркей был на пути к книготорговцу Трапу, с которым собирался поправить гранки, — в тот момент они предположительно вместе работали над очередной частью «Естественной истории Голландии» Ле Франка под названием «Крупнорогатый скот». Йохана Хени, беременная вторым ребенком, в четверть пятого стояла, согнувшись над корытом, — вероятно, она стирала и для студентов. Ее муж в эту минуту брал горячую воду у истопника.