Нидерланды. Каприз истории - Геерт Мак

Отставание от динамики развития XIX века имело вполне практические причины. Нидерланды, в отличие от Англии и Германии, почти не располагали доступными для разработки запасами каменного угля — главного стимулятора индустриализации. Кроме того, значительный частный капитал был связан слишком высоким государственным долгом. Но определенную роль здесь играл и менталитет. Хотя страна формально являлась теперь единым государством, жизнь большинства ее граждан проходила в замкнутости собственного города и региона. В Гронингене с уже упоминавшимися странствующими студентами говорили на полунемецком-полунидерландском наречии, Фрисландия была для них в языковом отношении совсем экзотической страной, в Зеландии и Гелдерланде им пришлось предъявить паспорта, а вот германскую границу они пересекли без подобных проблем. В арифметических задачках мейстера Бартьенса в беспорядке плясали старые и новые монеты: серебряные дукаты, полудукаты, «тринадцать с половиной», рейксталлеры, гульдены, монеты в пять стёйверов, таллеры и «серебряные всадники».

Эти Нидерланды начала XIX века по-прежнему были страной провинциальных городов, страной, которая еще только должна была обрести свою форму и границы, — впрочем, на тот момент никто не знал каким образом.

Первую брешь в этой цитадели невозмутимости пробила французская опера. В конце лета 1830 года на сцене брюссельского театра Ля Моне шла опера Даниэля Обера «Немая из Портичи», в которой воспевалось восстание неаполитанцев против испанского господства в конце XVII столетия. Особенно большое волнение у публики каждый раз вызывал дуэт «Священная любовь к родине». И вот теплым вечером 25 августа, в день рождения короля Вильгельма, возбужденная толпа с возгласами «Vive la liberie!»[13] покинула театр, а на улице ее революционное настроение перекинулось на толпу людей, которые собрались именно в честь Вильгельма. Вышедшая из-под контроля масса принялась штурмовать дворец юстиции, полицейское управление и громить дома высокопоставленных нидерландцев. Вскоре беспорядки перекинулись на текстильные фабрики вокруг Брюсселя, где луддиты принялись ломать машины.

В сентябре Вильгельм послал в Брюссель войска под командованием принца Фредерика, чтобы сохранить нидерландское господство над южными провинциями. Попытка провалилась: после четырех дней уличных боев армия была вынуждена отступить. Бельгийцы сформировали временное правительство, которое 4 октября провозгласило независимость бельгийских провинций. Двадцать шестого октября к восстанию присоединился и город Антверпен; до конца октября почти вся территория сегодняшней Бельгии оказалась в руках добровольческих бригад. Восемнадцатого ноября бельгийский Национальный конгресс провозглашает окончательную независимость Бельгии. Никогда впредь, как было заявлено, не будет признаваться суверенитет над страной дома Оранских.

Этот быстрый раскол не был неожиданным. Нидерландско-бельгийское королевство было прежде всего выдумкой великих держав. Двумя веками раньше подобная конструкция еще могла бы функционировать, да и в описываемое время многое говорило в пользу объединения Северных и Южных Нидерландов. По крайней мере, в теории. Например, экономики севера и юга могли бы прекрасно дополнять друг друга: юг уже сделал первые шаги на пути превращения в сильный промышленный регион, индонезийские колонии могли бы придать важные импульсы этому процессу, а торговые предприятия севера как нельзя лучше подходили для того, чтобы продавать продукцию юга.

Однако что касается менталитета, то Северные и Южные Нидерланды по прошествии веков значительно отдалились друг от друга. Север все эти годы — за исключением времени французского господства — оставался независимой протестантской буржуазной республикой. Католический юг был в разные периоды владением Испании, Австрии и Франции, и его жители восприняли Нидерландское королевство просто как новую оккупационную власть. Большим влиянием в южных провинциях пользовались либералы, а им совершенно не по вкусу пришлось своенравное и авторитарное правление короля Вильгельма I. Чиновничество и в то время еще франко-говорящая буржуазия во Фландрии отклонили новые законы о языке, согласно которым нидерландский должен был вводиться в сфере управления, в армии и в школах.

На севере бельгийское восстание произвело противоположный эффект. Ответом на него было сплочение жителей раздробленной страны, состоявшей из городов и провинций, в некую «представляемую нацию»; впервые речь могла идти о настоящих национальных чувствах. Пятого октября 1830 года, спустя более месяца после начала восстания, король Вильгельм I призвал своих «верных подданных» выступить с оружием в руках против «жалкой толпы» бельгийских мятежников. «Вперед! К оружию по срочному призыву вашего государя! К оружию, со смирением и молитвой уповая на Всемогущего Господа, столь часто спасавшего Нидерланды и Оранских в дни тяжких испытаний…»

Своим призывом король затронул чувствительные струны. Повсюду проходила мобилизация ополчения, тысячи добровольцев записывались в армию, чтобы проучить «трусливых бельгийцев», патриотические стихи передавались из уст в уста. Бельгийское восстание рассматривалось как губительное последствие Французской революции, и нидерландцы считали свою страну в этом европейском кризисе оплотом христианской морали, форпостом, который они любой ценой будут защищать.

Хотя в декабре 1830 года великие державы на Лондонской конференции признали независимость Бельгии, 2 августа 1831 года почти 40-тысячная нидерландская армия под командованием кронпринца Вильгельма вторглась в Бельгию. Многие ее стрелки научились обращаться с оружием в самый последний момент. Ситуация на бельгийской стороне была еще печальнее. С военной точки зрения этот «десятидневный поход» для нидерландцев был успешным: спустя чуть более недели их войска уже стояли под самым Брюсселем.

Для патриотически настроенных рифмоплетов наступили золотые дни, но в результате этой победы Нидерланды выиграли мало. Вмешались правительства Франции и Британии, с юга навстречу войскам кронпринца двигался большой французский контингент, и, уступая давлению, кронпринц Вильгельм вынужден был срочно вывести свою армию с бельгийской территории. Гаага тем самым теряла контроль над ситуацией. Вновь великие державы решили судьбу и Нидерландов, и Бельгии, и они же определили нашу южную границу. Впрочем, слишком большого внимания этому вопросу они не хотели и не могли уделить: бельгийский мятеж отнюдь не был исключением. 1830 год был и в других странах Европы революционным годом; бельгийское восстание и его последствия стали лишь одной проблемой среди многих.

Столкновения августа 1831 года были последней вооруженной конфронтацией между Нидерландами и Бельгией, хотя официально состояние войны сохранялось еще восемь лет. Вильгельм I, надеясь на изменения в европейском соотношении сил, в течение нескольких лет блокировал окончательное отделение и отклонял принятый еще в 1831 году Бельгией «лондонский договор». Только в 1838 году он изменил свою позицию, и в 1839 году в Лондоне был подписан так называемый «окончательный договор». Крепость Маастрихт была признана нидерландским владением, как и часть Великого герцогства Лимбург, расположенного по правому берегу Мааса, которая должна была продолжать связывать город Лимбург с Северными Нидерландами. Но еще долго эта провинция лишь наполовину относилась к королевству: Лимбург стал одновременно членом Германского союза, а небольшой гарнизон в Маастрихте носил не нидерландскую, а германскую форму.

Совместное существование Северных и Южных Нидерландов длилось не более 15 лет, но все же кое-где остались следы этого недолгого союза. Больше всего о нем напоминают некоторые дороги и каналы. Король Вильгельм I придал значительный импульс улучшению коммуникаций в его новом едином государстве, чтобы скорее достичь экономического и национального объединения севера и юга. Благодаря этому инфраструктура Нидерландов за относительно короткое время была модернизирована. Так, намного доступнее со стороны Северного моря стал порт Амстердама после постройки Северо-Голландского судоходного канала (открыт в 1824 году), в то время одного из крупнейших каналов в мире. В Лимбурге был прорыт канал Зёйд-Виллемсфаарт длиной 123 километра, благодаря которому корабли могли обходить трудный участок на Маасе.

По всей стране мостили дороги. Между Роттердамом и Гаудой была осушена опасная территория болот и озера Зёйдплас, а позлее (1840–1852) и постоянно расползавшееся озеро Харлеммермеер — «Водяной волк», как называли это самое большое озеро Нидерландов между Амстердамом и Лейденом, — на его дне в XX веке был построен аэропорт Схипхол. Эти заводненные территории впервые осушались не сотнями ветряных мельниц, а паровыми насосами величиной с небольшой форт. В осушении Зёйдпласа наряду с паровыми машинами еще участвовали 30 обычных ветряных мельниц, озеро Харлеммермеер было усмирено всего тремя мощными паровыми насосами. Паровые машины изменили облик Европы в XIX веке, и Нидерланды по-своему участвовали в этом развитии. Баржу с бурлаками заменил пароход, дилижанс — поезд на паровой тяге, вместо 300 ветряных мельниц стал использоваться один паровой насос. Страна стала меньше, и меньше стала зависимость от природы.