Бешеная стая - Михаил Нестеров

Она не сошла с ума, как не умерла от разрыва сердца. Я увидел скелет, сидевший на дне ямы; он обнимал колени, как будто согревал себя. Ей-богу, мне казалось, он сейчас поднимет голову и выбросит белый флаг: «Наконец-то!»

Наконец.

Из меня шипящей змеей вылезла сентиментальность: «Теперь ты свободна…»

До генеральского дома было рукой подать, но ехал я медленно, как будто следовал за катафалком… Я нашел хозяина во дворе дома – он прохаживался по липовой аллее, заложив руки за спину, и не собирался останавливаться, даже увидев меня. Мне пришлось подстраиваться под его поступь; шел я рядом, только одной ногой попадая на узкую дорожку, занятую генералом.

– Вы обнаружили дневник до или после смерти Родиона?

– После, конечно, когда разбирал его вещи, – ответил Приказчиков, не поворачивая головы.

– В этом была необходимость?

– В день похорон моего брата я купил новую софу. Когда умерла мать – перемыл в доме всю посуду…

Я не стал слушать. Мне было наплевать, как развлекался генерал во время похорон своей жены. Его поступки имели аналоги и носили какой-то медицинский термин, что-то вроде посттравматического синдрома, и он просто-напросто снимал стресс, намывая посуду и устраивая шопинги. Я встречал людей, которые совершали еще большие глупости.

– …в его комнате привлекла внимание видеокамера JVC. Мне казалось, я давно отправил ее в подвал, где хранились в коробках кинопроектор, фотоаппарат «Смена», электробритва, прочие устаревшие модели. Что он мог снимать этим видеомонстром, кофр которого был размером с чемодан?.. Рядом лежали кабели, и я подключил камеру к телевизору, используя ее как видеомагнитофон. В ее деке находилась последняя кассета, последняя глава видеодневника. Позже я обнаружил остальные. Они лежали стопкой в шкафу и даже не были заперты. Он прятал письмо в почтовом ящике – я научил его этому: если хочешь что-то спрятать, оставь на виду. Кассеты были пронумерованы, от первой до седьмой. Я до сих пор живу ими, питаюсь ненавистью к этому ублюдку, оставившему такую память о себе. Надеюсь, в аду ему так же жарко, как в пылающем гараже.

Генерал замолчал, я же продолжил его мысль. Хоронить заживо – это фирменный стиль «Бешеных псов», и зародился он в районе Старой дамбы, когда изощренный ум Розового уже начал формировать боевое подразделение. Розовый наверняка разведал окрестности Чернавки и там натолкнулся на идеальный подземный склеп, в котором нашла свою смерть Ольга Губайдуллина. Второй задокументированной смертью стала расправа над Шатеном (а может, это был третий, пятый или десятый случай). На пленке показательная казнь выглядела отрепетированной сценой из спектакля. Репетиция означала неоднократное повторение одних и тех же действий. Своего они и казнили играючи, как будто натренировались на чужих. Безжалостные, страшные люди. И еще до этой показательной казни в голову Родиона Приказчикова влезла идея, по свойствам схожая с подстраховкой. Он установил видеорегистратор в помещении, где проходила казнь, и стал обладателем улики, которая прежде всего разоблачала ее обладателя – самого Родиона: только его лицо было отчетливо видно в финальной сцене; остальных убийц идентифицировать было невозможно из-за ретуши, наложенной на их лица. И в этой связи вставал вопрос: если это действительно Родион установил регистратор, то почему против логики ретушь слетела с него? (Его слова: «Я сократил этот фильм до пятнадцати минут: три части по пять минут в каждой» – не доказывали его авторства.) Недоглядел, накладывая эффекты из видеомейкера? Логика подсказывала обратное, оно же невероятное: это члены банды сговорились против генеральского сына.

– Вы построили гараж на месте старого? – спросил я, когда тропинка вывела нас к гаражу.

Новый, модерновый – он мне понравился. Из силикатного кирпича, он был облагорожен облицовочным. Над его черепичной крышей высилась труба вытяжки. Его высокие и узкие окна светились изнутри современным голубоватым светом. Его вытяжные ворота могли приманить машину самого желанного класса.

– Я хотел снести даже фундамент, но прораб отговорил меня. Так что новые стены покоятся на старой основе.

– В строительстве гаража была какая-то необходимость?

– Была, – отрезал генерал. – Следуя твоей логике, мне следовало оставить на месте головешки?

– Я этого не говорил.

– Ты плохо слушаешь. Я говорил о твоей чертовой логике, а не о том, как открывается и закрывается твой рот!

Приказчиков чуть поостыл и продолжил:

– Ты просмотрел все кассеты?

– Осталась одна.

Мне не были интересны подробности второго, третьего ограблений бандой «Бешеные псы», меня притягивали размышления Блондина. И я вдруг понял, что на всех кассетах одно и то же – покаяние. Родион исповедовался совершенно незнакомому человеку, как если бы знал, что получит отпущение грехов. Но еще не родился тот священник, который снял бы груз с его души. Чем больше я смотрел на глумливые откровения генеральского сына, тем больше пропитывалось мое сердце ненавистью к нему и тем отморозкам, которые называли себя «бешеными псами». Они тоже поверили в безнаказанность как в бессмертие. Эта вера придавала им сил и толкала на новые, более жестокие преступления. И дело не в том, были ли бандиты мотивированы, дело заключалось в их боевом потенциале. И я все больше проникался трогательными чувствами к генералу: эти ублюдки не заслуживали нашего гуманного суда. Они заслуживали только одного – смерти. Генерал считал себя ответственным за тех, кто стали жертвами «Бешеных псов». На эти мучения его обрек тот, кого он на протяжении четверти века называл сыном.

Розовый не хотел терять лидерства. Только мне было непонятно – он что, забыл о нашей договоренности: если мы не будем держаться вместе, парой, мы не удержим организацию? Он ждал подвоха с моей стороны, и по той причине, что он засомневался во мне, как в надежном партнере, мне следовало предпринять какие-то шаги. Но если я свалю Розового, организация развалится: в одиночку я не смогу удержать бескомпромиссных и дерзких ее членов. Это значило, что Розовый выше, авторитетнее меня, и это он радел за сохранение банды и ради этого был готов пожертвовать даже мной. Сомнения и подозрительность овладели им – я это видел. Я был опаснее любого, того же Синего или Оранжевого. Они порвут меня, если мы с Розовым покажем друг на друга и одновременно выкрикнем: «Взять его!» Откровенный разговор вскрывал назревавший конфликт, даже если бы я развел руки в стороны и признал: «Ты важнее». Причем – с поддельными чувствами. Значит, дело во мне. Я не часто вспоминал подарок Розового – официантку из «13 стульев». В то время он ценил нашу дружбу, и в его искренности я усомниться не мог: только искренний человек мог пойти на жертву. За два года наша дружба поистаскалась, поистерлась. Наше братство расширилось, и чувства наши разбежались к периферии, как круги на воде от брошенного камешка…»

Я дважды пересмотрел этот фрагмент и засомневался в искренности Блондина: уж как-то путано, неубедительно говорил он. Скорее его монолог доказывал обратное: он хотел подмять банду под себя, убрав Розового. Он вошел в замкнутый круг. Пожалуй, правда заключалась в его одной-единственной фразе: «Если мы с Розовым покажем друг на друга и одновременно выкрикнем: «Взять его!» – они порвут меня». Это его опасение можно было принять как истину, уже больно сильно она прозвучала.

Глава 7

«Клуб 27»

Я разогрел подготовленную мною ситуацию до необходимой температуры и не стал терять времени. Мой ход был прост: я не мог сколько-нибудь эффективно и с пользой для дела завести разговор о пропавшей официантке с завсегдатаями «13 стульев». А вот когда труп Ольги Губайдуллиной был обнаружен, то тема ее исчезновения стала такой же актуальной и острой, как и тема ее обнаружения, а все это вместе переименовано в убийство с особой жестокостью. Сейчас в «13 стульях» все разговоры на эту тему. Кто-то наверняка вспомнит какие-то детали, которым раньше не придал значения. И мне нужно было слушать и слушать, задавать вопросы, уточнять детали. Лучшего времени и условий для этого нет и не будет. Я был автором этих обстоятельств, что не могло не радовать меня.

Все стулья (на самом деле их было на порядок больше) в баре были заняты. Я едва нашел местечко за пошарканной стойкой и заказал водки. Я был абсолютно трезв, чтобы с первого глотка определить, что водка, которую мне подал официант, хорошего качества. Возможно, когда я захмелею, он подсунет мне паленки. Я не сразу обратил внимание на портрет симпатичной, лет двадцати семи, женщины; в траурной рамке, он затерялся среди винных бутылок. Привлекая внимание соседа, я поднял рюмку и, глядя на портрет, только что не пустил слезу…

Сосед присоединился к моему тосту, перехватив мой взгляд, хлебнул пива из своего стакана.