Четыре года в Сибири - Теодор Крёгер

Я просидел бы всю ночь перед почтамтом, чтобы потом послать телеграмму: освобожден, прошу денег. Через 24 часа деньги были бы здесь, тогда мне больше не нужно было бы ночевать в лесу, больше не нужно было бы терпеть голод. И с этой мыслью я уже пересчитывал и тщательно складывал друг к другу монеты.

- Эй, руки вверх! – прервал мои мысли голос.

Я взглянул вверх: охранник стоит прямо передо мной и направляет свой «наган» мне в лоб.

- Я верну тебе деньги завтра..., неуверенно начинаю я и замечаю, как дрожат мои руки. – Ведь моя жизнь зависит от этих немногих копеек!

- Не мели ерунды, парень! – прикрикивает на меня мужчина.

- Я точно верну тебе деньги завтра... я хочу послать телеграмму в Петербург, попрошу, чтобы мне прислали деньги..., мои родители богаты, они вознаградят тебя... За один твой рубль я верну тебе пять рублей, разве тебе этого мало? Хорошо, я дам тебе десять рублей за твой рубль, честное слово! Ты хочешь от меня письменную расписку?... Ты получишь обратно свои деньги, наверняка. Я клянусь тебе в этом!

«Наган» постепенно опускается.

- Так твои родители богачи, парень, да? Ты уже наполовину сошел с ума, наверное, из-за тюрьмы! Будь у тебя богатые родители, ты не сидел бы в тюрьме! Но все же эти несколько копеек никак не спасут тебя, ты так или иначе умрешь с голоду, так как заключенные никогда не получают работу.

Мне пришлось вернуть деньги. Но зато у меня, по крайней мере, достаточно еды и я могу спать в моей старой, теплой камере. При моем освобождении следующим утром я должен был пообещать ему, что буду молчать о ночной игре в карты, тогда я смог бы вечером снова вернуться к нему и его приятелям.

Снова я искал работу от двери к двери, но тщетно. Только в большую, чистую лавку, которая принадлежала татарской семье, я должен был снова зайти на следующий день; там, как мне сказали, я всегда мог бы найти работу. Мне обещали еду, питье и место для сна, и жалование три рубля в месяц. Я согласился. По пути в тюрьму я думал: через десять дней ты соберешь деньги на телеграмму. Мне хотелось смеяться и петь.

Вечером мы впятером играли в карты в тюрьме. – А ты хорошо умеешь писать? – спросил меня сторож, и когда я подтвердил, он принес мне перо и почтовую бумагу. Под общее веселье я должен был написать письмо его любимой, что и получилось к всеобщему удовлетворению всех присутствующих. В качестве гонорара он дал мне уже закуренную им сигарету. Когда я, однако, оторвал разжеванный им бумажный мундштук и только потом закурил сигарету, он заметил: – Ты, наверное, действительно был благородным барином.

Едва пришло утро, как я уже стою перед лавкой татарина. Немногочисленные пешеходы смотрят на меня с робостью. Наконец, появляется владелец в сопровождении двух других татар и одной женщины. Они старательно открывают тяжелые замки и засовы магазина, что-то бессмысленно раскладывают на прилавке. Я стою снаружи и жду. Наконец, владелец машет мне. Я вхожу, мой взгляд быстро осматривает все помещение. Оно большое и полно товаров.

- Я пообещал дать тебе работу... я не могу сделать это... я боюсь... и моя семья тоже боится... не сердись на меня...

Он выговаривал слова запинаясь. Он пристыжено опускает голову. Пальцы что-то нервно теребят на ощупь над пустым прилавком.

- Но я ведь не убийца и не преступник. Я немец, который в тюрьму попал из-за подозрений в шпионаже, – отвечаю я.

- Я осведомился у полицейского капитана. Это все правильно, но ты якобы совершил убийство...

Последние слова он произносит едва слышно.

- Я не знаю этого. Я пытался убежать на свою родину и всего лишь защищался от своих врагов, как солдат на войне.

- Может быть... может быть..., однако, я боюсь, не обижайся на меня за это.

Мы оба молчим.

- Фаиме, дай мужчине 20 копеек.

На прилавке я слышу, как звенит серебряная монета. Я приглядываюсь: маленькая девичья рука положила ее, но ее пальцы уже испуганно исчезли под широким рукавом ее одежды из тяжелого, пестрого бухарского материала. Я смотрю на лицо, с которого отхлынула последняя капля крови, в два глубоких черных глаза, в которых отчетливо стоит ужас.

Как они все трусливы, думаю я.

Мой взгляд снова падает на серебряную монету...

Я не трогаю ее и медленно выхожу из магазина.

Едва я прошел несколько шагов, как один из охранников подходит ко мне и с огромным волнением рассказывает, что писарь Игнатьев узнал о нашей ночной игре в карты. Я ни в коем случае не могу больше приходить в тюрьму.

Мое путешествие по маленькому городку в поисках работы окончательно оказывается напрасным.

Начинает темнеть. Я голоден, и вечерний холод глубоко проникает в мою душу.

Наступает ночь и безнадежность. -

Улицы пусты. Отчаявшийся, пусть даже и как свободный человек, я сижу у придорожной канавы и ломаю себе голову; я больше не знаю выхода... нет никакой помощи...

А ведь я так обрадовался свободе...

Медленно тянусь я к своей арестантской шапке, которую я положил рядом с собой. Медленно я снова опускаю шапку... и еще раз поднимаю после этого...

Там лежит блестящий рубль!

Благосклонная душа дала, незаметно для меня, эту царскую милостыню.

Я оглядываюсь по сторонам робко как вор. Беззвучная ночь, городок как будто вымер.

Сильный стон вырывается из моей груди, такой сильный, которого никогда не слышали мои даже самые жестокие тюремные надзиратели... стало быть, вот что такое свобода!

Ночь бесконечна и холодна. Может быть, мне так только кажется; я с нетерпением жду, сидя на земле, перед маленьким почтамтом первого служащего.

«Освобожден, прошу денег» – вот моя телеграмма.

Снова я жду перед почтамтом на солнце. Входящие и выходящие смотрят на меня робко и боязливо. Они не решаются бросить мне милостыню. Я чувствую только бьющееся сердце, приближающееся решение.

Звучит мое имя! Я вздрагиваю как от удара кнута...

Мне принадлежит тысяча рублей!

Снять комнату для освобожденного каторжника так же невозможно, как найти работу. Никто не хочет принимать такого человека в своем доме.

Один богатый купец, у которого был магазин в городке, владел самым прекрасным и самым большим домом. О купце ходила дурная слава, говорили, что он с отцом владели ночлегом где-то в Уральских горах на дороге, которая вела из европейской России в азиатскую. В этой гостинице путешественники оставались на ночь. Там меняли лошадей, чтобы двигаться дальше; это было что-то вроде «постоялого двора». Отец и сын мастерски сумели вскоре сколотить состояние из этого. У них были собаки, которые были вечно голодны и сжирали все, что им бросали, с кожей и волосами. Однако уголовная полиция долгое время ничего доказать, хотя отец и сын становились все богаче и богаче. Отец потом тоже умер от какой-то «пожирающей» болезни, и сын на несколько месяцев из-за повторного подозрения в убийстве попал в тюрьму, но снова был затем освобожден из-за отсутствия доказательств.