Четыре года в Сибири - Теодор Крёгер

В эти торжественные мгновения Иван Иванович чувствовал себя больше не как неизвестный полицейский капитан, а как князь и король. Торжественно и возвышенно он первым подходил к священнику и целовал, с глубоким уважением, святое распятие и крест на толстой, тяжелой, переплетенной красным бархатом Библии. Он молился в глубоком поклоне, полный благоговения становился на колени, касался своим лбом освященного пола старой церкви, его глаза видели светящиеся иконы, горящие лампады и мерцающие жертвенные свечи, он глубоко вдыхал аромат ладана, и в последнем углу его забытой души тогда шевелились добрые, мягкие чувства.

Затем он поднимался с коленей, доставал носовой платок, и все население видело, как гигант вытирал им слезы под своими глазами. Снаружи, у выхода, стояла чаша; медные монеты лежали там, отдельные серебряные монеты и один, один поданный от самого чистого, самого кающегося сердца – один рубль этого человека.

Ни один человек не видел когда-нибудь представителя власти иначе, как возвышенного, спокойного, великодушного и строгого.

Как мы и договорились, на следующий день я появился у Ивана Ивановича.

Часовой, который стоял перед домом полицейского капитана, взглянул на меня с любопытством. Дверь открылась, в ней появилась растрепанная, небрежная служанка. По ее приветливой ухмылке я понял, что она меня узнала. Она оставила меня, я мог сам закрыть дверь и войти.

В прихожей тут же запахло едой. Я был слишком пунктуален, так как ни хозяин дома, ни его жена, не говоря уже о еде, еще не были готовы.

Я смотрел из окна гостиной на двор. Он был покрыт травой и усеян самыми различными остатками, которые частично уже сгнили. В его центре мне представился поистине потрясающий спектакль. На земле лежали два матраса, вокруг них и по ним важно шагало множество кур, которые долго копались в них, клевали, вытягивали нитки, рылись в щелях, и не в последнюю очередь оставляли на них также свои визитные карточки самых различных цветов и вариаций. Наверное, воображал я, они выражают этим свою радость, печаль, зависть или удовлетворение, и это, вероятно, связано с тем, что они здесь находят для пропитания.

- У нас ведь было слишком много клопов, они совсем одолели нас в прошлое время...

Я оборачиваюсь, передо мной стоит Екатерина Петровна, жена полицейского капитана. Этими любезно объясняющими словами она начинает наше знакомство.

Она подает мне руку, которой я касаюсь губами.

- Ах, для меня это очень приятная неожиданность! Со времен нашего отъезда из Москвы вы первый гость, который посчитал нужным поцеловать мне руку. В этих словах звучит такая большая и честная радость и воодушевление, что я в самых теплых выражениях благодарю ее за приветливое приглашение и еще раз подношу к губам руку хозяйки дома. При этом она краснеет, она действительно счастлива.

- И если вы посмотрите, – продолжает жена полицейского капитана, – здесь на картины, на мебель... даже наши большие часы остановились..., – и она с улыбкой показывает мне различные места и указывает на умолкшие часы. И, в действительности, на картинах помимо настоящей рамки образовались еще целые «рамки из клопов». В каждой щели гнездились насекомые.

- Очень интересно...... действительно... очень интересно..., – отвечаю я, запинаясь. Ничего другого в мою голову не приходит, так беспристрастно и как само собой разумеющееся показала мне все это маленькая женщина. Если высокое начальство живет так, если его так заедают клопы... а я даже хотел приткнуться в тюрьме напротив? Как наивен я, все же, был!

Екатерина Петровна была маленькой черноволосой женщиной. Волосы она расчесывала с пробором в середине, фигура ее была пухлая, мягка как ее симпатичное, но не особо умное личико. Ее руки были маленькими и чувственными. Она пахла хорошими духами, которые сегодня она употребила в очень богатой мере. Можно было заметить тщательность, с которой она принаряжалась. Ее простое платье обнаруживало плохо удаленные пятна, у платья было глубокое декольте, и оно ей очень шло.

Обход кишащих клопами комнат, в которых стояла когда-то роскошная, а теперь пришедшая в состояние полной запущенности мебель, едва ли закончился, когда вошел Иван Иванович. Мы подали друг другу руки. С несколько смущенной улыбкой он рассматривал меня. Он только что побрился, помылся и тоже надушился. Его относительно новая форма была слишком тесна в груди, жесткий воротник мундира мешал ему, и поэтому он чувствовал себя действительно не в своей тарелке.

- Вы все же пришли, это очень любезно с вашей стороны, я уже думал, что вы не придете, не знаю почему, но я думал именно так.

- Это большая честь для меня, Иван Иванович!

- Я уже знаю, уже знаю, – перебил он меня, – так утверждает каждый, кто приходит ко мне. Говорить со мной только в полицейском здании, для большинства это не честь. Ну, хорошо, хорошо, – прервал он себя самого, улыбнулся и торопливо предложил мне сигарету.

В этот момент куры закудахтали особенно громко; мы увидели, как они внезапно прекратили клевать клопов из матрасов и разбежались в разные стороны от петуха. Посреди матраса, высокомерно вытягиваясь, куриный паша позволил зазвучать своему победоносному «кукареку».

Иван Иванович бросил уничтожающий взгляд на жену и был при этом заметно смущен.

Дверь хлопнула, появилась служанка. Она держала стопку тарелок в руках.

Снова она осклабилось на меня.

- Машка! Выйди вон, немедленно вон! Как разъяренный лев бросился Иван Иванович на ничего не подозревающую девушку, ее ухмылка застыла, тарелки упали на пол, она убежала. – Катя! Сегодня, наконец, моему терпению пришел конец! В глазах этого человека... он, должно быть, думает, что мы готтентоты или кафры...! Сегодня, когда у меня гость, куры гуляют по двору и выклевывают клопов из наших матрасов. Непричесанная девчонка... ее придурковатая ухмылка. Я вовсе не подозревал в ней чего-то такого. Каждый день здесь что-то новое! Ради Бога, какие еще неожиданности ждут нас, для увеселения нашего гостя!? Если бы я мог утонуть, все же, во всей моей натуральной величине!

- С твоим-то размером, Иван! – совершенно спокойно произнесла женщина. – К счастью, посуда...

- Я даже еще не упомянул об этом, наша прекрасная, дорогая посуда! Я должен за все платить, за все, за все! Все валится на мои усталые плечи!

- Да это же только старая посуда, которую Машка вовсе не должна был приносить...

- Ну, раз так, тогда все хорошо, Катя, но... – Иван Иванович подбирал слова, однако, у него не получилось. – Вы... Теперь вы были свидетелем всего этого; скажите теперь сами, все же, мой дорогой, разве это чудо, если я пью? Это действительно уж никак не Божье чудо. Чудо было бы, если бы я не пил. Конечно. Это было бы большое чудо!