Война Поппи (ЛП) - Ловелл Л. П. Лорен Ловелл

— Я же тебе сказала, что пока не знаю. Просто… на улицу,

***

Ненавижу людей. Так и не привык к ним. Черт возьми, есть куча вещей, которые я никогда не делал и не любил. Но сейчас для меня настоящей проблемой стало скопление людей. Поппи сидит рядом, бросая на меня нервные взгляды, пока поезда подземки проносятся мимо по рельсам. Я зажмуриваюсь и пытаюсь восстановить дыхание. Стены металлической подземки, несомненно, давят на меня, потому что она погребена под тяжестью целого гребаного города.

— Ты в порядке? — спрашивает она.

— Ага, — быстро отвечаю я. Мои кулаки сжимаются так сильно, что костяшки пальцев болят, и я чувствую, как от пота ткань футболки начинает липнуть к спине.

Она хватает меня за руку, заставляя раскрыть пальцы. Медленно она проводит большим пальцем по складке моей мокрой от пота ладони.

Все в порядке… — шепчет она.

Это даже не должно быть проблемой. Люди занимаются этим дерьмом каждый день, но все мое тело в состоянии повышенной готовности. Инстинктивно мой мозг постоянно выискивает угрозы и ищет пути к отступлению. Человеческое стремление к выживанию всепоглощающе, и когда ты побывал в таких местах, как я, этот инстинкт выходит из-под контроля. Каждый субъект становится угрозой. В самых обычных ситуациях вы можете мгновенно стать враждебным, и мир, каким вы его знаете, становится одним большим испытанием на выживание. Только это не война. И неважно, сколько раз я повторяю себе это, мой разум не может победить инстинкт. А тело не может забыть травму.

Как только метро останавливается у Найтсбриджа, я вскакиваю на ноги, выдергиваю руку из пальцев Поппи и протискиваюсь сквозь толпу. Люди кричат ​​и ругаются, но мне плевать. Я не останавливаюсь, пока не оказываются на улице. Смог городского воздуха еще никогда не был таким соблазнительным.

— Брэндон… — кричит Поппи где-то позади меня. К тому времени, как догнала меня, она успела запыхаться.

Я ухмыляюсь ей.

— Тебе нужно пойти в спортзал.

— Замолчи.

Я фыркаю.

— Ладно, ты затащила меня в этот дерьмовый город. Что теперь?

— Не знаю. Меня просто тошнит от этой паршивой квартиры и грязного бара.

— Меня все устраивает, — смотрю на нее. — Знаешь, у меня дома есть травка и виски…

Поппи хмуро смотрит на меня.

— Тебе нужен свежий воздух, — она произносит эти слова как раз в тот момент, когда мимо проносится двухэтажный автобус, а густой запах выхлопных газов наполняет воздух.

— Такой чертовски свежий, — ворчу я. — Отравление угарным газом… как раз то, чего я всегда, блять, хотел.

— В твоей траве тоже есть угарный газ, придурок, — она смеется.

— Хороший вид, — фыркаю я, оглядывая шумную улицу.

— Угу. Итак, что мы делаем?

— Господи, женщина. Это ты притащила сюда мою задницу. — Рядом с перилами, ведущими в метро, стоит металлическая скамья, и я плюхаюсь на нее задницей. — Я просто посижу здесь, пока ты не примешь решение.

— Ты действительно хочешь оставить это решение за мной? — на ее губах играет кривая улыбка.

— Вот что: ты принимаешь решение, и я скажу тебе, пойду ли я с тобой или, черт возьми, отправлюсь домой.

— Лондонский Тауэр, затем музей мадам Тюссо и Лондонский глаз.

— Я домой, — я поднимаюсь на ноги. Она хватает меня за руку и смеется.

— Ты не можешь оставить меня здесь, — говорит она, делая то самое грустное лицо, когда она становится до невозможности хорошенькой.

— Смотри на меня.

— Разве папочка-опоссум может оставить свою крошку-опоссума в большом страшном городе, где другие опоссумы хотят ее заполучить для своих грязных целей? — она сдерживает смех.

Я указываю на нее пальцем.

— Я не хожу туристическими тропами. Неужели я похож на японца?

Она склоняет голову набок и прикладывает палец к подбородку, постукивая им.

— Я имею в виду… — она щурится. — Вроде…

— И я не собираюсь таскать тебя с собой.

— Так я тебя об этом и не просила, не так ли? — она берет меня за руку и тянет за собой.

— Я уже слышал это дерьмо. — Клянусь, я провел половину детства, повсюду таская за собой Поппи. Мои ноги болели, а она так меня раздражала, но я не мог ей отказать. И я всегда был в два раза крупнее Коннора… а он был толстяком в то время. Может, мне следовало заставить его носить ее, и он бы похудел на несколько фунтов.

— Да ладно, мы не занимались этим со школы.

— Хорошо. Но только не к восковым фигурам. Никто не должен видеть натюрморт с Бритни Спирс.

— О, но там лучше всего. Я слышала теперь у них есть Джастин Бибер, весь в восковом поту.

— Я лучше натру мошонку перцем-призраком.

Она хмурится.

— Что это еще за перец?

— Тебе стоит почаще смотреть Ютуб. Это самый острый перец чили в мире.

Закатывая глаза, она вздыхает.

— Перец-призрак. Ну, и название, — она тащит меня по тротуару, протискиваясь между гребаными туристами с картами.

— Перец сладкий. Чили обжигает. Это гребаный перец чили.

— Перец.

— Я куплю тебе немного, и ты скажешь мне, чили это или просто перец. Один из парней шутки ради заказал его, когда мы были в Бастиане, после этого мне было больно ходить в туалет несколько дней.

— Ты в курсе, что отвратителен?

Я киваю. Мы подходим к пешеходному переходу, как вдруг кто-то аккуратно толкает меня. Я оборачиваюсь и вижу мелкого азиата, который делает странные жесты руками и держит передо мной камеру.

— Вот видишь, почему лучше не приезжать в центр Лондона, — я вздыхаю.

Поппи толкает меня локтем и улыбается ему.

— Хотите, что мы сфотографировали вас?

Мужчина просто смотрит на нее, а я раздраженно смеюсь, опрокидывая голову назад.

— Хорошо, — Поппи берет камеру. — Ну, а теперь сделайте шаг назад. Вы ведь хотите, чтобы я захватила вывеску «Хэродс», но с этого ракурса ее не видно.

Он что-то говорит ей. Понятия не имею, что именно, а Поппи просто улыбается и кивает.

— Хорошо, хм…

И это продолжается и продолжается. Поппи, будучи Поппи, проводит следующую четверть часа, пытаясь наладить общение с мужчиной, который ни хрена не понимает, о чем она говорит, независимо от того, сколько жестов она делает или насколько громко говорит. К черту мою жизнь. Он стоит у окна, пока она продолжает делать сотни снимков.

Когда она возвращает ему камеру, он улыбается и жестом приглашает ее подойти. А затем обнимает ее. Он смотрит на меня, а потом переводит взгляд на свою камеру, прежде чем зашаркать ко мне. Я делаю несколько шагов назад.

— Вот. Возьмите… — он начинает сжимать и разжимать руки. Возможно, он хочет, чтобы я сфотографировал его, а может, он просто исполняет «Twinkle, Twinkle Little Star». Я вздыхаю и беру у него камеру, делая один снимок, когда Поппи все еще стоит с открытым ртом, прежде чем вернуть ему камеру, схватить ее за руку и увести.

— Он был так мил, — произносит она.

— Тебя никогда не учили, что незнакомцы опасны? Господи, да ты можешь заговорить с кем угодно, — я иду по улице и пересекаю «зебру».

— Лондонский Тауэр вон там…

— Я, блять, не пойду в Тауэр и не буду заниматься туристической ерундой. Лучше музей естественной истории.

— Хочешь в музей?

— Мне нравятся динозавры, — ворчу я.

Она смеется и берет меня за руку.

— Хорошо. Тогда динозавры.

К тому времени, когда мы проходим милю или около того до музея, ее щеки наливаются румянцем из-за холодного осеннего ветра. Я плачу за вход, а потом мы стоим перед массивным скелетом динозавра.

Как-то раз мы приезжали сюда на школьную экскурсию, а позже родители Коннора приезжали в Лондон на длинные выходные и брали меня с собой, чтобы составить ему компанию. Когда бы мы ни приезжали сюда, тут всегда было что-то грандиозное. Я не могу это объяснить, но когда стоишь перед останками существа возрастом несколько миллионов лет, который, вероятно, в пять раз больше слона, внезапно чувствуешь себя очень незначительным. Это было таким несерьезным рассуждением. Возможно, даже унизительным. В любом случае я всегда был очарован этим местом.