Жестокий маскарад (сборник) - Павел Виноградов

— Стоп, — бросил я андру. Уж что меня интересовало меньше всего — так это литература и всё с ней связанное. Довольно одного литагента в семье, который так устаёт на работе. А вот и она! Сегодня — в фисташковом платье и с распущенными волосами, которые сдерживает только тонкий бежевый ободок. До чего же она красива! Вот только лицо напряженное и даже как будто бы чем-то недовольное. Всё ещё переживает из-за вчерашнего?

— Доброе утро, дорогой! — она наклоняется, чмокает меня в щеку, а потом садится на широкий валик моего кресла и облокачивается на меня. Притягиваю её к себе, и она сползает с валика ко мне на колени. Следующий её поцелуй — тоже «дружеский», в кончик носа. Ещё один — в лоб. Дальше я беру инициативу в свои руки, и поцелуи становятся по-настоящему страстными. Друг от друга мы отрываемся минут через пять-шесть, не раньше.

Я снова заглядываю ей в глаза и всё равно вижу настороженность, тревожность и, кажется, обиду на меня.

— Скажи, что-то не так? — спрашиваю я, но она, прикрыв глаза, мягко качает головой:

— Все хорошо, не волнуйся.

Конечно, ей тяжело со мной. Молодая и красивая женщина, умная и обаятельная, похоронила себя в глуши, чтобы ухаживать за больным и, скажем прямо, не совсем нормальным мужем. Пожертвовала ради меня всем. А взамен получает вечный страх, что со мной ещё что-нибудь случится… что я окончательно сойду с ума. Всё бы отдал, чтобы облегчить ей жизнь, но как раз этого я сделать не могу!

— Слушай, — говорю ласково, — а почему у нас во всем доме нет ни книг, ни журналов? Ты, пожалуйста, если хочешь читать — читай! Меня это не заденет, я только рад буду!

Она хмурится:

— Зачем мне читать? Я знаю, как пишутся книги — с авторами же работаю! Все они пишут, чтобы заработать, пишут на потребу публике, им самим нисколько это не интересно. Думают только о том, как бы поскорее добить очередную книгу до нужного объёма и сдать её мне! После такого читать книги противно!

— Да, — киваю я с пониманием. — «Лучше не знать, как делается колбаса и политика». Кто это сказал, не знаешь?

Она хмурится ещё сильнее, но при этом небрежно пожимает плечами:

— Не помню. Что тебе за дело до колбасы и политики? И то, и другое — гадость, как и книги.

Она берётся двумя пальцами за переносицу, но это не помогает — в уголках её светло-серых глаз, таких прекрасных, начинают блестеть слезы. Опять я её расстроил, глупый осёл! Больше ни за что не заговорю с ней ни о книгах, ни о политике, ни о колбасе!

Очередной поцелуй и всё, что следует после него, помогают ей забыть о неприятных темах.

Ванну Илона принимает всегда подолгу. В другой раз я бы залез в тёплую пенящуюся воду в светло-розовом джакузи вместе с ней, но сейчас мы оба слишком устали для продолжения любви. Поэтому в ожидании, когда жена выйдет и мы будем готовиться к обеду, я бесцельно брожу по огромному дому, время от времени натыкаясь на прибирающихся в комнатах андров. Примитивные модели, предназначенные только для наведения лоска. Но дело своё знают. Они педантично сдувают пылинки и протирают объективы камер наблюдения на нижнем этаже, и я поднимаюсь на самый верх, в мансарду под крышей, куда вездесущие роботы ещё не добрались. Там особенно уютно — скошенный потолок, старый, слегка потёртый лимонно-жёлтый ковер на полу, тонкий, но всё же заметный слой пыли на подоконнике.

Машинально провожу по этой пыли пальцем, рисую волнистую линию. Потом начинаю рисовать кружок, но останавливаюсь, изобразив что-то вроде полумесяца. Интересно, какой у меня получился месяц, молодой или старый? Всегда путался с этим. Этот, кажется старый. Почему? Потому что по форме похож на букву «С» — старость и смерть. А если бы он был повернут в другую сторону, к нему можно было бы пририсовать вертикальную линию, и получилась бы буква «Р» — «растущий». А это — «С». Или латинская «Ц».

И я знаю это совершенно точно!

Так, спокойно. Старайся мыслить спокойно и логично, как тебя учили… Где-то тебя этому учили, не помню, да это и не важно. Пока… Утром китайские иероглифы могли быть и просто узором. Но это — не полумесяц. Это первая буква моей фамилии!

Я так и застыл на этом чердаке заброшенного дома на окраине Харбина. Что-то произошло. Что-то происходит прямо сейчас. Я знал этой всей своей чуйкой разведчика, побывавшего во многих ситуациях. Это не шебуршение мышей, это тихие шаги. И шаги нескольких людей.

Провал — самое страшное слово в разведке. Но время ещё есть. Они хотят взять меня живым, поэтому будут медлить. А я этим воспользуюсь. Микрофлешка с информацией уже извлечена из двойного шва на брюках. Так, теперь вставить её в спрятанный в углу передатчик. Готово. Они уже не особенно скрываются, я слышу внизу быстрые шаги. Ну, им ещё придётся поискать лестницу. А я уже отправляю сигнал на спутник. Готово. Флешку вынуть, растоптать каблуком в пыль.

Наши теперь знают, что через три дня японские поселения в Приморье и стратегические пункты на Дальнем Востоке будут атакованы оставшимися у китайцев боеголовками. «Скрывать за улыбкой кинжал», — стратагема номер десять. Они всегда будут жить по этим правилам. Мы были союзниками в войне против Штатов, но Штаты лежат в развалинах и погрузились в хаос гражданской войны. Теперь надо браться за нас. Стратагема номер шесть: «Поднять шум на востоке — напасть на западе». Возможно, наши ещё успеют предотвратить атаку дипломатией. Или упредить собственной атакой. Они должны это сделать — добывая эту информацию, провалились два моих агента, и сейчас они испытывают адские мучения в подвалах контрразведки. Очевидно, кто-то из них меня и выдал, но я прощаю его за это. Дай Бог и мне выдержать всё, что предстоит…

Хотя, возможно, я ещё смогу вырваться. В руке у меня компактный комплекс бесшумно-беспламенной стрельбы «Тихарь». Восемь разрывных пуль. Должно хватить. Потом уйду через крышу.

Из пола в дальнем углу рвётся поток света. Они нашли лестницу. Первая тёмная фигура поднимается во весь рост. Его глаза ещё не привыкли к темноте. В отличие от моих. Отличная мишень. Почти беззвучный выстрел, и фигура оседает мешком на пол. Тут же стреляю в показавшуюся из люка голову второго, которая мгновенно исчезает. Раздавшийся снизу грохот показывает, что я и сейчас не промахнулся.

Неожиданно сверху меня накрывает столб ослепительного белого света, и что-то опутывает всё моё тело. Они раньше меня пробрались на крышу и сбросили сеть! Пытаюсь достать из-под брючины нож, но несколько рук уже хватают меня. Я слышу ругательства на северокитайском диалекте и ругаюсь сам. Только не говорить им своё настоящее имя!..

Я снова в мансарде, бьюсь и ругаюсь по-китайски в бесчувственных лапах двух андров-охранников. Рядом что-то кричит жена. Я не слышу её, только вижу раззявленный красный рот с конвульсирующим влажным языком. Шприц с иглой приближается к моему плечу. Последнее, что я вижу: Илона рукавом своего пушистого нежно-розового халата стирает с подоконника написанную мной букву «С».

Голос Анвара звучит вроде бы и спокойно, но глаза у него сверкают яростью. Странно — он всегда был таким корректным и внимательным. И разве такой тон позволителен психиатру в беседе с пациентом?.. Впрочем, что я знаю о психиатрии?.. Может, его напускная ярость — тоже часть лечения.

— Чего тебе опять не хватает? Вот чего?! Живешь как в раю — свой дом, жена в тебе души не чает, работать не надо. Другие бы радовались, если бы жили вполовину так хорошо! Неужели так сложно просто жить, спокойно, не доводя себя до приступов, не доводя Илону?!

Я молчу, затаившись под своим тёплым одеялом в кремовом пододеяльнике. И не только потому, что мне стыдно за случившееся и жалко Илону. Еще из-за того, что голова после укола страшно тяжёлая и первая же произнесенная мною фраза лишит меня последних сил. А Анвар продолжает сыпать упреками, потрясая своими вьющимися тёмными волосами с проседью — так похожими на ветви наших старых елей, присыпанные снегом… Задумавшись над этим сравнением, я отвлекаюсь и на некоторое время перестаю понимать, что он мне говорит.

— …себя не жалеешь — её хотя бы пожалей! — возвращает он меня в реальность. — Ей тоже не двадцать лет вообще-то, и со здоровьем у неё не всё идеально. Если она заболеет или в депрессию впадёт, кто о тебе будет заботиться? Кому ты, уж извини за откровенность, нужен будешь?

Вот тут он, видимо, прав. Никому я не нужен, кроме Илоны. Самому Анвару тоже не нужен. Я для него — «интересный случай», вызов его способностям врача, но, похоже, возиться со мной ему уже надоедает, и его можно понять.

— Ну так чего тебе не хватает?! — повышает он голос и гневно потрясает своими сединами. Никогда ещё не видел его таким рассерженным! Он всегда уверял, что мы с ним — старые друзья. Интересно, ссорились ли мы раньше?