Жестокий маскарад (сборник) - Павел Виноградов

— Ну так чего тебе не хватает?! — повышает он голос и гневно потрясает своими сединами. Никогда ещё не видел его таким рассерженным! Он всегда уверял, что мы с ним — старые друзья. Интересно, ссорились ли мы раньше?

— Себя, — шепчу я чуть слышно. — Мне себя не хватает.

Анвар раздраженно кивает:

— Да, я всё понимаю. Тебе сейчас тяжело. Тебе не повезло, ты болен. Но почему ты ничего не хочешь сделать для своего выздоровления? Почему даже не пытаешься нам помочь тебя вытащить?! Почему специально себе вредишь?!

— Послушай, но я же ничего не сделал… — начинаю я вяло оправдываться. — Просто бродил по дому, и на меня накатило. Я не пытался ничего вспомнить, оно само пришло…

— Не надо бродить по дому, — жестко, словно зачитывая приговор, объявляет мой доктор. — Не надо вести себя как… ненормальный! Что тебе мешает жить, как все люди?!

— То, что я не похож на всех, — огрызаюсь я. — То, что все могут читать и сидеть за компами.

— Другой бы радовался, что может не тратить время на треп в сети, — бурчит Анвар уже спокойнее. — Если тебе скучно, послушай музыку, кино посмотри. Или андров на что-нибудь запрограммируй, пусть вон снег у вас вокруг дома расчистят! Хобби себе какое-нибудь придумай — пусть Илона тебе что-нибудь посоветует… Взрослый человек не может себе занятие найти — ну смешно же!

Мне совсем не смешно, но и Анвару, по-моему, тоже. Он смотрит на меня… как-то не просто рассерженно, как смотрел бы врач на не выполняющего его назначения пациента. В его чёрных, блестящих в приглушенном свете спальни глазах мне видится почему-то угроза. И голос его теперь звучит тоже угрожающе:

— Если эти твои приступы ложной памяти не прекратятся, я буду вынужден забрать тебя в клинику. А там тебе будет… менее комфортно. И выздороветь там гораздо сложнее. Понимаешь меня?

Нет, с угрозой это мне, пожалуй, почудилось. Но я его не понимаю. Хотя на самом деле — не хочу понимать. Илона сказала, что Анвар — наш общий друг, с которым мы знакомы много лет, но разве друзья будут делать такие намеки? Или он просто хочет меня припугнуть, чтобы я всё-таки стал следить за собой?

Но лицо у врача такое злое, а зубы так крепко сжаты, что сомнений не остается — он в ярости и с трудом ее сдерживает. А ещё Илона перед тем, как я отключился наверху, тоже страшно злилась, и лицо у нее было страшно перекошенное…

Что-то подсказывает мне, что с Анваром сейчас лучше не спорить. Надо усыпить его бдительность, показать ему, что я достаточно устыдился, испугался и готов быть пай-мальчиком. А потом уже в одиночестве спокойно подумать о своих подозрениях.

— Анвар, дружище, — вздыхаю я с усталым видом, — ты не обижайся, но я что-то опять засыпаю. От твоих лекарств, наверное. Давай я сейчас посплю, а ты не уходи, хорошо? Мы потом с тобой еще поговорим. Насчет хобби — очень хорошая мысль, я думаю, может, ты мне что-нибудь посоветуешь?

Он тоже вздыхает, как будто бы с облегчением:

— Спи, конечно! Погорячился я, уж извини. Но ты нас всех опять напугал, Илона меня с обеда в клинике выдернула… Ну да ладно, спи! Всё хорошо будет.

Он пожимает мне руку и уходит. Странно, мог бы ведь спросить, не хочу ли я увидеть Илону! Или ей он тоже дал успокоительное, и она сейчас спит?

Закрываю глаза, чтобы ничто не отвлекало от размышлений. Итак, что мы имеем? Либо Анвар и Илона искренне переживают за меня, а их якобы злость и угрозы мне примерещились из-за болезни. Либо что-то в нашем доме не так. Есть что-то, чего я не знаю, что два единственных близких мне человека от меня скрывают. У них есть на меня зуб, я сделал им что-то плохое, и они, несмотря на мою болезнь, не могут меня простить? Или обида на меня только у Анвара?

Из-за двери доносятся чьи-то тихие шаги. Вздрагиваю в первый момент, но потом понимаю, что так ровно может шагать только андроид. Спокойнее, не будем отвлекаться на ерунду! Тебе приходилось спокойно рассуждать в самых опасных ситуациях, значит, и сейчас ты сможешь! Так, опять я откуда-то знаю, что был в какой-то опасности!.. Опять ложная память? Или всё-таки не ложная? Но если я начну вспоминать, это кончится очередным видением, а мне надо думать об Анваре.

Волевым усилием отгоняю мысли о прошлом — когда-то я тоже этому учился, и весьма успешно. Нет, не важно, когда и где это было. Важен Анвар. И Илона. Может быть, у них просто-напросто роман? Или только Анвар влюблён в мою жену, а мне помогает ради неё? Выглядит логично, но неужели Илона..? Нет, она точно мне верна, она меня любит, этого невозможно не почувствовать, несмотря ни на какие проблемы с головой! Или я наивный дурак и обманываю себя?

Мысли начинают путаться. То ли лекарства, которыми напичкал меня наш доктор, ещё действуют, то ли я устал от своих подозрений. Пытаюсь ещё раз представить себе лицо жены в тот момент, когда у меня был последний приступ, пытаюсь точно вспомнить, какое у него было выражение, но усталость берет своё, и я снова куда-то «уплываю»…

Экран компьютера издалека кажется светло-серым. Но он медленно приближается, и вот я уже вижу, что на самом деле он белый в чёрную крапинку. Еще ближе — и точки на экране принимают замысловатые очертания, причем каждая выглядит по-своему, не похоже на другие. Впрочем, есть среди них и одинаковые… А экран уже совсем рядом, и становится ясно, что это не просто маленькие фигурки. Конечно же, это буквы!

Я вдруг оказываюсь сидящем на удобном мягком стуле, склонившийся к монитору, и я… пишу! Буквы, как и в видении про бункер, складываются в слова, слова — в чёткие фразы: «Он уже не помнил, что когда-то был свободен. Он потерял счёт дням и неделям. Он мог находиться здесь, в этом узком бамбуковом ящике, упрятанном в тёмный, кишащий крысами подвал, и неделю, и год, и всю жизнь. Но он прекрасно помнил, кто он и почему этого нельзя сказать голосу невидимого… нет, не человека, какого-то неведомого существа, мягко и вкрадчиво задающего ему вопросы. Это продолжалось всю ночь: голос спрашивал то по-китайски, то по-английски, то по-русски. Это было настолько невыносимо, что он зажимал уши. Но по какой-то неведомой причине голос продолжал звучать в его голове, нисколько не заглушённый. Даже когда удавалось слегка отключиться, забыться, голос звучал во сне, и тогда особенно хотелось ответить ему и рассказать всё. Но и во сне он знал, что этого делать нельзя.

— Кто вы?

— Какое у вас звание?

— Как вас зовут?

— Кто с вами связан ещё?

Потом то же самое по-китайски, по-английски, снова по-русски…

Ему иногда казалось, что этот голос — он сам. Но и себе он не мог ответить на эти вопросы, поэтому усилием воли стал подавлять свои воспоминания, и вскоре правда забыл всё, что было опасно поверять даже самому себе.

Днём было легче: его просто пытали…»

Написав это, я вдруг ощутил страшную боль и проснулся. Но глаза открывать не стал.

Опять сны? Ложная память? Чёрта с два! Всё это было — я действительно когда-то писал эти слова. Более того, я писал то, что было со мной на самом деле — и эта бамбуковая клетка, и пищащие крысы, и страшный голос невидимки по ночам, и… дневные пытки.

Я знал, что комнату просматривала не одна камера — раньше был уверен, что это для моей же безопасности. Теперь понимал, что ни в коем случае нельзя показывать свое волнение. Я несколько раз пошевелился, будто просыпаясь, открыл глаза и потянулся. Утро. Над лесом неохотно вставало что-то холодное и белёсое, что даже нельзя было назвать рассветом. Похоже, опять шёл снег. Я по-прежнему лежал в своей постели, но одеяло сбилось, кремовый пододеяльник почти сполз с него. Похоже, я метался во сне.

Таймер на спинке кровати показывал 06.14. Я стал считать минуты. 15, 16, 17, 18… На 22-й минуте снова потянулся и, как будто нехотя, спустил ноги с кровати, вставил их в тапочки, вздохнул и пошёл в санузел. Там тоже была камера — за зеркалом. Слегка освежившись, вернулся в комнату и сел на кровать. За эти короткие минуты я продумал, как действовать дальше.

Текст, который я писал во сне, отпечатался в мозгу огненными буквами. Но продолжения я не видел. Чтобы протянуть время, я взял первую попавшуюся трубку из стоящих на столике в специальной стоечке и стал тщательно и медлительно забивать её при помощи серебряной трамбовки крепчайшим турецким табаком.

Я знал, что делать дальше, но торопливость — чуйка подсказывала — была бы сейчас смертельно опасна. Медленно раскурив трубку, выпустил клуб ароматного дыма и несколько минут сосредоточенно курил, глядя в одну точку. Потом, словно от нечего делать, нажал на сенсорный пульт искина. Служебный андр мягко подъехал к кровати, открывая экран компьютера.

Нажав на изображение экрана, я приглушил звук и стал смотреть какой-то фильм, смысла которого совершенно не понимал, но делал вид, что зрелище меня увлекает. Я делал это и раньше, когда мучился бессонницей, поэтому надеялся, что наблюдающие сейчас за мной аппараты не поднимут тревогу. Неприметным движением открыл окно поиска. Дурацкий трофейный фильм продолжал идти своим чередом. Андр-сисадмин фиксировал только его, игнорируя прочую активность машины. Выбивая трубку, чтобы прикрыть движения пальцев другой руки, я торопливо вбил в поисковой щели фразу: «Днём было легче: его просто пытали», даже не изумившись, как легко сделал то, что ещё вчера считал для себя невозможным.