Колчаковщина - Павел Дорохов

Мурыгин передал, деньги, сказал адрес, Ломов ушел.

Час, который провел Мурыгин в ожидании Ивана Александровича, казался длинным-длинным. Чего только не передумал Мурыгин. Ломов вернулся сильно расстроенный. Мурыгин хотел было кинуться к нему с расспросами, но сумел сдержать себя и почти спокойно спросил:

— Ну что, передали?

— Передал. Долго не хотела брать, все допытывалась, от кого. Пришлось сказать, что от друзей ее мужа.

Мурыгин, взволнованный, отошел к окну и стал глядеть на улицу. Иван Александрович молча сидел у стола. Резкие морщины прорезали высокий лоб Ивана Александровича, углы губ сдвинулись в скорбной складке.

— Однако до чего это жестоко, — мстить беззащитным. Ну, пусть муж большевик, но при чем жена и ребенок. За что мстить им?!

Мурыгин резко повернулся от окна.

— Как при чем? Мальчишка вырастет, большевиком будет!

— Ну тогда и борись с ним, когда вырастет да будет большевиком! Да и будет ли еще!

— Будет! — твердо сказал Мурыгин.

Он думал о Мишке. Да, да, он сумеет воспитать Мишку в непримиримой злобе к насильникам.

Ломов продолжал рассказывать:

— Сначала все таскали по штабам да контрразведкам. Пугали, насмехались. Со службы уволили, приходилось жить впроголодь. Боялась за мальчика. Ничего не знала о муже, жив ли. Бедная женщина.

— Вы разговаривали с ней?

— Да. Сначала отнеслась подозрительно, все допытывалась — как да от кого. Я сам не знаю, почему мне в голову пришло сказать, что от друзей мужа. Тут уж не выдержала, стала рассказывать.

Мурыгин опять отвернулся к окну, сжал голову руками, Иван Александрович задумчиво ходил взад-вперед по комнате. Несколько минут длилось молчание. Вдруг Мурыгин повернулся от окна, решительно подошел к Ломову, положил ему на плечо руку.

— Послушайте, Иван Александрович, вы-то, здешние интеллигенты, земцы, кооператоры, вы-то как относитесь ко всему этому?

Ломов поглядел на Мурыгина вопросительно.

— Вот к атаманщине к этой. Порки, расстрелы… Не щадят никого… Вон, видите, мстят женщинам, детям. Поймите — детям!

Ломов виновато потупился.

— Но что же можно сделать?

— Ах, эта интеллигентская беспомощность! Все можно сделать, все, все!

Голос Мурыгина зазвенел в страстном порыве. В привычном ораторском жесте протянулась сжатая в кулак рука.

Ломов внимательно вглядывался в Мурыгина.

— Послушайте, товарищ Мурыгин, — сердечно сказал Иван Александрович, — давайте говорить по душам. Я к вам давно приглядываюсь, вы меня удивили еще, когда дали денег семье расстрелянного… Затем советские деньги, советские газеты — ведь, как хотите, это должно было навести меня на размышления. Когда сегодня вы дали денег для жены Киселева, для меня не оставалось сомнений, что вы большевик… Теперь я убежден в еще большем.

— В чем именно?

— Вот вы сейчас на одну минуту забылись, заговорили полным голосом, и мне показалось, что этот голос я уже слыхал, и что он принадлежит не учителю Мурыгину…

— Кому же?

Иван Александрович смущенно улыбнулся и тихо сказал:

— Киселеву.

Мурыгин в упор поглядел в открытое лицо Ломова и раздельно спросил:

— Ну, и если бы это было так?

Ломов молча протянул Мурыгину руку. Димитрий крепко ее пожал, — понял Ивана Александровича без слов.

На другой день, уходя на службу, Иван Александрович заглянул в комнату Мурыгина.

— Вот что, товарищ Мурыгин, я бы думал, что жене Киселева следует рассказать про мужа.

— Вы думаете? — нерешительно проговорил Мурыгин.

— Конечно. Жестоко смотреть, как она страдает, когда знаешь, что так легко можешь ей помочь.

— Я тоже думаю, что это сделать надо, но как? Мне идти к ней, конечно, нельзя. Назначить свидание негде.

— Я приведу ее сюда.

— Будет ли удобно в вашей квартире?

— Ничего, один раз только, там что-нибудь придумаем.

— Кстати, вы не заметили, кто еще там в домике?

— Была одна женщина, должно быть, хозяйка, больше никого не видал.

— Мишку не видали?

— Нет, не видал. Поздно уж было, спал, наверно.

— Все-таки за ней, может быть, слежка. Вы спросите сначала.

— Конечно, спрошу. Если есть, она, наверно, заметила.

Мурыгин все еще колебался.

— Ну, хорошо. Только, Иван Александрович, вы уж ей до конца не говорите, к кому ведете.

— Да, да, конечно.

Вечером Ломов пошел к Киселевой. Наташа вышла в кухоньку. Тотчас же за ней выбежал и Миша.

— Мне с вами необходимо переговорить.

Наташа побледнела.

— Вы что-нибудь узнали?

Ломов молча показал глазами на мальчика.

— Может быть, мы пройдемся немного.

Поняла, что при Мише нельзя говорить, оделась, и вышли. Некоторое время молча шли рядом. Наташа дрожала всем телом, прятала руки в муфту и никак не могла согреться. Что хочет ей сказать этот незнакомый человек. Должно быть, что-нибудь о Димитрии.

— Я слушаю вас.

— Видите ли… Приехал один человек… Он вас знает и хочет повидаться. Вы могли бы пойти?

Наташа подозрительно взглянула на Ломова. Что за человек? Куда ведет? Уж не ловушка ли? Правда, лицо у спутника привлекательное, но ведь она видит его всего только второй раз и даже не знает, как его звать. В первый раз он принес ей деньги, сказал — от друзей Димитрия. Она даже не спросила тогда, как этот человек узнал ее адрес.

Иван Александрович заглянул Наташе в лицо.

— Вы, Наталья Федоровна, не сомневайтесь.

— Хорошо, я вам верю. Идемте.

У себя дома Ломов помог Наташе раздеться, подвел к комнате Мурыгина, открыл дверь.

— Вот здесь, входите.

Наташа с стесненным от какого-то предчувствия сердцем переступила порог. Навстречу поднялся гладко бритый мужчина, протянул руки.

— Наташа!

— Митя!

Крепко обвила его шею руками, прильнула всем телом, плачет, смеется.

— Митя, Митя, желанный мой!

Димитрий усадил жену на диван. Нежно гладил ее волосы, с любовью заглядывал в побледневшее лицо. Какая худая! Большие, ввалившиеся глаза кажутся от того еще больше. Под глазами синяя кайма.

Наташа, измучилась ты, бедная!

Не отрываясь, смотрела на мужа, взволнованно твердила:

— Я ничего, ничего… Ты жив, жив…

— Ну расскажи, как вы жили без меня. Что Мишук?

Наташа долго рассказывала…

— Значит, Алексей жив?

— Да.

— А что это за дядя Семен?

Наташа рассказала.

— Значит, его можно использовать?

— Вполне можно.

Уговорились встречаться в кино…

Когда Наташа вернулась домой, Миша уже спал. Утром, не успев еще как следует проснуться, Миша вспомнил про вчерашнего дядю.

— Мама, что тебе сказал дядя?

Мать улыбнулась счастливой улыбкой, какой Миша давно уже не видел на ее лице.

Дядя сказал, чтобы мы с тобой вечером пошли в кино картинки смотреть.

Миша недоверчиво взглянул на мать.

— Правда, мама?

— Правда, правда.

Вечером пошли в кино. Когда подходили к кассе покупать билеты, сзади подошел Мурыгин, купил билет и, войдя вслед за женой и сыном в зрительный зал, сел в нескольких шагах от них. Миша громко разговаривал, вслух по складам читал надписи на экране и не подозревал, что в трех шагах от него сидел отец. Мурыгин, не отрываясь, смотрел на сынишку. Было неудержимое желание подойти к Мише, посадить его к себе на колени, приласкать.

Но сделать этого было нельзя.

После кино проводил Наташу с сыном до самого дома, идя в нескольких шагах сзади…

Видел теперь жену и сына часто. Наташа одевала Мишу и шла гулять. В конце прогулки неизменно попадали в ту улицу, где жил Мурыгин. Миша протестовал. Он любил ходить по главной улице и, смотреть картинки в окнах магазинов.

— Мама, зачем мы здесь идем? Я хочу туда, где картинки!

— Не все ли равно, Миша, где гулять!

Как раз против дома, где жил Мурыгин, на другой стороне улицы, у чьего-то небольшого флигелька стояла скамейка. Наташа доходила до этой скамейки и неизменно предлагала Мише:

— Сядем, Мишук.

Я еще не устал.

— Ну, я устала, давай немножко отдохнем.

Садились на скамейку. Мурыгин знал, в какие часы выходила жена, подходил к окну и долго смотрел на ту сторону, пока Наташа с Мишей не поднимались и не шли дальше. Иногда Мурыгин не выдерживал, выходил на улицу и шел за ними, держась другой стороны улицы. Слушал, как Миша громко разбирал надписи на вывесках. Наташа останавливалась, показывала Мише на другую сторону улицы и спрашивала:

— Миша, ты прочитаешь, что вон на той стороне написано?

— Прочитаю.

Мальчик поворачивался лицом к противоположной стороне улицы и начинал читать. Тогда Мурыгин мог хорошо видеть лицо сына.

Раз мать принесла Мише письмо.

— Миша, тебе папа письмо прислал.