Пуле переводчик не нужен - Борис Кудаев

Закончивший советское военное авиационное училище, Хосни Мубарак знал слова Ленина: взять власть – не самое трудное. Гораздо труднее удержать ее. Ему, недавно назначенному главнокомандующему ВВС Египта, будущему президенту Египта Хосни Мубараку, удастся удерживать ее гораздо дольше, чем Насеру, и дольше, чем Садату, дольше, чем им обоим, вместе взятым. Генералы бывают разные… Если бы он мог знать заранее, что никогда нельзя верить террористам и клятвопреступникам, что брат лейтенанта Халеда Исламбули, Мохаммед Исламбули, которого он, по существу, освободил от казни за нарушение присяги (как‑никак, а ведь косвенно именно братья Исламбули помогли ему прийти к власти!), станет одним из самых опасных террористов XXI века, сподвижником Усамы бен Ладена, и террористическая организация «бригады Исламбули» будет не только осуществлять террористические акты в России, но и непосредственно угрожать его власти через 20 лет!..

Мубарака полюбили в Египте. Если живешь в стеклянном доме, не кидай в других камнями… Не нам упрекать кого‑либо во взяточничестве. Со времен Александра I и по наши дни классическим примером российского взяточничества могут служить слова директора Горного департамента Российской империи К. К. Скальковского. На слова подрядчика, желавшего получить лицензию на добычу драгоценных камней: «Я дам вам три тысячи рублей, и никто об этом не узнает», он ответил: «Давайте пять и рассказывайте кому хотите!» Египет – вторая Россия. В этой арабской стране, где «бакшиш» – не взятка, а образ жизни, Хосни Мубарак удостоится редкой для Египта чести. Его прозвали «господин честность». Кабардинцы говорят: «Судьба сводит похожих людей». Судьба послала Мубараку такого же переводчика. В бытность его главкомом ВВС Египта переводчиком у него был Валентин Наумов. Жену Валентина Наумова тоже звали Валентина. Мы с моей супругой Верой очень дружили с этой семьей в Краснодаре. Но даже мне с Валентином было непросто – он был фанатически честен и принципиален. Я шутил, что Валентина не взяли в разведку, так как он не смог бы соврать на паспортном контроле о цели своего приезда в страну. Однажды Валентина принесла домой трехлитровую банку маринованных помидоров. Она вместе со своими коллегами из Кубанского университета проработала пару дней на овощной базе – тогда все помогали убирать урожай и заготавливать фрукты и овощи на зиму. Заведующий базой, желая отблагодарить людей за помощь, приказал выдать им по банке консервированных овощей. Валентин, вернувшись со службы, похвалил ее: «Хорошо, что купила помидорчиков!» Валентине бы промолчать, но она похвасталась мужу: «Это нам на базе дали!» Валентин, не сказав ни слова, открыл банку и вылил все ее содержимое в унитаз. Затем, так же молча, аккуратно разбил стеклянный баллон над мусорным ведром: «Не дали, а украли и с вами поделились!» – «Ну а баллон зачем разбил?» – «А чтобы ты не вздумала его сдать в стеклоприемный пункт!»

Именно Валентин однажды выступил на совещании офицеров и, несмотря на наши давние дружеские отношения, осудил мое «безответственное отношение к порученному делу». Дело было в том, что мне Иван Емельянович Огульчанский, начальник бюро переводов Краснодарского авиационного училища, поручил написать отзыв на журнал «Корея». В предновогодний номер этого журнала была вложена анкетка с вопросами, на которые редакция просила дать ответ. Я добросовестно прочитал журнал, хотя от скуки сводило скулы – в журнале не было ничего, кроме статей о детстве, юношестве и зрелых годах Ким Ир Сена – «великого вождя сорокамиллионного корейского народа». Эта фраза повторялась десятки раз и засела у меня в голове, как гвоздь. Мы были привычны к пропагандистской риторике о наших вождях, но это было слишком даже для меня. Я напечатал ответы на вопросы анкеты и подал их Огульчанскому для обсуждения на совещании. Он начал добросовестно зачитывать мой труд перед офицерами учебно-летного отдела. Вопрос: «Какие статьи в нашем журнале понравились Вам более всего?» Ответ: «Статьи о жизни великого вождя сорокамиллионного корейского народа товарища Ким Ир Сена». – «Какие фотографии Вам больше всего понравились в нашем журнале?» – «Фотографии великого вождя сорокамиллионного корейского народа товарища Ким Ир Сена». – «Какие статьи и фотографии Вы хотели бы увидеть в нашем журнале в наступающем году?» – «Статьи и фотографии о жизни и деятельности великого вождя сорокамиллионного корейского народа товарища Ким Ир Сена». Тут Огульчанский насторожился, но продолжал читать. «Что еще Вы посоветуете редакции предпринять в следующем году, чтобы улучшить наш журнал?» – «Сверните свой журнал в трубочку и забейте его себе в…». Совещание разразилось хохотом, но это не спасло меня от выговора. Не смеялся только Валентин. Чувство юмора у него было развито не так сильно, как у Вериного любимца – переводчика с испанского языка Альберта Патапова. Выпускник Института международных отношений, он вынужден был служить в армии именно из‑за своего чувства юмора. Когда диктор программы «Время» сказал об одном из депутатов Верховного Совета, что он был избран единогласно и с воодушевлением, Альберт пробормотал (в присутствии своих коллег): «Сначала избиратели с удивлением узнали о его существовании, а затем с воодушевлением за него проголосовали».

Этого было достаточно, чтобы он не стал дипломатом. Зато шеф Валентина – Хосни Мубарак – был истинным ценителем хорошей, «английской» шутки. Это он рассказал Валентину тот анекдот об Анваре Садате… Кстати, об остроумии по‑египетски. Египтяне необыкновенно остроумны, но на свой, особенный манер. Английский, «смысловой», юмор там ценится гораздо ниже каирского, в основном основанного на каламбурах. Каир по‑арабски – Маср. И Египет тоже – Маср. Каир и Египет для араба понятия неразделимые. Каирцев (читай – египтян) арабы за их любовь к каламбурам называют «смеющиеся каирцы». Когда мы однажды прилетели на ремонт в Барановичи, лейтенант Тахир случайно узнал, как по‑русски называется зуб. Радости его не было предела. Он почти ежедневно подходил ко мне с жалостной миной (в сопровождении нескольких друзей) и просил отпустить его на пару часов к доктору. «Надо удалить зуб», – говорил он, сопровождая эти слова жестом руки, как бы вырывающей и выкидывающей нечто ненужное. Друзья его покатывались со смеху… Через час он приходил ко мне и лицемерно заявлял, что счастлив, так как доктор «заштопал дырку в зубе» и можно его оставить на месте. Зуб по‑арабски – мужской половой орган, и вариациям на эту тему не было конца. В Каире люди не обижаются на остроумное слово. Если у вас наметился округлый животик, проходящий мимо египтянин может запросто провести по нему рукой и спросить: «Аиз батыха валя андак?» (Хочешь арбуз или он у тебя уже есть?) Веселые люди… Представляю, если бы у нас позиции противника находились в 180 километрах от столицы… Было бы не до шуток…

Переводчик. Будапешт. Тёкёль

Abuent studia in mores (лат.).

Привычка – вторая натура.

Каждые три месяца один из наших бомбардировщиков летал «домой», в Североморск, на регламентный ремонт. Наступила очередь и нашего – № 4378. Мы улетали домой с удовольствием: в Каире нам было тяжело во время Рамадана – месяца мусульманского поста. Правоверным нельзя пить, есть и курить в светлое время суток. Ну, нам‑то можно, в моем виде на жительство написано масихи – христианин (независимо от вероисповедания, всех «рашн» в Египте зачисляли в христиане), но на улице на тебя и твою сигарету смотрели так, что и курить не захочешь. В Карачи однажды во время Рамадана фанатик заколол смуглого мужчину, шедшего по тротуару к ожидавшей его машине с сигаретой в руке. Мужчина оказался малагасийским коммерсантом и никакого отношения к исламу не имел. Однако никто из окружающих не попытался помочь ему или позвать полицию. В каирских ресторанах и кафе люди тоже ждали, пока на цитадели выстрелит пушка – значит, как написано в Коране, стемнело настолько, что не отличить белой нитки от черной.

Так что, загрузив в бомболюк корзины с фруктами для североморских ребятишек и женщин, мы с радостью полетели домой. Дальности полета на прыжок почти от экватора в Заполярье не хватало; промежуточная посадка или, как говорят летчики, аэродром подскока был в Тёкёле, под Будапештом. Экипаж стосковался по дому и, уговорив руководителя полетов в Тёкёле, заправившись топливом и пообедав, через два часа взлетели снова. В Североморске нас встретили со знаменами, как вернувшихся с войны, и, пока самолет заруливал на стоянку, мы смотрели через триплексы на выстроенный в парадном строю полк.

Было начало июня, 9 часов вечера, заполярное солнце стояло высоко над зданиями городка, и я почему‑то подумал: как же эскимосам и вообще северянам соблюдать пост, если они примут ислам – ведь летом здесь солнце не заходит три месяца? Но я зря беспокоился – в Североморске, оказывается, мусульман не было, и после митинга мы так отметили наш прилет, что по пути в гостиницу долго не могли понять, почему нельзя купить сигарет в киоске, если сейчас 3 часа. Солнце стояло высоко, заливая безлюдные улицы светом, а до нас после застолья с трудом доходило, что это 3 часа ночи, что все в городе спят, и продавщица киоска – не исключение.