Записки гайдзина - Вадим Смоленский

— Отнюдь, — мотнул головой Потапов. — Оно, конечно, гнилое. Но протухшим оно быть не обязано.

— Не вижу разницы.

— Разница есть. Когда оно уже гнилое, но еще не тухлое — то даже иностранец способен есть его с удовольствием. А когда оно гнилое, да еще и тухлое вдобавок — то с удовольствием его могут есть только японцы.

— Это уже какая-то высшая кулинария пошла, — сказал я. — То мне Федька вчера про мясопуст рассказывал, то ты теперь…

— Федька еще здесь?

— А куда он денется… Ведет со мной душеспасительные беседы. Против буддизма. Опасается, что меня бонзы охмурят.

— Куда им… С нами крестная сила! — Потапов осенил себя знамением и разлил по стаканам остатки. — Давай по последней и будем петь.

Проглотив сакэ, он влез в ремни своей трехрядки. Солнце выпустило последний лучик и исчезло за горой. Вороны нахохлились, потрясли крыльями и приготовились слушать.

— На Во-о-о-олге широкой, — затянул Потапов. — На стре-е-е-елке далекой…

Я подключился:

— Гудками кого-то зовет парохо-о-о-од…

Сакэшная отрыжка мешала легким разойтись в полную силу. Но и того, что выходило, было достаточно, чтобы мощно разлететься по окрестностям. Какой-то лохматый мотоциклист тормознул у нашего пригорка, заглушил мотор и с минуту слушал. Узнав, что девушек краше, чем в Сормове нашем, ему никогда и нигде не найти, он снова затарахтел и умчался в поля. А мы голосили дальше — про летние ночки и про буксиров гудочки.

Когда песня кончилась, вороны переглянулись и каркнули.

— Хорошо, — сказал Потапов. — Истово поешь. Сейчас опять будет Мокроусов.

— «Вологда»?

— Нет. «Костры горят далекие».

— Это я не знаю. А помнишь, ты еще пел что-то такое про Сингапур?

— Кто пел? Я пел?! Я такого не мог петь, это уже Пендерецкий какой-то.

Фамилия «Пендерецкий» служила у Потапова собирательным термином для обозначения чересчур заумной музыки. Помимо нововенской школы, к адептам которой относился собственно Кшиштоф Пендерецкий, этот термин покрывал практически всю мировую музыку последних двух веков. Заведомо туда не входили лишь два титана, которым Потапов фанатично поклонялся — Амадей Моцарт и Борис Мокроусов. Все остальное математический ум Потапова отвергал. Надеяться на временную благосклонность могли немногие — Дмитрий Покрасс, Пол Маккартни или какой-нибудь Гайдн. Но даже и они в минуту нерасположения рисковали быть причисленными к Пендерецкому.

— Глаза у парня я-а-асные-е-е, — выводил Потапов. — Как угольки горя-а-а-щие-е-е…

Я представил себе парня с горящими угольками вместо глаз. Образ был сильный.

— В принципе, — сказал Потапов, закончив песню, — Дунаевский тоже был неплохой композитор. Вот смотри.

И он принялся терзать свою гармошку в ритме марша:

— Ой вы кони, вы кони стальные,Боевые друзья-трактора!Веселее гудите, родные,Нам в поход отправляться пора.

Мы чудесным конем все поля обойдемСоберем и посеем и вспашем.Наша поступь тверда, и врагу никогдаНе гулять по республикам нашим!

Вдруг песня прервалась.

— Вдумайся в слова! — сказал Потапов. — «Соберем», потом «посеем», и только потом «вспашем». Просто гениально!

Песня возобновилась:

— Ну-ка враг, ты нас лучше не трогай,Не балуйся у наших ворот,А не то встанет, грозный и строгий,Наш хозяин, советский народ!

Вороны опять каркнули и улетели.

— Слушай, — сказал я. — Может, уже пойдем за едой?

— Погоди, — запротестовал Потапов. — Еще «Вологду» не пели!

— Споем по дороге.

— Ну, ладно. Если мне не изменяет память, за этими полями был магазин. Только давай сначала боженьке денежку кинем. А то неудобно.

Потапов подошел к храму, кинул в ящик пять иен, дернул за веревку колокола и целых три секунды молился богу пригорка. После этого мы спустились вниз и зашагали по меже, разделявшей два незасеянных рисовых поля с пеньками прошлогодних кустиков. Сумерки сгущались. Гармошка отдыхала.

Межа привела нас к ухабистой грунтовой дороге. Две глубокие колеи были кое-где залиты водой после вчерашнего ливня. Мы выбрались на поросшую травой серединку и взяли курс на темневшее вдали скопление зданий, среди которых находился предполагаемый магазин. Потапов опять развернул меха, и мы грянули «Вологду».

На словах «в Вологде-где-где-где, в Вологде-где» позади нас раздался нечеловеческий рык. Мы обернулись и увидели слепящий свет фар. Какое-то транспортное средство двигалось прямо на нас, глуша песню неразборчивым ревом из громкоговорителя и требуя уступить лыжню. Не споря, мы расступились по разные стороны, и орущий драндулет промчался меж нами, обдав Потапова водой из лужи.

— Что за паскудство?! — возмутился Потапов, отряхивая мокрую штанину. — Мы в Японии или где?

— Это выборы, — объяснил я. — У них сегодня последний день агитации, вот они и торопятся, летают туда-сюда, агитируют кого еще не успели.

— Куда выборы, в парламент?

— В местные органы. Ты представить не можешь, как они меня достали. В семь утра начинают ездить под окнами со своей дурацкой пропагандой. И почтовый ящик весь забили. Скорей бы кончилось.

— Да уж… У нас и то культурнее. Взяли, облили… Никакого понятия.

Остаток пути мы проделали без песен. После непродолжительного плутания по огородам и задним дворам нашим глазам, наконец, открылись сияющие витрины заветного магазина «Family-Mart». У витрин сидели на корточках несколько молодых людей и что-то ели палочками из деревянных коробок. Недоехавший до Сормова лохматый мотоциклист пил баночный зеленый чай в седле своей машины. Крестьянского вида бабулька стояла, опершись на клюку. Все они рассеянно внимали звукам, раздававшимся с площадки перед магазином.

Источником звуков была передвижная агитационная точка. Ее центром служил аккуратненький микроавтобус с громкоговорителем на крыше. У автобуса стоял складной стенд с портретом кандидата, а рядом со стендом — элегантный агитатор в черном костюме, окруженный группой поддержки из четырех девиц средней фотомодельности, одетых на манер стюардесс. Они изо всех сил растягивали свои ротики в улыбки и прилежно махали ручонками в замшевых перчатках. Агитатор бубнил что-то в микрофон, и громкоговоритель выплевывал звуки, ловимые немногочисленной аудиторией.

— Ты японский-то помнишь? — спросил я Потапова.

— Поначалу казалось, что не помню, — ответил он. — Но за эти пять дней немножко освежил.

Лингвистические способности моего друга неизменно меня поражали.

— Только письменность совсем забыл, — пожаловался он. — Вот скажи мне, что это у них такое на автобусе написано. Не могу разобрать.

Я вгляделся в красные иероглифы на боку автобуса.

— «Нихон Кёсанто», — прочитал я. — «Коммунистическая Партия Японии».

— А-а-а! — закричал Потапов. — Ага! Так вот кто меня обгадил! А я-то думал! Теперь понятно. Так-так… И что же они имеют нам сказать?

Мы подошли поближе. Агитатор вещал:

— В области сельского хозяйства наш кандидат выступает за демократическую политику, которая сделает аграрный сектор ключевым в национальной экономике. Он осуждает послабления рисовому импорту и сокращение посевных площадей. Он будет бороться с монопольными ценами на сельхозтехнику и удобрения. Он будет всецело поддерживать движение кооператоров.

— Даешь колхоз! — крикнул я.

Агитатор запнулся было, но быстро вернулся в наезженную колею:

— Наш кандидат намерен выступить против увеличения налогов и падения заработной платы, против урезания пенсионных фондов и свертывания социальных программ, против снижения расходов на образование и культуру…

— А против закрытия бань? — спросил Потапов.

Вопрос остался без внимания. Нас игнорировали, идя по заученному тексту.

— …За ликвидацию остатков женского неравноправия! За обеспечение достойной старости! За свободу демократических объединений молодежи обоих полов! За право голоса с восемнадцати лет!

— Yes! — крикнул лохматый мотоциклист и растопырил «козу».

Агитатор прервался, чтобы поклониться будущему избирателю. Тут встряли мы с Потаповым:

— Разрешите вопрос!

— Да, пожалуйста, — неохотно сказал агитатор.

— Скоро ли революция?

— Революция? — удивленно переспросил он и задумался, внутренним оком сканируя партийные документы. Чтобы завести нужную пластинку, потребовалось секунд пять. — Революция уже назрела! Уже скоро будут сброшены антинародные силы, управляемые американским империализмом и японским монополистическим капиталом! Уже скоро будет открыта дорога к коммунистическому обществу! Революция особенно близка сегодня, после падения советского гегемонизма, так долго компрометировавшего мировое рабочее движение!