Адаптация - Клара Дюпон-Моно
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На обратной дороге, с новыми инструментами в багажнике, они с отцом наслаждались молчанием, предвкушали грядущую стройку. На подъезде к деревне отец иногда неожиданно начинал задавать сыну вопросы: «Каким инструментом можно сделать резьбу?» — «Плашкой». — «Сколько раз?» — «Три». — «Какие метчики?» — «Черновой, средний, чистовой». — «Что за чистовой?» — «Для точного профиля резьбы и калибровки». И все. Отец продолжал вести машину. Сын смотрел в окно.
Они посадили бамбук на самом солнечном месте, надеясь увековечить память о бабушке, которую последний ребенок не застал. Их движения были плавными и точными, гармоничными. Они молча передавали друг другу камни или инструменты. Пот заливал глаза, отец вытирал лоб, не снимая плотных перчаток. Солнечные лучи проникают глубоко в землю, поэтому она и парит, думал сын. Вокруг них возвышались горы. Они скрывали в себе тысячи звуков, скрипели, пищали, возмущались или хохотали, журчали, гремели, мурлыкали, шептали, и, без всякого сомнения, отсутствующий малыш, обладавший тонким слухом, мог все это различать. Конечно, он думал, что гора — это ведьма или средневековая принцесса, добрый тролль, древний бог или злобное чудовище. Мальчик чувствовал, что гора находится рядом с ним, является его союзником. Он знал, что творения людей исчезают, что мосты рушатся, что на склонах вырастают деревья, которые уничтожают любые посевы. Он знал, что горы непреклонны. Но также знал, что в апреле чистотел окропляет траву желтыми капельками, что в июле сойки прилетают клевать фиги, а в октябре люди собирают с земли первые каштаны. Он всегда поднимал камни, зная, что под ними кипит жизнь. Он понимал, что наш живот служит неким убежищем. Он даже выкапывал в земле ямку сантиметров пятнадцать, которую прикрывал плоским камнем, чтобы ящерицы могли спокойно откладывать яйца. Он предпочитал многоножек клубовидок, потому что они сворачиваются в клубок, когда чего-то боятся. Ему нравился этот рефлекс, он считал, что это по-настоящему гениально: свернуться калачиком, когда испугался. По сути, думал он, люди похожи на клубовидок. Когда он находил многоножку, этот маленький черный шарик, то затаивал дыхание. Держал на ладони, а потом опускал во влажную землю и на цыпочках уходил. Мальчик с большим уважением относился к природе. Камни несли на себе отпечатки лап животных, небо было огромным приютом для птиц, а в реке водились жабы, змеи, водяные пауки и раки. Он никогда не чувствовал себя одиноким. Он понимал, что малыш прожил на земле дольше, чем ему следовало, и что он успел насладиться компанией живых существ. И в этом была своя логика. Если бы он застал малыша, то общим для них стали бы именно горы.
Вечером они ужинали втроем, он и родители. Ему нравилось, когда они просто болтали ни о чем, лишь бы побыть вместе или услышать звук родного голоса. Нежность заполняла паузы в разговоре. Они наливали друг другу воды, раскладывали по тарелкам мясо и ржаной хлеб, козий сыр. Восклицали: «Серьезно?», «В деревне Эсперу ужасно красиво!», «Крапива — жуть!», «Марсельцы — милейшие люди!» Обсуждали купленный накануне миксер, четыреста пятьдесят оборотов в минуту — достаточно ли этого? Сыну потребовались скрепки, и он их стал искать в ящиках сестринского стола, там он наткнулся на блокнот с темами для бесед. Вверху страницы прямо так и было написано, черным по белому. Это его очень удивило. Им за столом не требовалось никаких особых тем. Он молча порадовался, но не возгордился, просто ему стало легче. Он понял, что отношения в семье изменились. Как будто они все выздоравливали после затяжной болезни.
Они часто беседовали о старшем брате и о сестре. Те незримо присутствовали в доме. Об их жизни можно было судить по последним новостям, и с появлением мобильных телефонов общаться стало проще. Старший устроился на хорошую работу. Он носил костюм, ездил на автобусе, жил в квартире. Но в его жизни не было никого. Он существовал без любви, обходился парой друзей. Родители говорили о нем, будто прикасались к хрустальной вазе, нежно, бережно. Младшая все еще находилась в Португалии, но бросила изучать португальскую литературу. Ей надоело; по словам отца, она никогда не любила учиться. Она подумывает о том, чтобы открыть частные курсы французского языка. Много гуляет. Ее квартира выходит на узкую, уходящую вниз улочку, где расположен музыкальный магазин, и с его хозяином они теперь вместе. Она стала реже звонить домой. И казалась очень влюбленной. «Она возвращается к жизни», — улыбалась мать, а сын в этот момент говорил себе, что для того, чтобы переродиться, нужно было считать, что умираешь, и мельком подумал о безмерности того, через что прошла семья до его появления на свет.
Вопросов было очень много, хотя он старался делать вид, что все в порядке. Когда вы узнали; что мой брат делал на протяжении дня; пахли он чем-нибудь; грустил ли; как он питался; мог ли он видеть; мог ли он ходить; могли он думать; было ли ему больно; было ли больно вам? Про себя он называл малыша «почти я». Он чувствовал себя двойником малыша, похожим на малыша. На того, чьим языком была только способность чувствовать, на того, кто никогда никому не причинил бы вреда, на того, кто был погружен в себя. Как маленькая свернувшаяся клубочком многоножка. Он скучал по малышу; удивительно, думал он, ведь я его никогда не знал. Он бы так хотел увидеть малыша, почувствовать его запах, прикоснуться к нему хотя бы раз. Тогда он сровнялся бы с другими членами семьи и удовлетворил бы глубокий, искренний интерес, который он испытывал к малышу. Его не смущал тот факт, что малыш был особенным. Последний ребенок в семье любил слабость. Он слабым не был, поэтому не боялся, что его будут осуждать. Почему он боялся осуждения, он не знал, разве что думал, что стыд, который испытывали его брат и сестра, а возможно, и родители в тот момент, когда взгляды окружающих падали на переноску с малышом, в тот момент, когда другие специально демонстрировали свою «нормальность», этот стыд
