Адаптация - Клара Дюпон-Моно
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У них были любимые прогулки: в Фигейроль, Ла-Жонс, Де-Варанс, Першевен или Мальмор, где пасли овец. Сестра высматривала логово кабанов и, в зависимости оттого, где оно находилось, могла определить, какие могут задуть ветра. Если кабаны обитали на южном склоне, они были защищены от холодного северного ветра. Он чувствовал, что сестре передала эти знания бабушка. Они пересекали вброд ручьи, находили поля вереска, скользили по каменистой земле. Иногда царапались о ветки омелы. Они знали, как правильно шагать, чтобы не сбить дыхание. Когда они наконец оказывались на плато, когда небо распахивало им свои объятия, когда вокруг, насколько хватало глаз, простирались горы, младший чувствовал легкость и все вопросы казались уже ненужными. Все было просто и ясно, как открывающийся перед ними пейзаж: он был здесь, а малыша уже не было. Он думал об этом без боли и грусти, его охватывало чувство единения: я здесь, пока ты в другом месте, и этим мы связаны друг с другом. Иногда они обедали у овчарни или у луга, где на свободном выпасе резвились лошади. Эти удивительные моменты принадлежали только им, формировали будущие воспоминания о звонких колокольчиках, блеянии, ржании, галопе. О голосах животных, а еще о запахах (дрока, влажной земли, соломы), потому что он, младший, всегда находил связь эмоций, запахов и образов. Ему нравилось думать, что много веков назад здесь были те же звуки, тот же свет, те же ароматы. Некоторые вещи не стареют. Средневековые паломники могли видеть такой же золотистый осенний день. Тополя с желтыми коническими кронами стояли как факелы. Кусты сверкали тысячами красных капелек. Горы накинули на плечи оранжевый плащ в зеленую крапинку, и младший навсегда запомнил, в какие тревожные цвета одевается месяц октябрь. Там были и запах теплых сливок, и детский лепет, и его собственная улыбка, когда он наконец-то научился ходить на ходулях. Он на мгновение закрывал глаза. Затем вставал, довольный, и делал знак сестре. Они снова отправлялись в путь. Он видел, как ее тонкие руки двигаются в такт ходьбе, как тяжелые каштановые волосы ложатся волной на спину.
Как-то на обратном пути они прошли мимо кедра, растущего прямо из скалы. Дерево было высокое, стройное и одинокое. Сестра остановилась. «Этот хочет жить, — сказала она. Чуть обернулась к брату. Он увидел ее золотистый профиль. — Как ты».
Сестра была быстрой и веселой, полной разных планов. Она жила так, будто ей всегда было мало жизни, думал младший, а когда влюблялась, часто не договаривала фразы. Она шла ровно, дышала в такт шагам, а потом снова заговаривала, рассказывала о своем приятеле, которого встретила в музыкальном магазине, — он ждал только ее, понял ее, вдохнул силы; сестра говорила, что можно любить, не боясь, что с любимым человеком случится что-то плохое, можно отдавать, не боясь потерять, что нельзя жить со сжатыми кулаками, ожидая опасности, вот чему учит меня эта любовь и чего нет у старшего брата. «Наш брат, — тихо говорила она, — сдался». С таких прогулок младший всегда возвращался чуточку растревоженным. Слова сестры долго не выходили у него из головы. Ему надо было к ним привыкнуть. Вечером за столом он смотрел на старшего брата другими глазами. Его мягкие жесты и спокойствие приобретали иное значение. Как может быть, что он так заботился о малыше, а его, самого младшего, почти игнорировал? Однажды он неожиданно спросил брата, пока отец разливал суп, почему тот перестал читать. Старший в ответ лишь грустно улыбнулся, но на большее младший и не рассчитывал, хотя ему бы так хотелось этого самого большего. И тогда он решился: «„Бумага“ рифмуется со словом „отвага“. Когда ты перестаешь читать, сам себя заключаешь в тюрьму». Половник застыл в воздухе. Сестра и мать переглянулись. Старший не выказал удивления. Лишь чуть отодвинул вилку. Посмотрел брату в глаза. Холодно произнес: «У нас был малыш, которого заключили в тюрьму. Он многому нас научил. Так что не тебе меня учить». Младший уставился в тарелку. Он чувствовал, как вокруг стола витает призрак малыша, он никогда не подозревал, что призрак может иметь такой вес. И мысленно обратился к малышу: «Такой немощный, а такой сильный… Нет, волшебник не я, а ты».
Он часто про себя беседовал с малышом. Инстинктивно использовал слова нежные и простые, как бы качал малыша на руках, говорил, как с младенцем, а еще, и это случилось само собой, рассказывал ему о смерти Ричарда Львиное Сердце и рыцарском кодексе чести. О том, что он разговаривает с малышом, со стороны догадаться было невозможно. Он также делился с ним своими видениями, тем, что чувствует, проводил параллели между цветом и звуком. Он открывал малышу свой внутренний мир и был уверен, что тот его понимает. Поделиться необычными знаниями можно только с необычным человеком, говорил он себе. Он отдал бы все, чтобы прикоснуться к малышу. Сестра так много рассказывала о нежной пухлости его щечек, о том, как старшему нравилось прижиматься к малышу. Он представлял себе слабую грудь, прожилки вен на запястьях, узкие лодыжки, розовые ступни, которые малышу так никогда и не понадобились. Иногда он уходил в его комнату, которую переделали в кабинет. Родители сохранили маленькую железную кровать с белыми шишечками. Он дотрагивался до матраса, на котором когда-то лежал малыш. Закрывал глаза. До него доносился певучий голос, кристально чистый, и в этом голосе звучала радость. Он также чувствовал запах в ложбинке на шее, аромат апельсина, вкус вареных овощей. Он знал, что, если пошевелится, наваждение исчезнет, его брат пропадет. Из-за этого на глазах выступали слезы. Однажды он спросил, где сиреневая хлопковая пижама. Мать, удивленная, что он знает о такой мелочи, ответила, что ее забрал старший сын.
Со временем он стал еще более восприимчивым. Он смотрел на цвет гор и складывал лишенные смысла поэтические строки. Свет превратился в крик. В восемь часов вечера летом свет-крик был таким слепящим, таким ярким, что приходилось закрывать уши. Тени превращались в мелодию виолончели. И запахи, эти проклятые запахи… Они воскрешали в памяти древние напевы. Чувствовал ли малыш эти запахи? Конечно, ведь у него оставалось обоняние. Какие именно запахи он вдыхал? Он никогда этого не узнает. Его охватило неудержимое желание описать то, что он увидел, малышу. Он чувствовал себя наполненным огромной силой и любовью, ему
